- Мы знаем, у кого сегодня сладкий суп и блинчики! Мы знаем, у кого каша и свиные котлеты! Как интересно!
- Еще бы! - подтвердила обер-гофмейстерина.
- Да, но держите язык за зубами, я ведь императорская дочка!
- Помилуйте! - сказали все.
А свинопас (то есть принц, но для них-то он был ведь свинопасом) даром времени не терял и смастерил трещотку; когда ее начинали вертеть, раздавались звуки всех вальсов и полек, какие только есть на белом свете.
- Но это superbe! - сказала принцесса, проходя мимо. - Вот так попурри! Лучше этого я ничего не слыхала! Послушайте, спросите, что он хочет за этот инструмент. Но целоваться я больше не стану!
- Он требует сто принцессиных поцелуев! - доложила фрейлина, побывав у свинопаса.
- Да что он, в уме? - сказала принцесса и пошла своей дорогой, но сделала два шага и остановилась.
- Надо поощрять искусство! - сказала она. - Я ведь императорская дочь! Скажите ему, что я дам ему по-вчерашнему десять поцелуев, а остальные пусть получит от моих фрейлин!
- Ну, нам это вовсе не по вкусу! - сказали фрейлины.
- Пустяки! - сказала принцесса. - Уж если я могу поцеловать его, то вы и подавно! Не забывайте, что я кормлю вас и плачу вам жалованье!
И фрейлине пришлось еще раз отправиться к свинопасу.
- Сто принцессиных поцелуев! - повторил он. - А нет -каждый останется при своем.
- Становитесь вокруг! - скомандовала принцесса, и фрейлины обступили ее, а свинопас принялся ее целовать.
- Что это за сборище у свиных закуток? - спросил, выйдя на балкон, император, протер глаза и надел очки. - Э, да это фрейлины опять что-то затеяли! Надо пойти посмотреть.
И он расправил задники своих домашних туфель. Туфлями служили ему стоптанные башмаки. Вы бы только поглядели, как он быстро зашлепал в них!
Придя на задний двор, он потихоньку подкрался к фрейлинам, а те все были ужасно заняты счетом поцелуев - надо же было следить за тем, чтобы расплата была честной и свинопас не получил ни больше, ни меньше, чем ему следовало. Никто поэтому не заметил императора, а он привстал на цыпочки.
- Это еще что за штуки! - сказал он, увидав целующихся, и швырнул в них туфлей как раз в ту минуту, когда свинопас получал от принцессы восемьдесят шестой поцелуй. - Вон! -закричал рассерженный император и выгнал из своего государства и принцессу и свинопаса.
Принцесса стояла и плакала, свинопас бранился, а дождик так и лил на них.
- Ах, я несчастная! - плакала принцесса. - Что бы мне выйти за прекрасного принца! Ах, какая я несчастная!
А свинопас зашел за дерево, стер с лица черную и бурую краску, сбросил грязную одежду и явился перед ней во всем своем королевском величии и красе, и так он был хорош собой, что принцесса сделала реверанс.
- Теперь я только презираю тебя! - сказал он. - Ты не захотела выйти за честного принца! Ты не оценила соловья и розу, а свинопаса целовала за игрушки! Поделом же тебе!
И он ушел к себе в королевство, крепко захлопнув за собой дверь. А ей оставалось только стоять да петь:
Ах, мой милый Августин,
Все прошло, прошло, прошло!
ГАДКИЙ УТЕНОК
Хорошо было за городом! Стояло лето, рожь уже пожелтела, овсы зеленели, сено было сметано в стога. За полями и лугами тянулись большие леса с глубокими озерами в самой чаще. Да, хорошо было за городом! На солнечном припеке раскинулась старая усадьба, окруженная глубокими канавами с водой; от самой ограды вплоть до воды рос лопух, да такой большой, что маленькие ребятишки могли стоять под самыми крупными из его листьев во весь рост. В чаще лопуха было так же глухо и дико, как в густом лесу, и вот там-то сидела на яйцах утка. Сидела она уже давно, и ей порядком надоело это сидение, ее мало навещали: другим уткам больше нравилось плавать по канавкам, чем сидеть в лопухе да крякать с нею.
Наконец яичные скорлупки затрещали. «Пи! пи!» - послышалось из них: яичные желтки ожили и повысунули из скорлупок носики.
- Живо! живо! - закрякала утка, и утята заторопились, кое-как выкарабкались и начали озираться кругом.
- Как мир велик! - сказали утята.
Еще бы! Тут было куда просторнее, чем в скорлупе.
- А вы думаете, что тут и весь мир? - сказала мать. - Нет! Он тянется далеко-далеко, туда, за сад, к полю священника, но там я отроду не бывала!.. Ну все, что ли, вы тут? - И она встала. - Ах нет, не все! Самое большое яйцо целехонько! Да скоро ли этому будет конец! Право, мне уже надоело.
И она уселась опять.
- Ну, как дела? - заглянула к ней старая утка.
- Да вот, еще одно яйцо остается! - сказала молодая утка. -Сижу, сижу, а все толку нет! Но посмотри-ка на других! Просто прелесть! Ужасно похожи на отца! А он-то, негодный, и не навестил меня ни разу!
- Постой-ка, я взгляну на яйцо! - сказала старая утка. -Может статься, это индюшачье яйцо! Меня тоже надули раз! Ну и маялась же я, как вывела индюшат! Они ведь страсть как боятся воды; уж я и крякала, и звала, и толкала их в воду - не идут да и все! Дай мне взглянуть на яйцо! Ну, так и есть! Индюшачье! Брось-ка его да ступай учи других плавать!
- Посижу уж еще! - сказала молодая утка. - Сидела столько, что можно посидеть и еще немножко.
Наконец затрещала скорлупа и самого большого яйца. «Пи! пи-и!» - и оттуда вывалился огромный некрасивый птенец. Утка оглядела его.
- Ужасно велик! - сказала она. - И совсем не похож на остальных! Неужели это индюшонок? Ну да в воде-то он у меня побывает, хоть бы мне пришлось столкнуть его туда силой!
На другой день погода стояла чудесная, зеленый лопух весь был залит солнцем. Утка со всею своею семьей отправилась к канаве. Бултых! - И утка очутилась в воде.
- За мной! Живо! - позвала она утят, и те один за другим тоже бултыхнулись в воду.
Сначала вода покрыла их с головками, но затем они вынырнули и поплыли так, что любо глядеть. Лапки у всех работали без устали, и некрасивый серый утенок не отставал от других.
- Какой же это индюшонок? - сказала утка. - Ишь как славно гребет лапками, как прямо держится! Нет, это мой собственный сын! Да он вовсе и недурен, если посмотреть на него хорошенько! Ну, живо, живо, за мной! Я сейчас введу вас в общество -мы отправимся на птичий двор. Но держитесь ко мне поближе, чтобы кто-нибудь не наступил на вас, да берегитесь кошек!
Скоро добрались и до птичьего двора. Батюшки! Что тут был за шум и гам! Две семьи дрались из-за одной угриной головки, и в конце концов она досталась кошке.
- Вот как идут дела на белом свете! - сказала утка и облизнула язычком клюв - ей тоже хотелось отведать угриной головки. - Ну, ну, шевелите лапками! - сказала она утятам. -Крякните и поклонитесь вон той старой утке! Она здесь знатнее всех! Она испанской породы и потому такая жирная. Видите, у нее на лапке красный лоскуток? Как красиво! Это знак высшего отличия, какого только
может удостоиться утка. Люди дают этим понять, что не желают потерять ее; по этому лоскутку ее узнают и люди и животные. Ну, живо! Да не держите лапки вместе! Благовоспитанный утенок должен держать лапки врозь и выворачивать их наружу, как папаша с мамашей! Вот так! Кланяйтесь теперь и крякайте!
Утята так и сделали; но другие утки оглядывали их и громко говорили:
- Ну вот, еще целая орава! Точно нас мало было! А этот-то какой безобразный! Его уж мы не потерпим!
И сейчас же одна утка подскочила и клюнула его в шею.
- Оставьте его! - сказала утка-мать. - Он ведь вам ничего не сделал!
- Это верно, но он такой большой и странный! - отвечала забияка. - Ему надо задать хорошую трепку!
- Славные у тебя детки! - сказала старая утка с красным лоскутком на лапке. - Все очень милы, кроме вот этого... Этот не удался! Хорошо бы его переделать!
- Никак нельзя, ваша милость! - ответила утка-мать. - Он некрасив, но у него доброе сердце, и плавает он не хуже, смею даже сказать - лучше других. Я думаю, что он вырастет, похорошеет или станет со временем поменьше. Он залежался в яйце, оттого и не совсем удался. - И она повела носиком по перышкам большого утенка. - Кроме того, он селезень, а селезню красота не так ведь нужна. Я думаю, он возмужает и пробьет себе дорогу!
- Остальные утята очень-очень милы! - повторила старая утка. - Ну, будьте же как дома, а найдете угриную головку, можете принести ее мне.
Вот они и стали вести себя как дома. Только бедного утенка, который вылупился позже всех и был такой безобразный, клевали, толкали и осыпали насмешками решительно все - и утки и куры.
- Он больно велик! - говорили все, а индейский петух, который родился со шпорами на ногах и потому воображал себя императором, надулся, словно корабль на всех парусах, подлетел к утенку, поглядел на него и пресердито залопотал; гребешок у него так весь и налился кровью. Бедный утенок просто не знал, что ему делать, как быть. И надо же ему было уродиться таким безобразным, чтобы сделаться посмешищем для всего птичьего двора!
