родственники, официально, мне и сестре. Я не претендовала на наследство… Я воспользовалась во время бомбежек… и жить там не собиралась. Хотела прийти в себя, пересидеть, а потом уже решить, куда двигаться дальше…
До войны отношения были сносными, я давала им деньги, мать отпускала колкости, но это было терпимо. Видя меня полностью обессиленной, затравленной, испуганной войной и ужасными обстоятельствами, независимыми от меня… мои мать и сестра показали свое лицо.
Это было что-то. Сначала они любопытствовали, что да как там в городе… потом через пару дней началась экзекуция!!! Маманя и сестра напали на меня, как две ведьмы!!! ненависть их переполняла через край… “Что, БОГАЧКА!!! Теперь ты не БОГАЧКА! Все твое добро там разбомбят!!! Вот иди и купи себе ложку, полотенце!!!” и все такое. Мне было страшно!!!
И тут мне вспомнилось все мое детство. Да, всякий раз, когда я хотела умереть после очередного избиения и проклятий. В детстве я писала письма матери, живя с ней под одной крышей. Да, я помню. Писала и умоляла ее поговорить со мной, не бить меня, понять… писала дневники… ох, и лупила она меня, когда нашла… Орала: “ШО ТЫ ТУТ МЭМУАРЫ СВОИ ПЫШЕШ?!” Да, так и было, удивительно вспоминать. Она рыскала в моих вещах. Ой, все, что она творила… не описать… можно диссертацию защитить по моему детскому здоровью. Как я выдержала все это???
Но я думала, а дулю тебе, дура. Я буду жить, долго-долго бороться и жить, но ведь это ненормально – бороться за жизнь. И тут во время войны я поняла, что никакие бомбы и снаряды не сравнятся с ударами и проклятиями матери.
Страшно осознавать УБОГОСТЬ этих людей… И меня охватывала невообразимая радость, что я выше, намного выше всего этого!!! И война сделала свое дело, через месяц мы вернулись домой и больше уже с матерью не встречались».
«Мать – надсмотрщик в концлагере», «мать-фашист», «мать-маньяк» – многие мои клиенты так говорят о жестокой матери. В данном случае образ матери как войны пришел не в детстве, а позже, при сравнении своего детства с настоящей войной. И как это страшно, что во время самой серьезной угрозы для жизни мама, которая должна быть островом безопасности, наоборот, более опасна, чем реальная война.
Мать бьет сама и бьет руками отца
«Мне 10 лет, и я принесла из школы двойку. Я сижу в комнате ни жива ни мертва и слышу, как мать жалуется на меня отцу. Отец отмахивается: “Ну, подумаешь, потом исправит”, он хочет спокойно поесть, но мать повторяет и повторяет, и ее интонация все выше и выше: “Она совсем отбилась от рук, учителя жалуются. Тебя дома нет, она меня не слушается. Такими темпами она скоро на панель пойдет”. Отец раздражается: “Ты дашь мне поесть? замолчи”. Мать не унимается: “Ну, конечно, тебе все равно, что дочь растет двоечницей, только мне это надо, только я забочусь о ее воспитании. Я с ней вчера уроки делала, она ничего не хочет делать. Она ленивая и упрямая, а тебе все равно. Ты отец или нет?” Отец берет ремень и идет ко мне, бьет меня и кричит: “Сколько ты будешь нервы мотать матери? Почему ты не учишься, будешь еще двойки получать?” Отец закончил и со злостью говорит матери: “Ты довольна? Хорошо я воспитываю?”
Мать врала, что она со мной уроки делала. Она орала на меня, от этого я ничего не понимала. Она кричала: “Почему ты такая тупая?” Когда я ее просила объяснить, она начинала обзывать: “Тупица, дрянь, бестолочь” и давала подзатыльник. Я ничего не соображала и не могла читать, буквы прыгали перед глазами. Когда она успокаивалась, то говорила, что любит меня и делает для моего блага. И я верю маме, я ее люблю. Я должна верить и благодарить. Я верю в любой бред, чтобы выжить. У меня нет выбора, мне деться некуда».
Это история клиентки Ирины, которая демонстрирует, как появляется стокгольмский синдром, то есть теплые чувства к насильнику. Девочка любит жестокую маму, а потом вырастает, вступает в романтические отношения, подвергается насилию и тирании. Так же, как и в детстве, она не видит выхода, верит в любой бред, только чтобы уцелеть. Это инстинкт выживания, заложенный в детстве. Иначе никак, иначе будет еще хуже.
Мать орет, но это не работает, Ира ничего не понимает. Тогда мать настраивает отца, чтобы бить дочку уже не своими руками, а чужими. И это происходит регулярно.
Родители-тираны думают, что чем больше они бьют, тем быстрее ребенок одумается и начнет хорошо учиться, но добиваются противоположного эффекта. Насилие отбивает способность учиться. Согласно исследованиям, у детей, подвергающихся побоям, страдают те области мозга, которые отвечают за внимание, кратковременную и долговременную память, контроль действий, а также за эмоциональную регуляцию и мотивацию. Эти функции нарушаются, ребенок не может учиться. Фоном идут тревога и депрессия. Результатом насилия могут быть симптомы синдрома гиперактивности и дефицита внимания.
В процессе терапии по методу многократного проигрывания, прорабатывая эту ситуацию, Ирина говорит:
«У них есть право на мою жизнь, я себе не принадлежу (слезы). Жизненные силы меня покидают. У меня нет выбора. Меня, как скотину на поводке, ведут на заклание. Я совершенно беспомощна. Я отказываюсь от себя. Я никто. Мне жаль, что они меня не добивают до смерти. Я мечтаю умереть, я отсюда никогда не выберусь. Я могу уйти только на тот свет. Я хочу, чтобы меня добили. Пока жива, я не спасусь. Я молю о смерти».
Ребенок во власти своих мучителей, у него нет выхода, он не может ничего сделать, поэтому он отказывается от себя. Происходит диссоциация – отчуждение от себя, от своих чувств, своей личности, выход из реальности. Диссоциация, наряду со стокгольмским синдромом, – защитный механизм. Поскольку быть внутри себя невыносимо, быть в теле нестерпимо больно, то ребенок спасается путем выхода из своего тела и реальности: хочется уйти в мир иной. И надо ли говорить, что тут высок риск суицида? Дети, переживающие насилие, часто думают о смерти и видят смерть как спасение.
Что в этой ситуации делает мать? Ей надо добиться победы над дочкой любой ценой. Она манипулирует мужем, который не хочет бить девочку, она внушает ему чувство вины. В отношении дочки она использует триангуляцию – воздействие на человека при помощи третьего лица. Натравливает мужа на дочь.
«После порки мать кричит на отца:
