– Семнадцать рублей, – сказал он. – Сколько дашь за них?
– Тысячу, – местный достал из кармана кошелек, из кошелька зеленую бумажку.
– Ага, две, – Синцов еще раз брутально сплюнул через зуб.
Вообще-то он на улице не плевался и сторонником плеваний не был, но тут ситуация была подходящей, только плевок мог выразить правильную палитру его чувств.
– Серьезно, тысячу рублей, – повторил местный.
И в доказательство заманчиво и театрально похрустел купюрой.
– Я тебе такую тысячу на любом принтере напечатаю за три минуты, – сказал Синцов. – И гораздо дешевле.
– Заблуждаешься, – ответил любитель мелочи. – Купюра настоящая. На, проверь.
Он протянул тысячу Синцову, тот взял, повертел, посмотрел на просвет. На настоящую похожа вроде. Хотя Синцов ненастоящих не видел, и поразглядывав купюру, он вернул ее местному.
– Все равно не отличу, – сказал Синцов. – Чего смотреть?
– А смысл? – спросил абориген. – Какой мне смысл тебя обманывать? В чем навар? Семнадцать рублей?
Синцов не ответил, стал думать. Вариантов, опять же, было много. То есть совсем немного, опять три. Первый, реалистический, легко объяснявший все. Собеседник все-таки псих, а что взять с психа? Псих, кстати, вполне может обменять тысячу на семнадцать рублей, психи, они такие. На психа он не очень походил, если честно, хотя… Синцов подумал, что в сортах психов он разбирается примерно так же, как в поддельных деньгах.
Второй вариант, как полагается, фантастический. Синцов вспомнил рассказ, где к одному мелкому торговцу явился мутный гость с поникшими ушами и предложил купить доллар за тысячу, и торговец поддался растлению халявой и продал. Закончилось все это весьма плачевно, ослепленный наживой торговец продал таинственному незнакомцу планету Земля, после чего выяснилось, что незнакомец есть замаскированный пришелец и теперь по всем галактическим законам Земля принадлежит ему, поскольку продал ее житель планеты, и продал добровольно.
На замаскированного пришельца новый знакомец походил больше, чем на психа.
Третий вариант, криминальный. Едва Синцов поддастся искушению и обменяет семнадцать рублей четырьмя монетами на одну тысячу купюрами, из-за деревьев немедленно появятся могучие други провокатора. Они немного побьют Синцова за незнание местных понятий и попытку развода и в качестве компенсации морального вреда отберут у него телефон.
– Да мало ли какой навар? – пожал плечами Синцов. – Предложение, говоришь… Ты вообще в своем уме? Семнадцать рублей за тысячу?
– Да, – спокойно кивнул местный. – Очень выгодно.
– Бери так.
Синцов барским движением протянул местному мелочь на ладони.
– Не пойдет, – тут же отказался тот. – Я должен купить, иначе это нечестно. И неправильно.
– В каком смысле нечестно? Я тебе их просто так отдаю, забирай, я не обеднею.
– Ты не понимаешь, – парень покачал головой. – Ты не понимаешь, я тебе сейчас объясню. Смотри. Вот это…
Местный взял двумя пальцами из ладони Синцова пятирублевик.
– Вот этот не стоит ничего.
Парень выкинул монету за спину.
– И это тоже не стоит ничего.
Местный взял другую пятирублевую монету и тоже ее выкинул, в этот раз монета попала в дерево и бумкнула.
– И эта…
Третья улетела дальше и выше, звонко скатилась по крыше веранды.
– А вот это, – местный взял оставшуюся монету, – это уже совсем другое дело.
– Два рубля, – заметил Синцов. – Ну, два рубля, и что?
– Два рубля две тысячи третьего года.
Это ничего Синцову не объяснило.
– Редкая монета, – сказал местный.
– В каком смысле редкая?
Местный монету вернул. Синцов поглядел на нее придирчивее и никаких признаков повышенной редкости и ценности не обнаружил. Два рубля, они и есть два рубля, не юбилейные, не серебряные, да, две тысячи третий.
– Действительно редкая, – сказал местный. – Два рубля Санкт-Петербургского монетного двора, две тысячи третий год. Могу вполне дать за них тысячу.
– Тысячу за два рубля? – переспросил Синцов.
– Легко. Не веришь?
Синцов не верил. Нет, он был человек культурный и про нумизматику слышал, Гангутский рубль, золотой царский червонец времен столыпинских реформ и червонец НЭПа, яйца Фаберже и прочие бронзулетки, а в прошлом году и в Оружейной палате с классом бывали во время поездки в Москву. Но это были вещи, овеянные ветрами веков и омытые океанами истории, а тут какие-то жалкие два рубля…
Развод. Несомненно. Учуял городского лоха, теперь разводит. Только как?
Синцов не мог понять, как конкретно, но разводу решил не поддаваться категорически.
– Многие не верят, – согласился абориген. – То есть не только не верят, но не знают. На этом построена вся нумизматика.
– На чем?
– На незнании, – улыбнулся парень. – Умирает дедушка или бабушка какая, ее внуки находят в сундуке банку с засаленными монетами, проверяют – есть ли серебро, есть ли советская юбилейка, а на старые грязные кружочки никто и не смотрит. А эти грязные кружочки могут стоить гораздо дороже золота, просто в разы дороже. С ходячкой так же. У каждого в кармане болтается, но не каждый знает, что именно. Ты думаешь, что это два рубля, за которые можно купить три коробка спичек, а знающий человек сразу отвалит тебе тысячу. Влегкую.
Местный снова продемонстрировал Синцову новенькую тысячу.
– Меня зовут Петр, между прочим, – сказал местный. – Петр Грошев.
– Костян… То есть Константин.
– К бабушке приехал?
– Да… А ты откуда…
– Неместные тут все к бабушкам на лето, – пояснил Петр. – Дедукция, однако. Монету-то продашь?
Синцов поглядел на монету еще раз. Нет, совершенно ничего выдающегося, два рубля, два рубля, вот хоть ты тресни, они все равно только два рубля. Потом поглядел на Петра.
Петр Грошев походил на гнома. Не на актуального гнома продукции голливудских кинематографистов, а скорее на классического, сказочного. Невысокий, тяжелый, но не коренастый, с сильно боксерским лицом. На всякий случай Синцов быстренько поглядел и на грошевские руки, на костяшки пальцев, но они оказались в норме, не разбитые, кожа не красная, руки человека, боксом не занимавшегося. Авария, может, подумал Синцов. Или с лестницы в детстве скатился, мало ли. Лицо бледное, немного синеватое, поломанное. Глаза красные, слезящиеся. Хотя если в монетах разбирается, то, наверное, нумизмат – от этого глаза и красные.
– Не продам, – сказал Синцов.
– А что так?
Это Грошев спросил с интересом, причем с исследовательским интересом, Синцов подумал, что таким вот образом усталый Ливингстон смотрел на пигмея, презревшего бусы.
– Не знаю, – ответил Синцов. – А ты сам потом ее за сколько продавать будешь?
– А может, у меня у самого такой нет? Может, я ее в коллекцию хочу?
– Не похоже, что нет.
Грошев согласно кивнул.
– Да есть, конечно. Продавать за пятеру буду. А если отлежится, то и дороже.
Синцов хмыкнул.
– То есть у меня купишь за тысячу, а продашь за пять?
– Ага, – согласился Грошев. – За пять, может, чуть дороже, если на аукционе. Как повезет.
– Нормально…
Синцов немножечко возмутился, утро – не лучшее время для наглецов, да еще и с такой говорящей фамилией, утром человек вообще злее и нетерпимее.
– Ладно, полторы, – предложил Грошев.
– Ага, позавчера мне позвони, я три раза отвечу.
Грошев достал еще пятьсот рублей, видимо, для убедительности, Синцов продолжал разглядывать свои два рубля, отметив, что теперь он разглядывает их с определенным уважением.
– Сам замучаешься продавать, – отчего-то с заботой сказал Грошев. – То есть ты, конечно, может, и продашь, но года через два. И только по постоплате. И есть шанс, что тебя кинут.
Грошев свернул купюры, постучал ими по скамейке, как недавно Синцов бутылкой.
– Кинут-кинут, – утвердительно повторил Грошев. – Новичков часто кидают. Так что полторы даю – и это край. Больше не могу дать, нерентабельно, себе же в убыток не буду покупать?
– Оставлю на память, – Синцов упрямо спрятал монету в карман.
– Зря, Костя, – Грошев убрал деньги. – Такая монета ценна только для знатока, это тебе не николаевские рубли. Ну, как знаешь, оставь на память, твое дело.
Синцову вдруг стало жаль денег. Неполученных. Этот Грошев все ловко разыграл, показал деньги, объяснил риски, разбудил жадность… Надо было продавать. Но Синцов не любил включать заднюю, очень не любил.
– Не передумал? – спросил Грошев.
– Нет, – твердо ответил Синцов.
Грошев зевнул. Уходить он явно не спешил. Будет уговаривать, подумал Синцов, до двух тысяч точно поднимется, подумал Синцов. И решил держаться.
Но Грошев уговаривать не стал.
– А ты часто вещи находил? – спросил он.
– В смысле?
– Деньги, мобильники, часы. На улице, в магазинах, везде? Находишь вещи?
– Нет вообще-то…
Синцов попробовал вспомнить, находил ли он что-то в своей жизни. Вспомнить не получилось. Нет, он, наверное, находил какую-нибудь ерунду, но, видимо, настолько ерундовую, что в памяти это не отложилось. Вот гвоздь недавно нашел во сне, только поднять не успел, проснулся.
