– Вы меня слышите? – произнесло привидение по-английски, и Голубева еще добрых десять минут переводила эту фразу.
Она хотела ответить «Да!», но снова не смогла произнести ни звука. Было такое чувство, словно ее губы стали чужими и отказывались шевелиться, как обычно бывает после укола в кабинете у стоматолога. Попытавшись еще раз произнести хотя бы звук, Елена сдалась и только утвердительно кивнула. Привидение быстро что-то затараторило, но Голубева уловила в этом хороводе фраз только «наркоз» и «теракт».
Слово «наркоз» немного успокоило Голубеву, она начала понимать, что с ней происходило, а вот «теракт» звучало очень страшно. Лена вздрогнула, тяжело вздохнула и снова погрузилась в темноту. Спустя какое-то время появилась и боль. Голова разламывалась так, словно по ней били молотком, руки нестерпимо жгло в районе кистей, челюсть ныла со страшной силой. Голубева открыла глаза и увидела голубую палату, голубую лампу и белую, наглухо закрытую дверь.
«Реанимация!» – наконец сообразила она и осторожно повернула голову. Обычная белая стена, красная кнопка «вызова» в изголовье кровати, длинные лампы по периметру комнаты. Пересиливая тошноту и головокружение, Елена повернула голову в другую сторону. Еще одна кушетка, на которой неподвижно лежит женщина, опутанная всевозможными трубочками и проводами, словно муха в паутине. Лена вздрогнула и присмотрелась к соседке, выглядела та действительно чудовищно. «А что со мной?» Голубева опустила глаза вниз – на себе она обнаружила только две трубочки, идущие от обоих запястий куда-то вверх, за голову.
«Значит, мои дела не так уж и плохи», – немного успокоилась Елена, пытаясь приободриться. Больше всего ее пугало, что она никак не могла вспомнить, что же с ней случилось. Она отлично помнила, как зашла в душ, включила (или нет?) воду, а дальше была пустота. Неужели она поскользнулась на мокром кафеле, да так, что разбила себе голову, лицо и руки?
И где тогда Витя? Почему он не рядом?
«Реанимация! – вспомнила Голубева и облегченно вздохнула. – Его сюда просто не пускают. Наверное, он сидит возле палаты и страшно волнуется. Значит, надо сообщить, что я жива и в сознании». Голубева повернула голову влево и, пересилив подкатившую тошноту, уставилась на красную кнопку. Попыталась дотянуться до нее рукой, но тут же бросила эту затею. Руки ужасно заныли, да к тому же кисти и даже запястья были в гипсе. Тогда она попыталась дотянуться до кнопки носом, но опять безрезультатно, голова оказалась такой тяжелой и неподъемной, будто весила целую тонну.
«Плевать! – зло буркнула Елена про себя. – Подожду».
Ждать ей пришлось долго. Естественно, часов у Голубевой не было, за временем она не следила, но ей показалось, что прошла целая вечность, прежде чем дверь распахнулась и в палату зашла пожилая женщина с какой-то колбой в руках. Она равнодушно взглянула сначала на ее соседку, а потом перевела взгляд на Голубеву.
– Как вы себя чувствуете? – врач подошла к Елене и улыбнулась. Ее английская речь была очень беглая и с каким-то не понятным для Голубевой акцентом. – Молчите, молчите. Вы же все равно не можете говорить.
Голубева не понимала половины слов, ей ужасно хотелось узнать, что случилось, но она не могла произнести ни звука, и это ее страшно раздражало.
Женщина проверила капельницы, подключенные к ее рукам, сначала одну, затем другую, причем все это время она беспрерывно говорила:
– Теракт, жертвы, челюсть, сотрясение мозга, – выловленные Голубевой из общего потока слова хотя бы немного прояснили картину.
«Значит, теракт», – Голубева до последнего не хотела принимать этот факт. Одно дело, когда ты думаешь, что поскользнулась на мокром кафеле, и совсем другое – когда узнаешь, что стала случайной жертвой каких-то отмороженных придурков. «Хорошие путевки, стопроцентная безопасность, – хмыкнула она, – спасибо, Витя».
«А где же Витя? – напряглась Елена, уже начиная понемногу приходить в адекватное состояние. – Жив ли он? Почему меня не ищет?»
Голубева насколько смогла приподняла сломанную руку вверх, чтобы привлечь внимание врача.
– Что? – довольно быстро заметила женщина.
Елена бессмысленно сделала страшные глаза, помычала немного, а потом едва не расплакалась от бессилия.
– Ничего не пойму, – женщина развела руками. – Наверное, вы спрашиваете про кого-то из родных?
Голубева утвердительно кивнула головой и тут же сморщилась от сильной боли в затылке.
– Хотите, я принесу вам списки погибших? – предложила врач, но Лена поняла только «списки погибших» и снова утвердительно кивнула. Женщина тяжело вздохнула, сделала несколько кругов по палате, поправила одеяло на соседке и наконец ушла.
Голубевой показалось, что ее очень долго не было, хотя вполне возможно, что она просто потеряла ориентацию во времени. Когда врач вернулась, Лена уже пребывала на грани истерики.
– Вы хорошо видите? – врач протянула ей два листа с мелко напечатанными фамилиями. – Первый список – убитые, второй – раненые.
Голубева впилась глазами в латинские буквы. Первый список оказался чудовищно длинным, 11 фамилий и имен, а в скобочках страна.
«Олег Вертинский (Россия)», – прочитала Голубева, буквы запрыгали перед глазами, она почувствовала, что ей снова стало нехорошо. Виктора Жданова и Татьяны Вертинской она не нашла ни в одном из списков, их не было ни в убитых, ни в раненых.
– Нам каждый день приносят новые имена, – врач, внимательно наблюдавшая за реакцией пациентки, тяжело вздохнула. – Вы нашли здесь своих родных?
Лена отрицательно покрутила головой.
– И слава богу! – искренне обрадовалась женщина. – Значит, они живы. Я поставлю вам снотворное, вам надо отдохнуть, – объяснила врач и, сделав укол, вышла из палаты.
Голубева уснула.
Глава 10
Как же медленно тянется время, особенно когда нечем заняться, ничего делать нельзя и даже поговорить невозможно! Рыдать все время тоже надоедает, заламывать руки от горя в принципе нереально – руки-то в гипсе, поэтому Голубева уже совершенно устала и измучилась в этом госпитале. Говорить Елена не могла до сих пор, мало того что у нее была сломана челюсть, так, оказывается, еще повреждены голосовые связки и даже выбита пара зубов, на месте которых сейчас и стояла спица. Даже шептать было невозможно, и это именно тогда, когда ей больше всего на свете хотелось спросить о судьбе Виктора. Голубева еще пару раз просила списки пострадавших во время теракта, но фамилии «Жданов» так и не обнаружила. Теперь списки разбили и по половому признаку, на «м» и «ж», а поскольку родных женского пола у нее здесь, к счастью, не было, все последующие дни Лена просила только «мужские» списки.
Елена слезла с подоконника и, тяжело вздохнув, уныло поплелась в сторону отсека санитарной обработки. Она никак не могла привыкнуть к тому, что ей нельзя даже голову помыть, пока с челюсти не снимут этот устрашающий аппарат. В зеркало она на себя почти месяц не смотрела, боялась вдобавок ко всему еще и инфаркт заработать от увиденного. Однако, судя по тому, как болталась одежда, похудела она очень сильно. Вполне логично, потому что практически ничего есть не могла, а та противная каша, которую ей вливали в рот, и на еду-то была не похожа.
Пройдя мимо отсека санитарной обработки, она повернула налево и доплелась до палаты, где сразу же легла на койку, закрывшись с головой пледом. «И все-таки почему Виктор меня не ищет?» Этот вопрос, словно заноза, сидел в ее голове и не давал спокойно ни есть, ни пить, ни лежать. И ответ напрашивался только один – мужчина погиб. С другой стороны, в списках погибших Жданова не было, и здесь Голубеву осенило, да так, что она даже села на кровати: «А неопознанные тела есть?» Только как об этом спросить?
Голубева в отчаянии махнула рукой как раз зашедшему в палату санитару.
– Мисс, – молодой мужчина держал в руках поднос. – Обед.
Голубева отрицательно замотала головой, у нее уже только от одного вида каши начиналась истерика.
– Обед, – настойчиво произнес парень, составил еду с подноса на прикроватную тумбочку и ушел. А Голубева так и не успела задать вопрос о неопознанных телах. Посмотрев на поднос, она передернула плечами, но потом, подумав, выпила кашу и сделала глоток сока. «Чтобы жить, надо есть, хотя бы время от времени». Елена решила, что умирать ей еще пока рано.
После обеда Голубеву вызвали к врачу, который придирчиво осмотрел ее руки и скептически покачал головой.
– Один месяц, – бросил он по-английски, и тогда ей стало совсем плохо. «Сколько? Месяц?! Да я с ума здесь сойду!» Слезы невольно навернулись на глаза, чтобы не расплакаться при враче, Голубева быстро вышла из кабинета и вернулась в палату, там она легла на кровать и уставилась в потолок. Необходимо найти положительные стороны в этой ситуации, иначе еще месяц подобной пытки неизвестностью ей не выдержать.
