Юкагирскос (одульское) письмо девушки.
Кстати, о собственных именах. Так как письмо Теневиля было идеографическим, т. е. каждый знак соответствовал понятию и не передавал какой-либо конкретный звук или слог, пастуху-изобретателю приходилось придумывать для каждого человека, чье имя он хотел упомянуть в. тексте, свой особый знак. В результате появлялись знаки, обозначавшие Теневиля, его жену Раглине, сына Этувьи и т. д. А чтобы запись была связной, чтобы в ней можно было передавать не только понятия, конкретные предметы и имена собственные, Теневилю пришлось сделать еще один шаг по направлению к «настоящему» письму— ввести знаки для прилагательных, заречий, местоимений, глаголов и даже союзов. Тем самым он прекращал свое письмо из «идеографии» (знак понятие!) в логографию (от греческого «логос» т. е. слово), где каждому знаку письма соответствовало определенное слово чукотского языка.
Большой интерес представляет разработанная Теневилем система знаков, передающих числа. Основана она не на десятиричной, а на двадцатиричной системе счисления (которая и лежала в основе чукотского счета по пальцам рук и ног). Так, числительное 30 передается сочетанием знаков 20 и 10, числительное 40 обозначается особым знаком, 50 — сочетанием 40 и 10, 60 — вновь особым знаком и т. д. В традиционном чукотском счислении предельно большой величиной была «двадцатка двадцаток» (т. е. 400). Но Теневиль, благодаря своей системе, мог записать любое большое число (он изобрел особый знак для 1000 и 1 000 000, причем знак 1000 входил в последний составной частью).
Теневиль изобрел свое письмо еще до установления на Чукотке Советской власти и продолжал его совершенствовать вплоть до смерти. Между тем, в двадцатые годы филологи разработали для чукчей специальный алфавит, которому начали обучение в школах (собственно говоря, даже два алфавита: с 1931 по 1937 год использовалось латинское письмо с дополнительными буквами; а с 1937 года и по сей день чукчи пишут русскими буквами, к которым добавлены два дополнительных знака и апостроф). Буквенное письмо, разумеется, гораздо легче, чем письмо, изобретенное Теневилем. И все-таки гениальный самоучка был прав, когда говорил русской учительнице: «Если поймешь, что я пишу, обогатишься чукотским разумом».
Действительно, письмо Теневиля отражает тот уровень сознания, на котором находились люди в эпоху перехода от «языка рисунков» к идеографии и далее, письму, где каждый знак соответствует слову (логографии). Теневиль, которого земляки уважительно звали «профессором» (за ученость и за то, что был вежлив, «с рукой здоровался»), вел ежедневную запись событий с помощью своего письма. «Писал по вечерам — события за день, — вспоминают старожилы. — Записывал все события, потом, через некоторое время, „отворит“ „напомнит“. Он обучил своей грамоте двух сыновей и даже переписывался с ними „по-своему“».
Сейчас творческое наследие Теневиля изучается учеными — ведь его уникальный эксперимент интересен не только историкам и этнографам народов Севера, но и тем, кто занимается вопросами происхождения и теории письма, связи мышления, речи и ее графического воплощения, т. е. ключевыми проблемами молодой пауки семиотики, изучающей знаковые системы, существующие в человеческом обществе. А личность самого чукотского оленевода, совершившего в одиночку самый настоящий подвиг, заслуживает восхищения и достойна того, чтобы запять надлежащее место в славном ряду творцов, открывателей и изобретателей.
МИКМАКИ, ОДЖИБВЕ, ДЕЛАВАРЫ И ДР.
И. Лавров, исследователь письма Теневиля, справедливо пишет, что знаки Теневиля, «вобравшие в себя многовековую мудрость чукотского народа, проливают свет на самые темные и не совсем понятные ученым мифологические представления о природе, помогают расшифровать письмена юкагиров, нивхов, коряков и других северных народов, проясняют содержание и смысл наскальных рисунков и знаков первобытных охотников». Теневиль не знал «настоящей» грамоты, он использовал лишь богатое наследие своих предков и собственную фантазию. Еще в прошлом веке была сделана попытка изобрести письмо, подобное тому, какое изобрел Теневиль, опираясь на знаки-идеограммы, употреблявшиеся индейцами племени микмаков, живущих в штате Мэн (США) и в Канаде, на побережье залива Святого Лаврентия.
Австрийский миссионер Кр. Краудер в 1866 году опубликовал в Вене катехизис, записанный не с помощью букв алфавита, а с помощью «микмакских идеограмм». Для этого потребовался 5701 разный знак, соответствующий тому или иному слову языка микмаков (т. е. катехизис был написан «пословным», логографическим письмом). Весь тираж издания затонул по дороге в Америку, вместе с кораблем. До Нового Света дошло лишь несколько экземпляров. Однако исследователи установили, что Краудер почти все знаки «письма микмаков» сочинил сам, использовав лишь несколько идеограмм, действительно употреблявшихся микмаками. Когда самим индейцам из этого племени предложили прочитать катехизис, никто этого сделать не смог. Это и не удивительно, если учесть, что там были особые знаки-логограммы для таких слов, как «книга», «Вена», «Австрия» и т. и. (о них микмаки не имели никакого понятия). И, разумеется, сочинительство австрийского миссионера нельзя ставить на одну доску с творчеством чукотского пастуха (ведь, в принципе, каждому из нас нетрудно изобрести свое особое «логографическое письмо», если не пожалеть на то времени и труда; ценность его будет равна нулю).
У индейцев микмаков на самом деле существовало рисуночное письмо, знаки которого они либо вырезали на дереве, либо рисовали на выделанной коже. На шкуре бизона вели запись ежегодных событий и ипдейцы племени янктонаис-дакота («Одинокая собака». До нас дошла хроника с 1800 до 1871 года, обозначающая с помощью рисуночных знаков-пиктограмм и условных знаков-идеограмм все события, памятные для племени: тут и эпидемии оспы в коклюша, и гибель всех лошадей вождя племени, и завоз испанских одеял, и солнечное затмение и г. д.
Разработанную систему идеограмм имели индейцы племени оджибве, которую они называли кекинови. Этими знаками они могли записывать целые предложения и связные отрывки текста, отделяя фразы друг от друга вертикальными чертами. Но, пожалуй, наиболее «емкой» была система идеографии, употреблявшаяся индейцами из племени делаваров. С ее помощью была запечатлена священная делаварская хроника «Валам Олум». Впервые этот уникальный документ, записанный условными и рисуночными знаками на бересте, был опубликован в 1836 году, Однако ученый мир отнесся с недоверием к этой публикации: слишком уж невероятной казалась запись обширного текста только пиктограммами и идеограммами. И лишь в 1885 году известный ученый американист Даниэль Бринтон доказал подлинность текста «Валам Олум» (Бринтон переиздал текст, сопроводив его двумя переводами один давал делаварское «чтение» подлинника, а второй — перевод этого делаварского «чтения» на английский язык).
Знаки индейцев оджибве носят, как правило, рисуночный характер. Например, понятие «дождь» передается знаком, изображающим купол неба со струями-линиями; так же нетрудно догадаться о значении рисуночных знаков «солнце», «луна», «утро», «звезда». Для того чтобы запечатлеть священный эпос «Валам Олум», делаварам пришлось ввести знаки, обозначающие общие понятия. Догадаться об их значении лишь по внешнему виду невозможно.
Письменность чукчи Теневиля.
ПЛЮСЫ И МИНУСЫ ПИКТОГРАФИИ
Мы рассказали лишь о нескольких системах записи, отличных от «настоящего письма», существовавших у индейцев Америки и народов Сибири. Подобного же рода системы, простые, вроде эвенкийской, или сложные, подобные делаварской, можно отыскать в любом уголке нашего обитаемого мира. Миклухо-Маклай обнаружил рисуночное письмо у папуасов Новой Гвинеи; народность минахасса (или «альфуры»), живущая на северо-восточной оконечности острова Сулавеси, употребляла, когда-то систему идеографии, вероятно, не менее разработанную, чем та, с помощью которой записан текст «Валам Олум». В принципе не только народность, даже самая маленькая, по и одни человек (как мы это видели на примере Теневиля) может стать творцом пиктографической и даже идеографической системы.
Вот, например, несколько знаков из книги записи одной рассыльной, жившей не так давно в Северной Европе. Она была неграмотна, но ухитрялась писать с помощью знаков-картинок. У нее существовали особые знаки для риса, лука, кастрюли, кухни, вина, свинины, шпика или смальца. Она могла «записать» и такие события, как прибытие человека из деревни, приведшего свинью и принесшего два свиных пузыря, или изобразить себя, посылающей письмо любимому из города (причем ввести особый знак, обозначающий «заботу»).
