Он нашел обезьяну в марте, в холодный пасмурный день. В окна время от времени била ледяная крупа, а Бьюла спала на диване, и раскрытый номер «Моей истории» стоял домиком на ее великолепной груди.
Хэл прокрался в чулан посмотреть на вещи своего отца.
Чулан этот тянулся по всей длине второго этажа с левой стороны – запасное помещение, оставшееся недостроенным. Входили в него через маленькую дверцу (вроде той, за которой могла оказаться вертикальная кроличья нора), расположенную в той части комнаты мальчиков, которая принадлежала Биллу. Им обоим нравилось забираться туда, хотя зимой там было холодно, а летом жара прямо-таки могла выжать ведро пота из твоих пор. Длинный, узкий и почему-то уютный чулан был полон всякого интересного хлама. И сколько бы вы в нем ни рылись, все равно каждый раз находилось что-то новое. Они с Биллом проводили там по субботам весь день, почти не разговаривая, вытаскивая вещи из ящиков, осматривали, поворачивали в руках так и эдак, чтобы их руки впитывали каждую уникальную реальность, а потом убирали на место. И теперь Хэл подумал, а не пытались ли они с Биллом по мере своих сил каким-то образом отыскать след своего исчезнувшего отца?
Он был торговым моряком с дипломом штурмана, и в чулане лежали стопки морских карт, некоторые с нанесенными на них аккуратными кружками (с ямочкой компасного румба в каждом). И двадцать томов какого-то «Руководства по навигации» Баррона. Набор косоглазых биноклей – если долго смотреть в них, глаза становились словно бы горячими и какими-то непривычными. И всякие сувенирные штучки из десятка портов назначения – резиновые куколки хула-хула, черный картонный котелок с рваной лентой и надписью на ней: «ВЫБИРАЙ И ПРЯМО В РАЙ», стеклянный шар с крохотной Эйфелевой башней внутри. Конверты с иностранными марками, аккуратно уложенными внутри, и иностранные монеты; и образчики камней с гавайского острова Мауи, стеклянисто-черные и тяжелые и какие-то зловещие – и пластинки с непонятными иностранными надписями на разных языках.
В тот день под гипнотический шорох ледяной крупы на крыше прямо у него над головой Хэл добрался до дальнего конца чулана, отодвинул картонку и увидел за ней еще одну картонку – картонку «Ролстон-Пурина». Из-за ее края выглядывали два стеклянных карих глаза. Он даже вздрогнул и торопливо отскочил, а сердце у него бешено заколотилось, будто он наткнулся на кровожадного пигмея. Затем он заметил безмолвие, стеклянистость взгляда и сообразил, что это какая-то игрушка. Шагнул вперед и осторожно вынул ее из картонки.
В желтоватом свете она ухмылялась своей вневременной зубастой ухмылкой, разведя тарелки.
В полном восторге Хэл поворачивал ее так и эдак, чувствуя, как проминается ее мех. Веселая ухмылка ему очень понравилась. Но ведь было же и еще что-то? Почти инстинктивное отвращение, которое вспыхнуло и угасло практически до того, как он его осознал? Может быть, может быть, но с подобными старыми воспоминаниями следует обращаться осторожнее, чтобы не поверить лишнему. Старые воспоминания иногда лгут. Но… разве он не заметил такого же выражения на лице Пита, там, на чердаке старого родного дома?
Он увидел ключ, вставленный в ее задницу, и повернул его. Повернулся ключ слишком уж легко, без пощелкивания механизма. Значит, сломана. Сломана, но все равно симпатяга.
Он забрал ее, чтобы играть с ней.
– Чтой-то это у тебя, Хэл? – спросила Бьюла, проснувшись.
– Ничего, – сказал Хэл. – Я ее нашел.
Он устроил обезьяну на полке в своей части спальни. Поставил на стопку книжек-раскрасок про Лесси, и она ухмылялась оттуда, глядя в пространство, раздвинув тарелки. Она была сломана, но все равно скалила зубы. Ночью Хэл проснулся от какого-то тревожного сна с полным мочевым пузырем и встал, чтобы пройти в ванную в коридоре. Билл был дышащим бугром на кровати по ту сторону комнаты.
Хэл вернулся, уже засыпая… как вдруг в темноте обезьяна начала бряцать тарелками.
Блям-блям-блям-блям…
Он разом проснулся, словно его хлопнули по лицу мокрым холодным полотенцем. Его сердце подпрыгнуло от неожиданности, из горла вырвался мышиный писк. Он уставился на обезьяну, вытаращив глаза. Губы у него дрожали.
Блям-блям-блям-блям… Ее туловище раскачивалось и выгибалось на полке. Губы расползались и смыкались, расползались и смыкались в жутком веселье, обнажая огромные хищные зубы.
– Перестань, – прошептал Хэл.
Его брат перевернулся на другой бок и испустил громкий храп. И снова полная тишина… если не считать обезьяны. Тарелки бряцали и лязгали, и, конечно, они разбудят его брата, его мать, весь мир. Они мертвых разбудят.
Блям-блям-блям-блям…
Хэл подошел к ней, чтобы как-нибудь ее остановить. Ну, сунуть ладонь между тарелками, пока завод не кончится, но тут она сама остановилась. Тарелки в последний раз столкнулись – блям! – и медленно разошлись в исходное положение. Медь мерцала в тени. Грязно-желтые зубы обезьяны скалились в ухмылке.
В доме снова воцарилась полная тишина. Его мать повернулась в постели и тоже один раз всхрапнула, как Билл. Хэл вернулся к себе в постель, натянул одеяло на голову. Его сердце отчаянно колотилось, и он подумал: «Завтра я уберу ее назад в чулан. Не нужна она мне».
Но на следующее утро он забыл про обезьяну, потому что его мать не пошла на работу. Бьюла умерла. Мама не рассказала им, как это произошло. «Несчастный случай, просто ужасный несчастный случай», – ничего больше она не сказала. Но днем, возвращаясь домой из школы, Билл купил газету и под рубашкой пронес четвертую страницу к ним в комнату. Билл запинаясь прочитал Хэлу статью, пока их мать на кухне готовила ужин. Но заголовок Хэл сумел прочесть и сам: «ДВОЕ УБИТЫ В КВАРТИРНОЙ ПЕРЕСТРЕЛКЕ. Бьюла Маккаффери, 19 лет, и Салли Тремонт, 20 лет, были застрелены приятелем мисс Маккаффери Леонардом Уайтом, 25 лет, в результате спора, кому сходить за заказанным китайским ужином. Мисс Тремонт скончалась в приемном покое Хартфордской больницы. Бьюла Маккаффери умерла на месте происшествия».
Так похоже на Бьюлу – исчезнуть в одном из ее детективных журналов, подумал Хэл Шелберн и почувствовал, как холодный озноб пробежал по его спине, а потом опоясал сердце. И тут он понял, что выстрелы раздались примерно тогда, когда обезьяна…
– Хэл? – сонный голос Терри. – Ты ложишься?
Он выплюнул зубную пасту в раковину и прополоскал рот.
– Да, – сказал он.
Еще раньше он убрал обезьяну в свой чемодан и запер его. Дня через два-три они улетят назад в Техас. Но еще прежде он навсегда избавится от этой чертовой штуки.
Уж как-нибудь.
– Сегодня днем ты был очень крут с Деннисом, – сказала Терри в темноте.
– Мне кажется, Деннису уже давно требуется, чтобы кто-то обходился с ним круто. Он разболтался. Я не хочу, чтобы он испортился.
– Психологически, избиение мальчика не самый хороший…
– Я его не избивал, Терри… побойся Бога!
– …способ утвердить родительский авторитет…
– Избавь меня от дерьма дискуссионных групп, – сердито сказал Хэл.
– Я вижу, ты не желаешь этого обсуждать. – Голос у нее был ледяной.
– И еще я ему сказал, чтобы он убрал наркотики из дома.
– Да? – Теперь ее голос стал тревожным. – Как он это воспринял? Что он сказал?
– Послушай, Терри! Что он мог сказать? «Вы уволены»?
– Хэл, да что с тобой? Так не похоже на тебя! Что случилось?
– Ничего, – ответил он, думая об обезьяне, запертой в его чемодане. Услышит он, если она начнет лязгать тарелками? Да, безусловно. Приглушенные, но различимые звуки. Налязгивать гибель, как тогда на Бьюлу, и на Джонни Маккейба, и на Дейзи, собаку дяди Уилла. Блям-блям-блям, это ты, Хэл? – Я переутомился.
– Надеюсь, что и только. Потому что такой ты мне не нравишься.
– Да? – И слова вырвались у него, прежде чем он успел их удержать. Но хотел ли он их удерживать? – Так проглоти таблетку, и все снова станет тип-топ.
Он услышал, как она судорожно втянула воздух и прерывисто выдохнула. И заплакала. Он мог бы ее утешить (вероятно), но утешать у него не осталось сил. Слишком велик был ужас. Станет легче, когда он избавится от обезьяны, избавится навсегда. Дай Господи, чтобы навсегда.
Второй раз обезьяну нашел Билл.
Примерно через полтора года после того, как Бьюла Маккаффери умерла на месте происшествия. Было лето. Хэл как раз простился с детским садом.
Он вернулся домой, наигравшись, и его мать крикнула:
– Вымойте ваши руки, сеньор, грязный, как свиийнья.
Хэл символично ополоснул руки холодной водой и припечатал грязными пятнами ручное полотенце.
– Где Билл?
– Наверху. Скажи, чтобы он убрал свою половину комнаты. Настоящий хлев.
Хэл, которому нравилось быть вестником неприятных распоряжений в подобных делах, взлетел по лестнице. Билл сидел на полу. Дверца, ведущая в чулан, была распахнута. В руках он держал обезьяну.
