— Вы имеете в виду Докки?
Это имя я тоже слышала в подсознании, хотя и не связывала его с непонятной темной фигурой.
Соде объяснил, что, когда ему было пять или шесть лет, он называл именем Докки медведя, которого часто представлял и видел во сне.
— Я катался на нем, — рассказывал Соде. — Докки был большой, а я маленький. Он сокрушал стены, уничтожал все плохое — хулиганов, шпионов, людей, пугающих мою мать, тюрьмы, темные аллеи, по которым я боялся ходить, полицейских с ружьями, ростовщиков. Дрался и побеждал их. А затем он брел по булыжникам на гору. И вез меня на спине. Там было тихо. И всегда был вечер, сумерки, когда начинают появляться звезды. Очень странно это помнить. Тридцать лет спустя. Позже Докки превратился «в друга, мальчика или мужчину, с медвежьей шерстью. Он все еще крушил плохое, а я ходил с ним. Это так здорово.
Я записала рассказ о Докки-медведе по памяти, поскольку запечатлеть его на пленке не удалось: сеанс пришлось прервать из-за перерыва в подаче электроэнергии. Меня ужасно раздражает, что больница так низко котируется в списке государственных приоритетов.
Сегодня вечером посетила занятие позитивного мышления, делала записи. Док.К. рассказывала об опасности и лживости либерализма.
11 сентября
Сегодня утром Ф.С. попытался показать мне Докки, но безуспешно.
— Я больше не могу его увидеть, — рассмеялся он. — По-моему, в какой-то момент я сам в него превратился.
— Покажите мне, когда это случилось, — попросила я.
— Хорошо, — согласился он и начал вспоминать эпизод из ранней юности.
О Докки не было и речи. Соде видел арест. Ему сказали, что некто распространяет нелегально напечатанную литературу. Позднее он видел один из таких памфлетов и запомнил название: «Существует ли равенство справедливости?» Он прочел эту книжку, но не помнил содержание или скрыл его от меня. Картина ареста была потрясающе яркой. Передо мной проплывали жуткие подробности: голубая рубашка мужчины, чей-то ужасный кашель, звуки ударов, форма агентов ТРТУ и уезжающая машина — большая серая уезжающая машина с кровью на двери. Она появлялась снова и снова — уезжающая по улице машина, быстро уносящаяся по улице машина. Вот он — травмирующий Ф.С. инцидент, который может объяснить гипертрофированный страх перед насилием, чинимым органами национальной справедливости и оправданным национальной службой безопасности. Вот что могло привести его к иррациональному поведению при расследовании, поведению, которое выглядело как тенденция к неприятию, причем, я думаю, ошибочно.
Я объясню, почему так думаю. Когда эпизод окончился, я сказала:
— Флорес, пожалуйста, подумайте о демократии, хорошо?
— Маленький доктор, — ответил он, — старого воробья на мякине не проведешь.
— Я не собираюсь ловить вас на чем-то. Можете вы подумать о демократии или нет?
— Я уже много раз о ней думал. — И Соде переключился на активность правого полушария — музыку. Это был хор из последней части Девятой симфонии Бетховена, мы проходили ее в институте на занятиях по искусству. Мы пели на эту мелодию какие-то патриотические слова.
— Не скрывайте от меня ничего! — крикнула я.
— Не кричите, я вас слышу. — Конечно, в комнате царила полная тишина, но в моих наушниках раздавался мощный шум, как будто одновременно пели тысячи людей. — Я и не собирался ничего скрывать, — вслух продолжил он, — я думаю о демократии. Вот она, демократия. Надежда, братство, нет преград. Все стены разрушены. Вы, мы, я — вершим вселенную. Слышите? — И вновь появились вершина горы с короткой травой и чувство высоты, ветер и огромное небо. Музыка звучала в небе.
Когда все кончилось, я сняла с Соде шлем и сказала:
— Спасибо.
Не понимаю, почему врач не может поблагодарить пациента за откровение. Конечно, авторитет врача важен, но не следует доминировать. Конечно, в политике власти должны вести за собой и иметь последователей, но в психиатрии все немного по-другому, врач не может «исцелять» пациентов, пациент «лечит» сам себя с нашей помощью, что не противоречит позитивному мышлению.
14 сентября
Я расстроилась после сегодняшнего разговора с Ф.С. Попробую объяснить, в чем дело.
Из-за ушиба ребер Соде не может посещать трудотерапию, а потому все время неспокоен. Палата для буйных тоже очень плохо влияла на него, а потому я, используя свои полномочия, удалила знак «V» с его больничной карты и три дня назад перевела Соде в мужскую палату «В». Кровать Ф.С. стоит рядом с кроватью старика Арки, и, когда я пришла, чтобы забрать Соде на сеанс, они оживленно беседовали.
— Доктор Собел, — сказал Ф.С., — вы знакомы с моим соседом, профессором Аркой с факультета искусства и литературы нашего университета?
Конечно, я знаю этого старика, он находится в клинике уже много лет, гораздо дольше, чем я здесь работаю, но Ф.С. говорил столь учтиво и загадочно, что я ответила:
— Да. Как дела, профессор Арка? — и пожала старику руку. Тот сдержанно и вежливо поприветствовал меня как незнакомку — он часто забывает людей, которых видел даже день назад.
— А знаете ли вы, — спросил Ф.С., когда мы шли в комнату скопирования,
— сколько сеансов электрошока прошел профессор? — и, когда я ответила, что не знаю, сам ответил: — Шестьдесят. Он каждый день рассказывает мне об этом. С гордостью. — Немного помолчав, Ф.С. продолжил: — А знаете ли вы, что он был всемирно известным ученым? Он написал книгу «Идея свободы» — о свободе в политике, искусстве и науке в двадцатом веке. Я прочел эту книгу, когда учился в инженерном институте. Тогда она существовала. На книжных полках. Но больше ее нет. Нигде. Спросите доктора Арку. Он никогда о ней не слышал.
— После электроконвульсивной терапии всегда наблюдается некоторая потеря памяти, — ответила я, — но утерянный, забытый материал можно изучить и обрести вновь.
— После шестидесяти сеансов? — спросил Соде.
Ф.С. — высокий мужчина, немного сутулый, но даже в больничной пижаме он выглядит довольно внушительно. Я тоже высокая, и он называет меня «маленьким доктором» не потому, что я ниже его. Впервые он назвал меня так, когда разозлился, и теперь иногда использует такое обращение, когда злится, но не хочет обижать меня — ту меня, которую он знает.
— Маленький доктор, — нахмурился Соде, — хватит прикидываться. Вы же понимаете, что разум этого человека был разрушен намеренно.
Сейчас я напишу в точности то, что сказала, потому что это важно.
— Я не одобряю использование электроконвульсивной терапии как основной процедуры лечения. Я бы не рекомендовала ее использование для моих пациентов, кроме, возможно, особых случаев старческой меланхолии. Я занимаюсь психоскопией потому, что это созидательный, а не разрушительный метод.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
