Я опустил лапу с письмом, колени у меня подкосились, и я без сил рухнул на мостовую… да, что там, давайте держаться правды, друзья, — я растянулся во весь рост. Исступление прошло, упоение растворилось в безутешности. Пугающий холод распространился по моим членам, меня сковал ужас. Случилось то, что предрек Данцелот: текст меня раздавил. Мне хотелось умереть. Как вообще я посмел стать писателем? Какое отношение имеет моя любительская пачкотня к тому волшебному искусству, с которым я только что столкнулся? Как могу я надеяться вознестись на те же высоты — без крыльев истинного вдохновения, которыми обладал автор письма? Я снова заплакал, и на сей раз это были горькие слезы отчаяния.
Случайным прохожим приходилось переступать через меня, самые чуткие озабоченно спрашивали о моем самочувствии. Я ими пренебрег. Часами я лежал, словно парализованный, на мостовой, пока не наступила ночь и надо мной не замерцали звезды. Где-то там, вверху, был Данцелот. Мой крестный в литературе улыбался мне с высоты.
— Данцелот! — крикнул я звездам. — Где ты? Забери меня к себе в мир мертвых!
— Заткни наконец пасть и иди домой, дуралей! — возмущенно откликнулись из какого-то окна.
Два вызванных ночных стражника, которые, вероятно, сочли меня пьяным поэтом в творческом кризисе (что было недалеко от истины), подхватили меня под мышки и повели домой, утешая избитыми банальностями: «Вот увидишь, обойдется!», «Время все лечит!» Дома я рухнул в кровать, словно сраженный камнем из катапульты. Лишь глубокой ночью я заметил, что все еще держу в лапе бутерброд с джемом, к тому времени превратившийся в грязное месиво.
На следующее утро я оставил Драконгор. Всю ночь я обдумывал способы, как справиться с творческим кризисом (броситься с самой высокой башни Драконгора, искать спасение в алкоголе, сменить карьеру писателя на карьеру отшельника, выращивать синекочанную капусту в огороде Данцелота), а после решил последовать совету крестного и отправиться в длительное путешествие. Написав утешительное письмо в форме сонета родителям и друзьям, я собрал мои сбережения и упаковал в дорожную суму две банки джема Данцелота, каравай хлеба и бутыль с водой.
Драконгор я покинул в предрассветных сумерках, как вор прокрался по пустым переулкам и вздохнул свободно, лишь оказавшись за его стенами. Я шел много дней и останавливался лишь ненадолго, поскольку у меня была цель: попасть в Книгород, чтобы пойти по следу того таинственного писателя, чье искусство подарило мне столько радостей и страданий. По юношескому самомнению я мысленно рисовал себе, как он займет место моего крестного и станет моим наставником. Он уведет меня в те сферы, где рождаются подобные творения. Я понятия не имел, как он выглядит, не знал, как его зовут, не знал даже, жив ли он еще, но был убежден, что обязательно его разыщу. О, бесконечная самоуверенность молодости!
Вот как я попал в Книгород, и теперь стою рядом с вами, мои без страха читающие друзья! И здесь, на границе Города Мечтающих Книг, действительно начинается рассказ.
Город Мечтающих Книг
Когда привыкнешь к исходящей из недр Книгорода вони истлевшей бумаги, когда перетерпишь первые приступы аллергического чиханья, вызванные клубящейся повсюду книжной пылью, и глаза понемногу перестанут слезиться от едкого дыма тысяч дымовых труб — тогда можно, наконец, начать осматривать бесчисленные чудеса города.
В Книгороде более пяти тысяч официально зарегистрированных букинистов и приблизительно десять тысяч полулегальных читален, где помимо книг продают алкогольные напитки и табак, дурманящие травы и эссенции, употребление которых, предположительно, усиливает концентрацию и радость чтения. Едва поддается подсчету число книгонош, торгующих печатным словом во всех его мыслимых формах: с полок на полозьях, с ручных тележек, с тачек и из переметных сум. В Книгороде существует более шестисот издательств, пятьдесят пять типографий, десяток бумажных фабрик и постоянно растущее число мастерских по изготовлению свинцовых литер и типографской краски. Тут есть лавки, предлагающие тысячи всевозможных закладок и экслибрисов, каменотесы, специализирующиеся на подпорках для книг, столярные мастерские и мебельные магазины, полные пюпитров и книжных полок. Тут есть специалисты по оптике, мастерящие на заказ очки и лупы, и на каждом углу — кофейня, обычно с открытым камином и авторскими чтениями круглые сутки.
Я видел бесчисленные пожарные каланчи (в постоянной готовности) со звонкими набатными колоколами над воротами, за которыми ждали запряженные повозки с медными ведрами на крюках. Уже пять раз опустошительные пожары уничтожали десятки кварталов — Книгород считался самым пожароопасным городом континента. Из-за постоянно свистящих по улицам сильных ветров здесь было (смотря по времени года) прохладно, холодно или леденяще, но никогда тепло, вот почему жители и приятели любили сидеть в четырех стенах, усердно топили и — разумеется! — много читали. Вечно пылающие печи в тесном соседстве с древними, легко воспламеняющимися страницами — хронический недуг, который в любую минуту мог обостриться, вылившись в новый огненный столп.
Мне пришлось подавить в себе желание ворваться в первую же книжную лавку и там зарыться в фолианты, ведь тогда я до вечера не вышел бы — а сперва предстояло позаботиться о ночлеге. Поэтому до времени я лишь жадно рассматривал витрины и пытался запомнить те магазинчики, чьи вывески обещали особые сокровища.
«Мечтающие книги». Так называли здесь антикварные фонды, которые, на взгляд торговцев, были уже не совсем живы, но еще не совсем мертвы, а находились в неком промежуточном, подобном сну состоянии. Их первоначальное бытие осталось позади, впереди ждал распад, поэтому миллионы и миллионы книг влачили апатично-сонное существование на полках и в ящиках, в подвалах и катакомбах Книгорода. Только когда книгу брала и открывала ищущая рука, только когда ее покупали и уносили домой, она могла надеяться проснуться к новой жизни. Вот о чем мечтали все здешние книги.
Тут «Тигренок в шерстяном носке» Калибана Сикоракса, первоиздание! Там «Выбритый язык» Адрастеи Снопы — с прославленными иллюстрациями Элайху Уиппеля! Вот «Мышиные гостиницы страны Буженина», легендарный юмористический путеводитель Йодлера ван Хиннена — в безупречном состоянии! «Деревня под названием Снежинка» Палисадена Хонко, превозносимая автобиография опасного преступника, написанная в темнице Железнограда — с автографом кровью! «Жизнь страшнее смерти» — безысходные афоризмы и максимы Ф. Г. Т. Фарквала, переплетенные в кожу летучей мыши! «Муравьиный барабан» Зансемины Духопутчицы — в легендарном издании зеркальным шрифтом! «Стеклянный гость» Зодика Глокеншрея Кольчера! Экспериментальный роман Хампо Хенкса «Собака, лающая только вчерашним днем»… Сплошь книги, которые я мечтал прочесть с тех самых пор, как о них восторженно рассказывал Данцелот. Я расплющивал ноздри о каждое стекло, как пьяный, брел ощупью вдоль витрин и потому продвигался не быстрее улитки. Пока наконец не взял себя в руки, решив не обращать внимания на витрины и составить впечатление о городе в целом. За деревьями я не видел леса, в данном случае — за книгами Книгорода. После неторопливой и мечтательной писательской жизни в Драконгоре, где дрему лишь время от времени разгоняет недолгая осада каких-нибудь врагов, суета здешних улиц обрушилась на меня градом впечатлений. Картины, краски, сцены, звуки и запахи — все было возбуждающим и новым. Замонийцы всех рас и мастей, и у каждой — свое лицо. В Драконгоре был вечно один и тот же парад знакомых физиономий: родственники, друзья, соседи, знакомые, а здесь все — диковинные и чужие.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
