– А как у тебя с компьютером?
– Не очень. Я привыкла к «вапро», но если подучиться, наверно, справлюсь и с компьютером.
– Водить умеешь?
Сумирэ покачала головой. Однажды, еще на первом курсе, она попыталась поставить отцовский «вольво-универсал» в гараж и въехала задней дверцей в столб. После чего практически не касалась руля.
– Ну хорошо. А какая разница между «знаком» и «символом»? Ты могла бы это объяснить, составив текст примерно в двести печатных знаков?
Сумирэ взяла с коленей салфетку, промокнула губы и положила ее обратно. К чему она все-таки клонит? Непонятно.
– Знак и символ?
– О, в моем вопросе нет никакого особого смысла. Это просто так, для примера.
Сумирэ снова покачала головой:
– Не имею ни малейшего понятия.
Мюу улыбнулась.
– Если можно, я хотела бы лучше узнать, что ты умеешь. Скажем, что у тебя лучше всего получается? Ну кроме того, что ты читаешь много книг и слушаешь много музыки.
Сумирэ аккуратно положила нож с вилкой на тарелку и, хмуро уставившись в некое пространство над столом, начала вслух рассуждать о себе.
– Что мне хорошо удается? Легче перечислить, чего я не умею. Готовить не умею, уборка – тоже не мое. В вещах всегда бардак, и вообще я их моментально теряю. Музыку люблю, но петь мне противопоказано – тотальное отсутствие слуха и голоса. Руки растут не из того места: забить ровно гвоздь – выше моих сил. Еще у меня топографический кретинизм, и я вечно путаю «право» и «лево». Когда злюсь, обычно что-нибудь уничтожаю: бью тарелки, ломаю карандаши, будильники. Потом, конечно, жалею, но когда на меня находит, то находит по полной, и тут ничего не поделаешь. Сбережений – никаких. Незнакомых людей я стесняюсь, почему – сама не знаю, и друзей у меня почти нет. – Сумирэ ненадолго умолкла, после чего продолжила: – Однако я могу очень быстро, вслепую набрать текст на «вапро». Ничем особо серьезным, кроме свинки, никогда не болела, хоть я и не очень спортивная. Потом странно: я почему-то в ладах со временем и пунктуальна – во всяком случае, на встречи почти никогда не опаздываю. Мне все равно, что есть: к пище я равнодушна. Телевизор не смотрю. Бывает, хвастаюсь по мелочам и почти никогда не оправдываюсь. Примерно раз в месяц у меня ноют и деревенеют плечи, тогда я маюсь со сном, но вообще-то сплю хорошо. Месячные у меня проходят легко. В зубах нет ни одной дырки. И еще я вполне прилично говорю по-испански.
Мюу подняла взгляд.
– Ты говоришь по-испански?
Старшеклассницей Сумирэ провела месяц в Мехико, у своего дяди, который работал там в торговой компании. Решив, что это хорошая возможность выучить испанский, она после месяца усиленных занятий неплохо его освоила. В институте Сумирэ тоже занималась испанским.
Мюу держала бокал за ножку и тихонько поворачивала его пальцами – будто закручивала винт в каком-то механизме.
– Что если тебе немного поработать у меня? Как ты на это посмотришь?
– Поработать? – Не совсем понимая, какое выражение лица лучше соответствует такой ситуации, Сумирэ на всякий случай решила остаться привычно хмурой. – М-м… Вообще-то, за всю жизнь я ни разу по-настоящему не работала и даже толком не знаю, как отвечать по телефону. Раньше десяти утра в общественный транспорт я не сажусь. Мне кажется, что изъясняюсь я вполне понятно для окружающих, но вот выразить мысль вежливо и учтиво – тут уж увольте, не умею.
– Все это меня абсолютно не смущает, – просто сказала Мюу. – Кстати, как у тебя завтра со временем? Ты днем свободна?
Сумирэ машинально кивнула. Что тут особо раздумывать: уйма свободного времени – ее основной капитал.
– Хорошо, тогда, может, пообедаем вместе? Я закажу столик где-нибудь неподалеку, в спокойном месте, – сказала Мюу. Официант принес новую бутылку красного вина и наполнил чистый бокал. Мюу внимательно рассмотрела вино на свет, вдохнула его аромат и, смакуя, медленно сделала первый глоток. Все эти манипуляции были проделаны с изяществом, доведенным до автоматизма, и очень походили на экспрессивную каденцию в исполнении глубокого, вдумчивого пианиста, который годами оттачивал свое мастерство.
– Встретимся – вот и поговорим. Сегодня – нет работе, я хочу отдыхать. Хм… кстати, это «бордо» совсем не плохое, правда, не пойму, откуда оно.
Сумирэ стерла с лица хмурость и решилась спросить напрямую.
– Но мы ведь с вами только что познакомились, и вы обо мне практически ничего не знаете…
– Да. Наверное, так и есть, – согласилась Мюу.
– Так почему вы решили, что я могу быть для вас полезной?
Мюу покручивала в бокале вино.
– Я уже давно определяю человека по лицу, – ответила она. – Проще говоря, мне понравилось твое лицо. Как оно меняется. Очень понравилось.
Сумирэ вдруг перестало хватать кислорода. Она почувствовала: соски под одеждой отвердели. Почти машинально Сумирэ схватила стакан и одним глотком выпила оставшуюся воду. Тут же из-за ее спины появился официант с лицом хищной птицы и снова наполнил его. Льдинки, падая, позвякивали, но до смятенного сознания Сумирэ звуки доносились, как из бочки, словно глухие стоны грабителя, заточенного в пещере.
«Я люблю этого человека. Точно. (Лед, как и должно быть, – холодный, розы, как и прежде, – красные.) И любовь меня куда-то уносит. Но вытащить себя из этого мощного потока невозможно. Ни единого шанса. Кто знает, вдруг несет меня в совершенно особый, неизведанный мир. А может, это – опасное место. И там уже притаилось нечто (некто?…), и оно глубоко, смертельно ранит меня. Наверное, я потеряю все, что имею. Но пути назад уже нет. Остается лишь одно – довериться потоку. Пусть даже такой человек – “Я”, сгорит в нем дотла, навсегда исчезнет, пусть».
Ее предчувствие – сейчас-то я это понимаю – сбылось на сто двадцать процентов.
2
Сумирэ позвонила мне ровно через две недели после этой свадьбы, в воскресенье, еще до рассвета. Разумеется, я дрых, как старая наковальня. Всю неделю у меня был сплошной вынужденный недосып, поскольку я готовил всякие нужные (то есть на самом деле абсолютно бессмысленные) бумажки для одного собрания, которое на меня повесили. Поэтому я собирался в выходные наконец отоспаться. И тут раздался этот звонок. Еще затемно.
– Спал? – словно изучая ситуацию, осведомилась Сумирэ. – Угу, – тихо простонал я и машинально бросил взгляд на будильник у изголовья. Я точно знал, что у будильника огромные стрелки, густо покрытые люминесцентной краской, но почему-то никак не мог разобрать цифр. Изображение, которое воспринимала сетчатка, не состыковывалось с той частью мозга, что должна была его принять и обработать. Как у старушки, которая никак не может вдеть нитку в иголку. С трудом до меня дошло, что вокруг еще кромешная тьма и примерно то время суток, которое Скотт Фицджеральд окрестил некогда часом «потемок человеческой души».
– Скоро уже рассвет.
– Угу, – обессиленно буркнул я.
– Рядом с моим домом живет один человек, он держит кур и петухов – наверное, с тех времен, когда Окинаву еще не вернули[10]. Скоро они начнут кукарекать – где-то через полчаса, а может, и раньше. Если честно, это мое самое любимое время. Когда ночь еще темная-темная, небо на востоке начинает потихоньку светлеть, и тут петухи – будто это их личная месть кому-то – как начнут кукарекать что есть мочи. У тебя поблизости есть петухи?
На этом конце провода я слегка покачал головой.
– Я звоню из телефонной будки около парка.
– Угу, – отреагировал я. Это где-то в двухстах метрах от ее дома. У Сумирэ не было телефона, и обычно она ходила звонить к этой будке. Самая обычная телефонная будка – обычнее не бывает.
– Слушай, это ужасно, что я тебе звоню в такое время.
Мне правда неловко. Даже петухи еще молчат. Одна только несчастная госпожа Луна – вот на тебе! – еще болтается в восточном уголке неба. Напоминает изношенную почку. Все это верно, конечно, но ведь чтобы тебе позвонить, пришлось тащиться сюда ночью, в кромешной тьме. Зажать в ручонке телефонную карточку – и вперед! Да, кстати, мне эту карточку подарили на свадьбе кузины. На ней еще фотография: молодые держатся за руки. Ты вообще-то представляешь себе, каково переться сюда среди ночи? Удовольствие ниже среднего. Я даже носки перепутала: у меня тут один носок с Микки-Маусом, а другой – просто шерстяной. В моей комнате такой кавардак, где что лежит – ума не приложу. Только между нами, мои трусы – это нечто. Жуть, какие страшные. Даже специалист по кражам нижнего белья бы на такие не позарился. Если меня в таком виде прикончит какой-нибудь маньяк, моя душа вряд ли когда-нибудь успокоится – ворочаться мне в гробу до скончания века. Конечно, я не требую от тебя сочувствия, но все-таки неужели ты не можешь воспроизвести своим ртом что-нибудь более членораздельное? Кроме вот этих бесчувственных междометий – «м-м» и «угу»? Ну хотя бы союзы? Да, что-нибудь типа: «все же» или «тем не менее»…
