Автоматический процесс внутри когитатора-шипа пришёл к своему вычисленному заключению. Тёмное любопытство где-то в глубинах души космодесантника неосознанно возжелало его инициации. Сны обеспокоили Падальщика, особенно — перепроживание сцены осуждения Октала Була. Вот уже три десятилетия он не задумывался о техноеретике, и поэтому технодесантника-ученика волновал тот факт, что он приснился именно сейчас.
Само содержание сна не беспокоило его — Падальщик повидал много приговорённых техноеретиков. Дело было во времени воспроизведения и смысле. В значении, возможно, скрытом, крадущимся за ним в тенях, подобно его братьям по легиону, которые похожим способом не давали покоя врагам.
Когитатор уведомил Гвардейца Ворона, что существовала вероятность в девяносто шесть целых и триста двадцать три тысячных процента, что активность мозговых областей памяти, относящихся к Фаринатусу, является остаточной травмой от полученных на тамошних полях смерти ранений. В конце концов, бионические конечности служили ему постоянным напоминанием о полученных тяжких увечьях. При этом когитатор уведомил его, что существует множество возможных причин, по которым он мог вспомнить о техноеретике Октале Буле. Сорок шесть целых и восемьдесят шесть процентов вероятности того, что видение было связано с окончанием обучения на Марсе, что вызвало спонтанное воспоминание о первом дне ученичества — своеобразные мозговые форзацы событий. Была также вероятность в тридцать три целых и девятьсот тринадцать тысячных, что его предстоящая инициация и вступление в права легионера технодесантника всколыхнули чувство давней вины внутри космодесантника. Были сомнения и нелогичные мысли относительно ключевых предостерегающих принципов марсианского жречества и поучительные тематические исследования, которые Падальщик находил не слишком разубеждающими. Космодесантник вздрогнул от мысли, что, возможно, он сочувствует техноеретикам, подобным Окталу Булу.
Опять же, шестьдесят шесть целых и шестьдесят три сотых процентов вероятности приходилось на то, что сон был спровоцирован недавними переживаниями Падальщика. Когитатор предложил несколько перспектив, поскольку прошедшая неделя была наполнена тревожными событиями и странностями. Скрытые тревоги касательно недавно исчезнувшего наставника Падальщика, Гнауса Аркелона, и отмена церемоний инициации для технодесантников, которые подобно ему самому и Авлу Скараманке должны были отправляться к своим легионам, ведущим крестовый поход.
Это само по себе было необычно для мира-кузницы, где подобные вещи работали чётко, как часы, а нарушения были практически неизвестны. Дело могло быть в наблюдаемых Падальщиком необычных перемещениях скитариев, боевых автоматов и материалов по всему Марсу. Эта активность будоражила его боевую интуицию, его врождённые инстинкты войны. Это обеспокоило его настолько, что он даже спросил мнения других боевых братьев в башне-прецептории. Падальщик видел передвижения войск и формаций титанов, которые официально преподносились как перемещение и отправка кибернетических войск, вооружений и боевых машин на Железное Кольцо, а оттуда на вооружённых грузовых кораблях — Магистру войны и легионам, участвующим в Великом крестовом походе.
И за всем этим был код, мусорный код.
Работа с сетью затруднилась в эти дни. Чистильщики кода и магосы-очистители работали круглосуточно, очищая поток данных от малейшего намёка на несовершенство. Ни одна конструкция или логис не знали ни о его источнике, ни о причинах его появления. Обновления и защитные протоколы настаивали, что потенциальная опасность устранена и загрязнённый код вычищен, но у Падальщика было иное мнение — код всё ещё был здесь. Гвардеец Ворона мог чувствовать код, скрывавшийся за текущей из Новус Монс информацией, в каналах связи между храмом-кузницей и сопряжёнными структурами, такими как башня-прецептория. Его сила, отвратительность и исходящая от него угроза, казалось бы, висели в самом разреженном воздухе Марса, переносимые слабыми беспроводными потоками, словно горькое послевкусие или желчь, пенящаяся в глотке. Падальщик воспринимал его как бинарику, обладавшую собственным разумом, или уравнение, которое не хочет, чтобы его решили. Он мог чувствовать его, как перекрученный нерв, рассылавший все стороны свою боль. Казалось, вся планета была пронизана мучением, и Падальщик поймал себя на том, что отключил все нежизненно важные приёмопередатчики, встроенные в аугметику. И всё же, он был там. Будто эхом разносясь по миру-кузнице, затрагивая персональные системы роботов, кибернетических конструкций и Марсианского жречества, он заставлял технодесантника-ученика чувствовать себя скомпрометированным, инфицированным и нечистым.
— Омыть, — сказал Падальщик системе вокс-распознавания кельи. Его койка с жужжанием заехала в стену. Одновременно с этим в полу кельи открылись решётки прямо под его металлическими ногами. Душ из священных масел различных каноничных консистенций обрушился на легионера. Когда поток очистил от греха священные изделия Бога-Машины, в равных степенях чудеса генной модификации и бионику, Падальщик забормотал укрепляющие дух литании надлежащего функционирования и взывания о вечной работоспособности. Громогласный удар студёного воздуха сдул последние капельки масел с его кожи и серебристой бионики, дверь кельи открылась, впуская вереницу сервиторов прецептории, бесшумно вошедших с его ранцем, элементами ремесленной брони и экзоскелета, жгутами фибромышц и силовыми приводами.
Это был не полный доспех. Падальщик не нуждался в таковом, поскольку давно уже изготовил керамитовые защитные пластины для адамантиевых механизмов ног и правой руки. Когда они подключились к броне через позвоночные штекеры, сервиторы облачили легионера в робу технодесантника-ученика, просторное одеяние с чёрным капюшоном. Узловые столбы потрескивали в местах соединений с улучшениями брони и робы.
Выйдя из кельи, он пошёл через небольшой святилищный комплекс, состоявший из мастерских, голоториев, библиотексов и технических ангаров, заполненных техникой и оружием на разных стадиях разборки и аугментации. Обычно в их ангаре кипела бурная деятельность, пылали плазменные резаки, выполнялись ритуальные осмотры. Но с учётом того, что на этаже размещалось лишь пять легионеров, закончивших обучение и ожидавших официальных церемоний вступления в права, повсюду царила тишина. Лишь в приподнятом вестибюле наблюдалась некая активность — на ангарном балконе-платформе мигали посадочные огни в ожидании гравискифа или грузового шаттла. Легионеры с нетерпением ждали приказа на вступление в должность и легионных транспортников, которые заберут их отсюда и доставят на передовую крестового похода.
— Есть что-нибудь? — спросил Падальщик, карабкаясь по ступеням. Трое из его боевых братьев сидели в вестибюле. Как и Падальщик, они ещё не заслужили право носить «Машина Опус» на наплечнике. Некоторые из них мастерили. Кто-то осматривал снаряжение. Все ждали.
Алкаварн Сальвадор из Имперских Кулаков и громадный Саламандр Нем’рон Филакс были искусными мастерами. Чёрные точки шрама, пересекавшего эбеновое лицо Филакса, свидетельствовали о временах, проведённых им до вхождения в пламя кузни, а Сальвадор никогда не расставался со своим боевым клинком. В часы затишья он брался за точильный камень и правил лезвие, содержа его в соответствии с положенными стандартами для этого смертельного оружия. Именно этим он занимался и сейчас, сидя в вестибюле. Огромная серво-рука Филакса зажужжала своей гидравликой и противовесами, когда тот повернулся, чтобы поприветствовать Падальщика добродушной улыбкой и превосходными адамантиевыми зубами.
Как и многие его братья по Гвардии Ворона, Падальщик был сдержанным и тихим от природы, кто-то мог бы даже назвать это скрытностью. Такая особенность постоянно создавала напряжённости между сынами Коракса и космодесантниками из других легионов. Именно поэтому в кампании на Фаринатусе Повелители Ночи стали идеальными союзниками, поскольку мало заботились о всякого рода любезностях и установлении братских отношений с XIX легионом. Однако Нем’рон Филакс старался изо всех сил наладить отношения с Падальщиком и прощал холодность слов Гвардейца Ворона, слов, слишком часто звучавших властно и равнодушно. Падальщик носил свою скрытность подобно благородному дикарю, поэтому его не сторонились, как сыновей Фулгрима, выпячивавших внешний вид и манеры, или как легионеров ХХ, казавшихся всем наглыми и уклончивыми. Но всё же эта особенность раздражала братьев по прецептории, многие из которых предпочитали просто игнорировать Падальщика.
Как благородный дикарь, он мог быть откровенно настойчивым и пренебрегать протоколами и учтивостями, принятыми в культе. Это привело его к конфликту не только с братьями, но и с марсианским жречеством, члены которого славились отсутствием хорошего чувства юмора.
