Пять мушкетеров
На дневной серебряной свадьбе,в скромном домике, а не в усадьбе,в Оклахомьи, в городе Талса,где ковбойский характер остался,где жених, то есть я, был в гипсе,будто дрался со мной Мэл Гибсон.
Потрясла меня теща ГаннаНиколаевна с трезвых глаз:«Ну, за пять мушкетеров – за нас!» —и шампанского полстаканаопрокинула лихо враз.Видно, Миша Боярский с экранаэтот тост подсказал ей сейчас.
Ее внуки – два Гулливерарядом, словно со стрекозой,возвышались, как ее верав жизнь счастливую, чуть со слезой,в наш советский родной мезозой.тот, что пахнул махрой и кирзой.
В Ганне были и честь и упорство,женско-русское мушкетерство.Как под боком у капиталапо-советски она воспиталасвоих внуков, ими горда,так, что елочная звездапо-кремлевски сияла всегда!И когда я страдал, чуть не воя,то она медсестрой фронтовоюменя выходила, обезноженного,на мои недостатки помноженного.
Наши гости приехали gentlyне на «хаммерах», не на «бентли»,«Антилопа» — зверь Джеймса Бахмана, —распадаясь на части, бабахнула,но когда он получит «Нобеля»,то прибудет на звездомобиле.Этот праздник был импровизура.Была местная профессура,что за пояс ньюйоркцев заткнет,и провост Роджер Блэйз, для примера,прочитал по-французски Бодлерасразу – физик и полиглот.И сказал Боб Дональсон — чероки,президент, пригласивший меня;«Лет пятнадцать ты учишь в Америке,а я думал – не стерпишь и дня».Почему-то а little bit was tristемой начальник — Ларс Энгл, шекспирист, —словно есть в нем и сердце второеот шекспировского героя,от какого, еще не пойму,но приросшее тайно к нему.Был декан of the arts Benedictson —как сумел он за столько летна меня никогда не сердиться,за тот факт, что я слишком поэт.Был пилот-акробат Джо Воллслейер,кто однажды над миром возреявна невидимых стременах,так и реет в ковбойских штанах.Мой студент, он как будто в нирванупогружался и в русский язык,и влюбился в Каренину Анну,и к обычаям нашим привык.И так чувства его распирали,что, сломав пуританский засов,руку поцеловал аспиранткевыше, чем ремешок от часов.Он, размашистый парень прекрасный,за ковбойско-дворянственный стильбыл наказан, как за harassment,и растерт феминистками в пыль.Но как феникс воскрес он из пыли,и спасла его Мэри-жена.Они оба в гостях у нас были.Жаль, что Мэри теперь одна.Был и нейрохирург Франк Летчер.Он поэзией с музыкой лечитсам себя и других, кто к ним глух,ведь целебен воспитанный слух.А жена его — украинка.В ней есть гоголевская кровинкаот его обольстительных ведьмочек,кто любой хозяйственный веничекпревратить могут лихо в метлуи лететь во беззвездную мглу.Муж учительши русского — Лены —раскаленный эстонец Янплакал об СССР сокровенно,хотя не был ни чуточки пьян.Подмигнула мне башня Эйфеля,чтобы дальше писал и не дрейфил я,Вновь ко мне, сохранив мою простенькуювырезку со стишком «На мосту»,сенегалец летел по мостику,«Эвтученко!» крича на лету.И пьянчужка в Петрозаводске,оклемавшись в канаве опятьи поняв, что во мне отзовется,вылез, начал на память читать;«Меняю славу на бесславье,ну а в президиуме стулна место теплое в канаве,где хорошенько бы заснул».
На планете — на родине всейной,ощущал, не забыв никого,я, счастливый поэт всесемейныйчеловечества моего.
Пока дети мыли посуду,был я сразу и здесь, и повсюду.
Указивки давала Маша,словно общая мама наша.
Нас осталось пятеро снова.но мы тоже – планеты основа.
И у каждого есть свой норов,но мы все-таки пять мушкетеров.
И все пятеро похорошели,как на завтраке в Ла-Рошели!
2—6 января 2012
Spooning
Я, ей-Богу же, не распутник,враг в любви не границ – берегов.Но в английском есть слово «spooning»,ложка в ложке – его перевод.
Если двое, впритирку лежа,отдыхают после любви,это вправду как ложка в ложке,а иначе – пойди, назови.
Что за прелесть, когда мы двоетесно ляжем вдвоем на бочок,как одно существо живое,и все беды тогда нипочем.
Так спасибочко, милый «English».Сласть – друг в дружку точнехонько лечь,как укладываются в стихи лишьстрочки Пушкина в русскую речь.
Январь 2012
«Ты всегда мной будешь недоволен…»
Мите
«Ты всегда мной будешь недоволен», —мне сказал мой самый младший сын.Как недопоэт и недовоин,я порой в тоске, когда один.
Видно, я какой-то недовитязь.Жизнь, меня ты слишком не обидьтем, что меня мало ненавидятили не пытаются убить.
Я люблю волос твоих гущищу,будто бы они – Шервудский лес.Рад, что не подвержен ты гашишуи другим подарочкам небес.
Даже я люблю твою неловкостьсреди стольких ранних ловкачей.С девочками, и с отцом нелегкость,и нелегкость для пустых речей.
Как-то раз такие выдал строчкичто я ахнул – мама, посмотри!Если есть и строчки-одиночки,тыщи строчек прячутся внутри.
Больше открывайся счастью, боюи себе, как лучшему врачу.Не хочу довольным быть тобою.Я тебе завидовать хочу.
2 января 2011
«Моими друзьями с детства не были держиморды…»
A teaspoon of silence
Two spirals swirling, melting into a cup
A teaspoon of sugar
And all that is —
All that is well —
The result will always remain a mystery
Even to the creator of the recipe.
Dmitry Yevtushenko, Mystery Recipe
Моими друзьями с детства не были держиморды,а Буратино, Тиль Уленшпигель, и Сирано, Дон Кихот.А у младшего сына — корова тряпичная и диджимоныи отмалчиванье — самый тонкий и вежливый ход.Но было его тряпичной коровы немое мычаньекрасноречивее, чем, например, Монтень,а его сокровеннейшее молчаньеразговорчивей, чем его тень, наводимая на плетень…И когда он совсем от ответов ускальзывал,даже в этом была беззащитная нагота,даже этим, захлебываясь, он рассказывалто, что я не сумею понять никогда…
29 апреля 2012
«Из всего настоящего…»
Из всего настоящего,перед чувством конца,я хотел бы хрустящегомалосольного огурца.
В сталинской эре, пышной и низкой, был я беременной машинисткой
Мне до детства бы опять помолодеть,
ибо в детстве счастья видел маловато.
На земле еще счастливых мало детств,
надо сделать, чтоб их были миллиарды!
Были шмотки у меня убогие,
Но зато какая антология!
Любка-красногубка
Вся в сосульках ржавых юбка.Не в себе. Пьяным-пьяна.«Эй ты, Любка-красногубка!Что срамишься, сатана!» —поносила ее бабка,потрясая кулаком,та, что прячет ключ от бакас привокзальным кипятком.
Раньше было тут бесплатно,а теперь для недотеппродает она приватнокипяток за двадцать коп.
Ну а Любка-красногубкаей в ответ не сгоряча —будто капала так хрупкона морозище свеча:
«Я прошу тебя, суседку,пожалей – ведь я вдова.Муж пропал, уйдя в разведку,Но Москва – она жива.
Жизнь была хужей всех адов,но, дитятей тяжела,я для ранетых солдатовнянькой в госпиталь пошла.А сынок родился мертвый,видно было по лицу,но, отцом, как видно, гордый,отлетел душой к отцу.Ну а я любила многих,всех, кто с мужем шел на бой,и безруких, и безногихутешала я собой.Колыбельные им пела,а не малому дитю.Все их жалобы терпела.Мерли — стряпала кутью.Я себя не измарала.Верной им была женойи ни с кем не изменяланашей армии родной».
А у бабки еще злистейподнялась, трясясь, рука,где веревочка на кистис ключиком от кипятка.Вновь завелся, как пластинка,лживой праведницы смех:«Ты, солдатская подстилка,здесь в Зиме позоришь всех!»
Но готовы в драку, в рубку,мы прикрыли не впервойнашу Любку-красногубкувсей мальчишеской братвой.
И сибирского пацанстваголодухинских тех днейне сменяли б за полцарствана позорный смех над ней.
21 января 2012
«Предатель», не предавший никого
