— Да не хочу я быть Героем! — заорал Саня. — Я человеком хочу быть!
И скрылся в люке. Он понимал, что разговор окончен.
— Мы тут болтаем, а наши там умирают, — просто сказал комбат. — Сами знаете, умирать очень больно. По коням, ребята.
Четыре машины ушли вперед — выручать наших, пытаться вытянуть безнадежный бой. Саня остался на месте. А потом медленно тронулся следом.
Все погибли.
* * *
В следующем бою Саня впервые покончил с собой.
«Заговор лейтенантов» проваливался на глазах. Батарея снова воевала, пристыженная комбатом, и Малешкин ничего не мог никому доказать. А стоять в стороне, когда твои боевые товарищи дерутся…
Саня просто вышел из игры: покинул бронекорпус и уселся на маску пушки. Разбирайтесь, сказал, без меня.
Невидимый кукловод дергал за ниточки. Ругался комбат. Рядом переживал Громыхало. Снизу упрашивали вернуться Бянкин и Домешек. Саня не реагировал. Машина неуверенно ползла по карте — без командира ей было трудно. Мимо проскакал легкий немецкий танк-разведчик, жахнул почти не целясь — и Саню разнесло в клочки.
Он умер с облегчением.
Ребята страшно обиделись, потому что мелкий немчик в итоге самоходку заклевал. Носился кругами и долбил, пока не задолбал.
«Мне все равно», — сказал Малешкин.
Он губил себя и машину бой за боем. Он потерял страх и ощущение боли. Ему действительно стало все равно, не на словах, а на самом деле. Разве что случаи самоубийства иногда веселили.
Шикарная была гибель, когда он только высунулся из башенки, и тут ему болванкой снесло голову. Так и свалился на Домешека — без головы.
Или вот, тоже неплохо: стоял на броне в позе Наполеона, сложив руки на груди, — взяло да и просто сдуло Саню Малешкина, а на машине ни царапины.
Много было всякого забавного.
Экипаж ругался: оказалось, что без командира ребятам заметно труднее противостоять кукловоду. Они бы сами вылезли из машины — и пропадай, моя телега, все четыре колеса, да теперь сил не хватало. Вдобавок у них перед глазами не маячила карта поля боя с цветными значками и сигналами «внимание на такой-то квадрат»: это полагалось только командиру. Без подсказок кукловода экипаж был тут вроде слепых котят, а слушаться кукловода означало снова стать марионеткой. Ребята мучились, Саня изводил их и себя заодно, но держался стойко. Он не хотел во всем этом участвовать.
Потом на броню кое-как выполз Домешек, за ним вскоре Бянкин. И Щербак приспособился спать за рычагами, ну, не по-настоящему, но как бы отключаться.
А потом Малешкин заметил, что опять Зимин пропал куда-то. И Теленков не спешит. И Чегничка не туда заехал.
И странное творится с нашими танками. Вроде бы воюют, а приглядишься — катаются. На прогулку выехали, понимаешь. Дурака валяют.
Саню еще убить не успели, когда рядом остановилась машина Беззубцева и голос комбата очень мягко произнес:
— Сан Саныч, у меня к вам просьба.
* * *
«Старик наш сдает, — говорил комбат. — Ты не думай, я многое понимаю и кое-что знаю. Уж побольше твоего. Полковник все это время, с самого начала, чего-то мудрит со своими танкистами. А еще у старика очень сложные отношения с тем, кого вы зовете кукловодом, с этим местным божком…»
Саня сидел на башенке и молча слушал. Рядом торчали из люков Бянкин с Домешеком, на корме примостился Громыхало, но комбат словно не замечал лишних ушей. Да и говорил он вроде бы с одним Малешкиным, а на самом деле — обращался ко всему мятежному экипажу.
«Давайте понимать, что полковник Дей самый опытный из нас, — говорил комбат. — У него свои идеи насчет всего этого и свои методы. А еще на нем громадная ответственность — и сплошные куклы в подчинении, человеческим словом не с кем перекинуться. И если мне было в десять раз труднее очнуться, чем вам, то ему в сто раз труднее, чем мне. Но я знаю, он давным-давно очнулся. И он пытается сделать что-то. Пытается как может. Из последних сил. Свой экипаж и еще девять командиров с экипажами — одни куклы, да вы представьте, каково ему!
Давайте и мы из последних сил будем делать то, что сейчас нужно полковнику, — сказал комбат. — Давайте верить ему. Просто чтобы у нас была чистая совесть. Когда он сломается, мы увидим. Если он выиграет, мы тоже увидим. Я думаю, осталось недолго. Тут что-то происходит».
Короче, давайте еще немного повоюем.
Саня неуверенно теребил провод шлемофона. Он, честно говоря, здешнего полковника Дея видел фанатиком боя, убежденным, что попал в «рай для танкистов». Или в ад для танкистов, разницы никакой. Слова комбата поколебали его уверенность. О том, что запертый в своем «КВ» полковник оторван ото всех и сражается с богом нарисованного мира в одиночку, пытаясь расшевелить кукольные экипажи и чего-то добиться от них, Саня раньше не думал.
— Я ведь надеялся, что он приедет к нам и вылезет из машины… — сказал Саня. — Он бы увидел, что не один такой. Почему вы не захотели?..
— Ничего бы он не увидел, — сказал комбат, опуская глаза.
Повисло неловкое молчание. Слышно было, как вдалеке начали долбить танки Дея.
— Я думаю, чего-то со стариком вышло неправильно, еще когда его в первый раз бросило сюда из тьмы. Что-то сломалось… Не знаю. Сам понимаешь, Сан Саныч, где война, там всегда неразбериха, и обязательно что-то пойдет наперекосяк. Или наоборот, это мы с тобой поломанные и неправильные, а с полковником все так, как должно здесь быть…
— Он не может открыть люки? — быстро спросил Саня. — Но если хорошо приглядеться, то и через смотровые приборы…
— Он управляет боем только по карте. По такой же карте, что у тебя перед носом, понимаешь?
— Мама родная… — прошептал Домешек.
— И еще он кое-что видит глазами своих командиров, но…
Снова пауза, и комбат по-прежнему разглядывает сапоги.
— Я нащупал его там, во тьме, — сказал Беззубцев и наконец-то поднял взгляд на Саню. В глазах комбата была гордость. Гордость и боль.
— Мы поговорили… Для полковника вся разница между тьмой и боем — что здесь не холодно и что он видит карту. В остальном полковник слеп. Я не представляю, как мы умудряемся побеждать раз за разом, но у него получается. Заметили, что мы стали побеждать все чаще? Даже когда вы, Сан Саныч, хулиганите? Да и товарищи ваши… Так или иначе, старик почти что отнял танкистов у кукловода. Сначала он просто надеялся смотреть их глазами. А теперь в каждом танковом командире сидит частичка полковника Дея.
— Так пусть в начале боя… Нас же выбрасывает рядом всех! Из любого танка видно, как я на броню вылезаю!
— Не видно нас, — Беззубцев покачал головой. — Ни тебя, Сан Саныч, ни кого еще.
— Нас что, нет?! — спросил Малешкин, холодея.
Комбат равнодушно пожал плечами.
— Есть мы, нет нас… Так или иначе, для куклы этот мир — настоящий. Вспомни: мы тоже не очень понимали, в чем дело, пока не высунулись из люков. Пока сами были не лучше кукол. Вчера я стоял на броне, глядя в дуло «тридцатьчетверки». Кукла не видела меня через прицел. Зато, по словам Дея, была чудесная погода, легкий ветер шевелил траву, по небу бежали облака… Все понятно, Сан Саныч?
— Кто мы?!
— Это не имеет значения, — твердо сказал комбат. — Мы те, кто мы есть. Я, например, все еще твой командир батареи. Ты хотел быть не героем, а человеком, верно? Ну вот и будь человеком, дорогой мой посмертный герой! Кончай дурить. Помоги старику. Мало ли… Вдруг у него что-то получится.
Саня молча глядел на комбата.
— Надо помочь, лейтенант, — проворчал Бянкин.
— Помолчи, Осип! — прикрикнул Домешек. — Что ты понимаешь. Что ты видел! У тебя-то карта не висит перед носом… И башку тебе болванкой не сносило. У лейтенанта свои трудности. Пусть думает.
— Дураки вы все, — сказал Бянкин. — Ну чего тут думать-то?
* * *
…А теперь они сидели на броне и ждали, чем все это кончится. Вокруг не было никого, только неподалеку за кустами едва угадывалась замаскированная машина комбата. Танки куда-то разъехались и тоже затаились. Громыхало давно скрылся в холмах за кормой.
И вдруг будто в глазах потемнело.
— Ну вот и допрыгались. — В голосе Щербака звучало злое веселье. — Если что, прощай, лейтенант. И вы, ребята, прощайте!
Малешкин крепко сжал зубы. Нарисованный мир бледнел, краски тускнели, детали сливались. Трава стала ровным зеленым ковром, кусты и деревья — размазанными пятнами, словно кто-то прошелся по картине мокрой тряпкой.
Машинально Саня поднял руку к глазам — и застыл.
— Вот так, лейтенант, — сказал рядом полупрозрачный Домешек. — Это не карту уничтожают. Это нас стирают с карты.
Саня посмотрел на него сквозь ладонь.
— Хоть ты-то догадался, кто мы? — спросил Малешкин уныло.
Страха особого не было, тоска одна. И досада, что никто тебе ничего не в состоянии объяснить.
