Тут как раз один из укрофашистских «Т-64» вздыбился над осыпью, сверкая днищем. Туда-то Репнин и влепил снаряд.
Боевая машина ВСУ так и не перевалила насыпь, осталась торчать как памятник.
– Героям слава, – процедил Геша.
Глава 5. Последний костер
ДНР, Дебальцево. 28 января 2015 года
По гребню вала побежали «укропы», и Репнин, поминая их по матери, выбрался из люка, хватаясь за «Утес»[4] и выпуская пару очередей. Пули выбрасывали фонтанчики, когда чиркали по насыпи. Людей они ломали и рвали, нанося травмы, несовместимые с жизнью.
– Заряжай!
– Бронебойные вышли!
– Осколочно-фугасным!
– Есть!
Над валом, словно рубка подлодки над волнами, вздыбилась башня «семьдесятдвойки». Стала разворачиваться, показался борт…
– Огонь!
Осколочно-фугасный, выпущенный чуть ли не в упор, разворотил украинскому танку всю ходовую, и тот сполз с насыпи.
– Надо добить!
За валом внезапно полыхнуло пламя и ударил гром – рванул боекомплект.
– Кто это его приголубил? Впрочем, хрен с ним! Михалыч! Выбираемся отсюда!
– Правильно… Обнаружили нас, чего сидеть зря?
– Как там наши? – поинтересовался Сегаль.
– Сейчас увидим.
Взрыкивая мотором, танк выбрался из своего закутка, поводя башней – точь-в-точь как кот, выглядывающий из-за двери: ушли эти гадские собаки?
– Обратно, Михалыч.
– Ага…
«Т-72» вывернул и проехал назад по своим следам. Там, где недавно находился дзот, теперь догорал украинский танк, свернув башню набок и уткнувшись пушкой в землю. Рядом весело пылал «КамАЗ» со сбитой кабиной. Тент, прикрывавший кузов, уже обсыпался, и покривившиеся дуги торчали черными ребрами. Трупы в украинской форме валялись на истоптанном снегу, запакощенном копотью и кровью. Их было много, десятки и десятки.
– Да-а… – протянул Михалыч. – Наши на месте не сидели.
– Эт точно…
– Гляди, командир! Сто первый подбит!
– Вижу. Ты лучше хохлов высматривай!
– Вот как это называется? – пробурчал мехвод. – У меня жена – хохлушка, самая что ни на есть, из-под Ровно. В Луганске сейчас, в больнице…
– Лежит?
– Лечит! Уложишь ее, пожалуй.
– Наш человек.
– А то!
– Командир! – напрягся Роман. – В лесополосе! Левее сто первого!
В лесополосе разворачивалось орудие. Какое именно, Репнин не разглядел. Может, гаубица, может, противотанковая «Д-44». Не хотелось бы…
– Осколочно-фугасным! Огонь!
Рвануло, как в голливудском боевике, – красиво, с разлетом чего-то горящего и дымящего. Видать, снаряд не только саму пушку покорежил, но и боеприпасы «списал».
И тут Геннадий заметил краем глаза шевеление чуть дальше подавленной «арты».
– Осколочно…
Поздно. Полыхнул выстрел. Снаряд ударил танку в башню. Пробить ее в лоб – никаких шансов, но контузить экипаж может легко – Геша ощутил себя внутри огромного колокола, по которому ударили кувалдой весом в тонну.
Роман все же успел нажать нужную кнопку, и автомат заряжания сработал, как надо.
Оглохнув, мотая головой, гудевшей, как тот колокол, Репнин выстрелил, накрывая артиллеристов. При этом он прекрасно видел, как, «змейкой» вывернув между тремя подбитыми «Т-64», выезжает «семьдесятдвойка». Ствол ее пушки был направлен, казалось, прямо Геше в лоб. И грянул гром.
125-миллиметровый «ЗВМ-15» ударил в башню, попадая в орудийный щиток. Разрушив дневной прицел стрелка, он разорвал раму люка и срикошетил в картузы. Адское пламя хлынуло сразу со всех сторон, взвихрилось ревущими, всепожирающими клубами.
Репнин закричал, но не услышал своего крика, вскинул к лицу горящие руки…
…И ударился лбом о резиновый нарамник прицела.
Боли не было. Совсем. Не было и огня.
И уши прекрасно все слышали – рев дизеля, лязг падавшей гильзы. В нос ударил резкий запах кордита.
И сидел он слева от орудия.
Геша словно выпал из реальности. В голове пустота, в душе леденящий холод. Тяжело это – умирать, но и воскресать не легче.
А ты что, воскрес, Геннадий Эдуардович? Ну, ты ведь жив-здоров, верно?
Но минуту назад он сгорал в чудовищном костре!
Репнин замычал, затряс головой, словно зуб разболелся.
– Что, товарищ лейтенант? – послышалось в наушниках.
– Н-ничего, – обронил Геша и чуть язык не прикусил.
Это был не его голос.
Так, может, он умер? Ага, и оказался в раю для танкистов! Что за бред…
Репнин с силою зажмурил глаза и открыл их. Ничего не изменилось. Но в голове началось просветление.
Когда человек гибнет и ему нет спасения, то глядеть вокруг бывает некогда. Не до того как бы. А вот когда воскресает…
Действительность напирала со всех сторон. Он находился в танке, только это был не «Т-72». Геша мог поклясться, что занимает место командира «тридцатьчетверки».
И в его экипаже вовсе не трое, а четверо. Механик-водитель и стрелок-радист сидят пониже, а они с заряжающим – повыше, в тесной и «слепой» башне.
Мехводом у него старший сержант Бедный, а радистом – сержант Ванька Борзых. Заряжающим – рядовой Федотов.
Он сошел с ума?..
Милый, когда сгорают картузы с порохом, с ума не сходят, а просто сгорают. До обугленных костяков.
Стало быть, это переселение душ.
«Хорошую религию придумали индусы: что мы, отдав концы, не умираем насовсем…»
Неизвестно, до чего бы додумался Геннадий, но тут заряжающий крикнул:
– Товарищ командир, вижу танки!
И у Репнина будто рефлекс какой сработал. Он приник к нарамнику прицела и различил впереди полузнакомый силуэт.
Геша содрогнулся – это был немецкий танк «Т-III». Танк времен Великой Отечественной…
Геша закусил губу. Трындец!
И тут же озлился. Молчать, капитан! Истерики оставим на потом.
– Бронебойным, заряжай!
– Есть бронебойным!
– Короткая!
Бедный мигом затормозил, останавливая танк – на «тридцатьчетверке» стабилизаторов нету. Тут, если на ходу стрелять, попадешь в белый свет, как в копеечку, только боеприпас зря истратишь. Остановиться надо…
– Бронебойным готово!
– Выстрел!
Прицелившись, Репнин вжал педаль. Грохнуло.
Горячая гильза забрякала, напуская синего дыму.
– Рви!
– Попал, командир! Горят фрицы!
– Так им и надо… – еле вымолвил Геша, чувствуя себя, как самодеятельный артист, приглашенный на съемки фильма про войну.
Отмахнувшись (про себя) от назойливых мыслей, Репнин начал крутить маховик башни, поворачивая орудие по горизонту. В прицел вплыли парочка полугусеничных «Ганомагов» и три тентованных грузовика с тупыми мордами-капотами.
«Опели», кажется. «Опели-Блиц».
– Заряжай осколочным! Короткая!
Геннадий живо накрутил маховички, наводя орудие. Треугольная марка совместилась с «Ганомагом», и Репнин нажал на спуск.
– Вперед!
Снаряд развалил бронетранспортер, еще и грузовику досталось – осколками посекло кабину, превратив ее в коробчатый дуршлаг.
Немцы посыпались из кузова, падая и роняя карабины.
– Ванька! Чего ждешь?
Тут же зачастил пулемет, прореживая гитлеровцев.
– Товарищ лейтенант! – позвал Борзых. – Комроты приказал отходить к Дебальцево!
Сердце Геши дало сбой.
– Куда-куда?
– К Дебальцево! Да вон, отсюда видно уже!
Репнин глянул в прицел. Поле… Знакомое такое поле… И насыпь, только повыше. И склад, тоже разваленный… Да нет, этот просто не достроен – вон, камней куча и прочий стройматериал. Война помешала достроить…
«Ты веришь в это безумие?» – устало спросил себя Геша. И сам себе ответил: «Да».
Письмо ст. лейтенанта Д. Лавриненко домой:
«Привет из лесу!
Здравствуйте, мама, Нина, Люба, бабушка, Толя, Тая, возможно, Леня (если не уехал)!
Сообщаю, что жив, здоров и невредим, чего и вам желаю.
Пишу письмо в лесу, около землянки. Уже темнеет. Сегодня получили подарки от москвичей… Мы защищаем подступы к Москве.
Вы уже, наверное, знаете из газет о нашей части, и в частности обо мне. Мама, Нина, возможно, вы и отвечали на мое письмо, которое я писал в лесу под Орлом, но я его не получил, так как вскоре мне пришлось сменить место. Я один ехал на своем танке, отдельно от части. Был в Москве, смотрел улицы, дома и опять – на фронт. В части меня хорошо встретили и представили к правительственной награде.
Поздравляю вас с праздником 24-й годовщины Октября. Мы его справляем у костра, выпили по сто согревающих граммов и беседуем, а на рассвете – в бой…
6.11.41 г.»
