Часа полтора я вместе с Людмилой Александровной ползал по земле, пытаясь их сфотографировать. Рыженькие, с серебристыми, в крапинку спинками, поблескивая черными бусинами глаз, они легко становились на задние лапки, в удивлении приподнимались и... быстро ныряли в норку. Но в тот же миг высовывали нос совсем из другого места и подавали сигнал, словно приглашая поиграть в прятки. Поймать их было бы трудно, но стоило присесть и протянуть руку с угощением, евражки сами шли к человеку.
— Прирученные, наверно, — подметил Саша. — Переправа рядом, вот геологи да шоферы и балуют. В экспедициях-то евражки всегда обычно живут заместо кошек да собак, публику развлекают. Удивительно, как только им удается в здешних условиях выживать? Ведь зимою морозы под пятьдесят. Реки до дна промерзают, землю ломом не пробьешь, а им хоть бы что, спят себе в норках, пока весна не придет. Чуть подтает, они тут как тут...
Вдали уже виднелся голубоватый, невесомый пик Абориген. Совсем недалекой казалась теперь экологическая станция, но мы опять проблуждали чуть ли не целый день: Саша не знал дороги. Машину немилосердно качало на разбитых вездеходами лесных дорогах. Облака рассеялись, заголубело небо, и температура воздуха сразу поднялась градусов до двадцати пяти. Я задыхался в пыли, отделаться от которой не стало теперь никакой возможности.
И только потом я сумел оценить красоту окружающих мест. Подметить нежнейшую зелень лиственничных лесов, поднимающихся по склонам гор, влажность мхов, обилие высокой травы и кустарников в пойме Вакханки. Все здесь дышало первозданностью... Но в первый момент, думая лишь о том, как бы побыстрее покинуть осточертевший кузов, я зло вывалился через борт, едва не задавив с визгом бросившуюся прочь собаку, и, не видя ничего, вызвал усмешки своим пропыленным видом. Я ударил себя в грудь, пыль взлетела столбом. В толпе собравшихся у машины людей захохотали еще пуще. И тут, как назло, ко мне подкатился человек с перевязанной щекой и, держась за флюс, деловито спросил: «Какова ваша дальнейшая программа?» Я едва удержался от колкостей, но вовремя понял, что и ему сейчас не до шуток.
— У нас вездеход на озеро Джека Лондона отправляется, — объяснил он. — Зоологи, ландшафтоведы едут на исследования. Так, может, с ними хотите отправиться?
— Даниил Иосифович, — подошел к нам высокий светловолосый парень с бородкой, — разве не видите — человек в разобранном виде. Ему сейчас только банька и поможет, — и без разговоров повел меня за собой.
В день моего приезда на станции находилось более полутора десятков специалистов, где были энтомологи и почвоведы, геоботаники, ландшафтоведы, биогеоценологи и многие другие. Даниил Иосифович Берман, который здесь руководил научными исследованиями, морщась от боли и время от времени поглаживая флюс, посоветовал мне не вдаваться в дебри узкоспециальных исследований, а попытаться понять одно: работы всех ученых направлены на долговременное изучение окружающей среды, которая существует по извечным природным законам.
Я сразу обратил внимание на то, как удачно, не повредив ландшафта, расположились на пригорке экологическая станция, жилые дома и лаборатории; на электрическое питание всех обогревательных систем, что дает возможность не загрязнять воздух. В конце концов я вынужден был спросить, кто же все это так уютно расположил, оборудовал, обставил. И прежде всего, кто срубил такую чудную баньку, сделанную по всем правилам плотницкого искусства.
— В этом-то а весь фокус, — наконец-то улыбнулся Берман, но тут же опять схватился за флюс. — Собирали и строили сами. Вагончиками, балками помогали гидростроители, ведь станция построена по их желанию. Но размещали, собирали сотрудники института, и прежде всего два молодых парня... Когда мне предложили взяться за организацию стационара, я подумал, что сделать надо все основательно. Знаете, надоела эта романтика палаток, после которых к сорока годам начинают мучить радикулиты. И когда у нас появились Алфимов с Коротковым, они помогли мне понять, что жить надо не только в тепле, но и чтобы было красиво. Чтобы и «в поле» ученые чувствовали себя как дома. Теперь они к нам едут со всей страны, самые различные специалисты, и работают с большим удовольствием.
Я не раз разглядывал дом, стоящий неподалеку от говорливой речки Вакханки в окружении лиственниц на невысоком склоне, с которого начинался подъем к зубчатым вершинам пика Абориген.
Дом был составлен из трех балков и выкрашен желтой, палевой и голубой краской, с белыми наличниками окон. Сделанный из щитовых балков, какие нередко встретишь на строительстве электростанций, он оставался все-таки непохожим на них. С верандой, где хорошо отдыхалось людям, возвращающимся из маршрута, с залом, где вечерами собирались пить чай, с лестницей на второй этаж... С крыши свисал манильский канат. При желании можно было спуститься по нему, минуя лестницу. В зале на стене красовались «медвежья» шкура, на самом деле сделанная из старой овечьей шубы, и деревянные маски, вырезанные своими руками. В кабинетах было чисто и светло, а на стене висела темно-синяя карта звездного неба, должно быть так хорошо помогавшая разрядиться, унестись в безбрежную даль в минуты отдыха. Несомненно, жить в этом доме было хорошо не только в зной, но и в стужу. И мне захотелось познакомиться с теми, кто так постарался, чтобы людям здесь было уютно и хорошо.
Берман сказал, что главный заводила Аркадий Алфимов, на все руки мастер, сейчас ведет исследования где-то на вершине пика, живет там в одиночестве в избушке. Ну а Евгений Короткое — тот здесь, проводит наблюдения параллельно с Алфимовым. Тема их работы — изучение влияния солнечной радиации на различные подстилающие поверхности, где возникает многообразная микроскопическая жизнь.
Берман припомнил, что, прибыв в Магадан, они и в институт-то пришли не сразу. Явились в гидрометслужбу, попросили направить их на «таежку», и непременно чтобы на самую трудную. Ребята с высшим университетским образованием, отслужили в армии — в кадрах растерялись: ведь на «таежке» могут и простые наблюдатели работать. Кто-то сказал: «Да вы ведь морзянки не знаете, а ее раньше чем за полгода не изучишь»; вот и пришли приятели в Институт биологических проблем.
Об остальном мне рассказал сам Евгений. Он только что возвратился с метеоплогдадки, проведя очередной цикл наблюдений, но тут же согласился показать Людмиле Александровне Рундиной предполагаемый район сбора водорослей. Это был тот самый рыжебородый парень с интеллигентным лицом, который предложил мне баньку.
Пока мы пробирались втроем по берегу Вакханки, где зрела нежная морошь"а, темнела голубика, Коротков шутливо признался, что на Колыме он бы появился значительно раньше, если бы не мама.
Какая мать теперь не мечтает видеть своего сына ученым, особенно если сама она из простой семьи. И мама Короткова, как говорится, спала и видела своих детей докторами наук. Настояла, чтобы о работе не думали, шли в институт.
Брат Евгения взбеленился первым. Ушел с третьего курса физмата, стал каменщиком, овладел разными секретами кладки, теперь работает реставратором старинных зданий и пишет, что вполне доволен своей судьбой.
Евгений пойти в каменщики не решился, мать жалел, дотянул, окончил университет, а отслужив в армии, посоветовавшись с другом, решил, что надо «двигать» на Колыму, где жизнь посуровее и где все надо делать своими руками.
В Магадане, в биологическом институте, их поняли сразу и послали в Певек. Все было необычно: морозы, снега, полярная ночь, безлесная тундра. «Если не хотите шевелить головой, — сказали друзьям занятые наукой люди, — вон доски, вон бревна — сделайте хотя бы сараюгу, куда хозинвентарь можно складывать». Но какой смысл строить сараюгу, когда строительный материал был самого высшего качества. Взялись они с другом Аркадием и построили дом. Да так построили, что сами удивились. Ночами чертежи чертили, обговаривали, как венец сложить, как соединить оконную раму.
Великое это дело — самому построить дом!
Ученые обрадовались, быстренько в доме расположились, а им... им надо было уходить. Они сделали свое дело, обеспечили ученых всем необходимым для жизни и работы. Но вместе с грустью расставания была и радость — радость, что они сделали добро людям, а это окупает многое.
Когда в институте взялись за создание экологической станции, первым делом вспомнили о них.
— Нелегко она нам далась, эта станция, — сказал Евгений. — Никогда не забуду, как перегоняли к станции первую машину и, переходя реку, под лед провалились. Я в кабине был, а Аркадий впереди шел, дорогу проверял. Как выскочил — не помню, а Аркадий потом в ледяную воду нырял, чтобы зацепить трос. Вытащили машину... А потом за станцию воевать пришлось, чтобы в окрестностях лес не рубили, чтобы браконьеры не охотились. Сейчас рядом с домом можно выводки куропаток увидеть, бурундуков, суслики живут, а на горе дикие козы. Привык я к этому как к своему.
