Старик молчал. Он не верил в чудодейственную силу заморского насоса, да и платить за него нечем. Пусть сперва насос поработает у других. А потом уже Тун-бао его возьмет. Расплатиться, па худой конец, можно и через песколько дней. С утра до самого полудня Тун-бао и его семья ходили по межам и дорожкам, с беспокойством глядя на рис, точно перед ними был обреченный на смерть тяжелобольной. Рис доживал последние минуты: поникли головки, безжизненно повисли стебельки. Сухая глинистая земля потрескивала, словно вздыхала. Воду черпать было неоткуда, дел поубавилось, и кое-кто не стерпел и побежал на край деревни, к мостику, чтобы первым увидеть лодку с «заморским» насосом, способным «вылечить» рис.
Но лодка появилась лишь в полдень, когда солнце, казалось, сейчас сожжет все вокруг.
– Везут! – закричали люди на мосту.
В лодке лежала какая-то машина – это и был насос. С виду ничего особенного, но знатоки уверяли, будто воду он качает так, что восемь дюжих парней позавидуют. Все прибежали поглядеть на диковину. Пришли и Тун-бао с сыном. С лодки на берег перебросили блестящую эластичную трубу в несколько чжанов длиной, толщиной с руку и поставили на краю поля.
– Сейчас из этой трубы польется вода и оросит вашу землю, – с чувством собственного превосходства заявил человек, тот самый, что привез насос из города.
Вдруг машина в лодке часто задышала, загудела, и вода из трубы полилась сплошным потоком. Как, оказывается, все легко и просто! Сельчане одобрительно зашумели, засмеялись, забыв на какой-то миг, что это «чудо» дорого стоит. Тун-бао стоял неподалеку, внимательно всматривался в насос. Не иначе как в этой пыхтящей штуке спрятался оборотень и выплескивает воду. Может, это оборотень гольца, который живет в пруду перед храмом бога-хранителя города? Что, если ночью он заберет свою воду и удерет? А человек из города снова придет и потребует денег? И все же Тун-бао решился – вода, равномерно заполнявшая ток, внушала доверие. Только он непременно придет ночью с мотыгой сторожить ток, чтобы оборотень не унес воду.
Даже не посоветовавшись со снохой и с сыном, Тун-бао попросил Хуана Даоса и Ли Тигра поручиться за него перед хозяином насоса, – причитающиеся восемь юаней с процентами из расчета двадцать процентов в месяц он уплатит немного погодя. Труба тотчас же была доставлена на поле Тун-бао. Когда зашло солнце, рисовое поле Тун-бао было сплошь залито водой. Порой налетал слабый ветерок, и на воде появлялась рябь, похожая на старческие морщины. Радость Тун-бао не могла омрачить даже сноха, ворчавшая из-за нового долга. Спору нет, восемь юаней – деньги большие, но, если рис уродится, разве не смогут они сбыть его по десяти юаней за дань – ведь брали же они в прошлом году даже за неочищенный рис по одиннадцати с половиной юаней. Надежда вновь согрела душу Тун-бао. Однако А-сы почему-то молчал, с тоскою глядя на поле. Почему рис не ожил, а по-прежнему вялый, поникший? Видать, опоздала вода. Жестокое солнце отняло жизнь у нежных хрупких ростков.
– Вечером подсыплем удобрений, глядишь, через день-другой рис оправится, – шепнул А-до па ухо брату.
А-сы приободрился. А ведь правда, как это он запамятовал? С прошлого года целый пакет порошка лежит. Нынче для него самое время. Отец говорит, что химические удобрения отнимают у земли крепость. Ну и пусть говорит!
Как нарочно, старик это услыхал и давай ругать сыновей:
– Ядом хотите сгубить рис! Этот порошок от неприкаянной души «длинноволосого»!
Старика никак нельзя было успокоить, так он распалился. Об удобрении никто больше не вспоминал.
– К утру рис зазеленеет, если вы порошком его не попортите, – не унимался Тун-бао.
К старому беспокойству прибавилось новое. Опасность теперь таилась не только в гольце, который мог ночью удрать со своей водой, но и в сыновьях, в их проклятом порошке. Нет, Тун-бао непременно будет ночевать на току. Про гольца старик никому не сказал ни слова, объяснил лишь, что сыновья могут натворить всяких дел, так что лучше он покараулит поле. В деревне никто не удивился – старик давно слыл чудаком. Однако ночь прошла спокойно. Голец не унес воду, сыновья не подсыпали порошок. Но к утру рис не оправился, а кое-где выглядел еще более вялым, чем накануне. Тун-бао охватил страх: может, в воде этой нет силы? Она ведь от оборотня. Но почему у других рис позеленел? Прибежала сноха, начала ругать свекра: из-за этого старого осла, мол, вся семья погибнет. Тун-бао от злости стал красным, как свиная печенка. К ним подошел Лу Фу-цин, который как раз в это время появился на поле, и принялся уговаривать Тун-бао: «Кто знает, вдруг порошок поможет?» Тун-бао молчал. Тогда А-до и А-сы вскрыли пакет, который на всякий случай прихватили с собой, и начали посыпать землю порошком. Чтобы не видеть этого, Тун-бао отвернулся.
К счастью, два следующих дня солнце не обжигало до волдырей, а лишь слегка пригревало. На поле Тун-бао все еще оставался слой воды в половину цуня. Наконец рис снова зазеленел. И хотя Тун-бао по-прежнему не верил в пользу удобрений, утверждать, что это «яд», больше не решался. Вдруг набежали тучи, пошел дождь, потом выглянуло солнышко, и рис стал быстро расти. У людей отлегло от сердца: судьба снова им улыбалась. Поистине Владыка неба всемогущ! Близилась осень, все чаще дул прохладный ветер; сорок с лишним дней нестерпимой жары и засухи вспоминались теперь, как тяжелый сон. Урожай обещал быть обильным, и люди радовались. Тун-бао, постоянно твердивший, что прожил жизнь не как собака, уверял: нынче он снимет не меньше четырех даней риса с одного му. А может, и пять даней, мечтал он, бережно приподнимая упругие, налитые, склонившиеся от тяжести колоски. Пусть даже по четыре с половиной даня, всего получится добрых сорок даней. Шесть даней четыре доу уйдет в счет аренды, а свыше тридцати даней останется. Если продать по десяти юаней за дань, и то прибыли будет не меньше трехсот юаней. Тогда, по крайней мере, половину долгов они смогут выплатить. А может, удастся выручить еще больше?
Оно и правда, что один урожайный год может принести крестьянам счастье – Владыка неба все видит! Но городские торговцы тоже не слепые, они хорошо видят, что сулит им доход. Крестьяне еще не собрали рис, а цены на него уже снизились. Когда же было убрано все до последнего зернышка, дань риса стоил на городском рынке всего шесть юаней. Пока крестьяне, не жалея глаз, очищали рис, неочищенный рис упал в цене до четырех юаней. А вскоре и очищенный перестали покупать даже по три юаня. Несколько месяцев каторжного труда пропали даром.
Хозяева лавок с безразличными лицами встречали убитых горем крестьян:
– Отдавайте по три! А то завтра и этого не получите! В деревне то и дело появлялись заимодавцы, спорили, ругались. С утра до вечера слышались стоны и брань. Пришлось крестьянам в счет долга отдавать рис: неочищенный засчитывался по два юаня, девять цзяо[13] за дань, очищенный – по три юаня шесть цзяо.
Снова надежды Тун-бао лопнули, как мыльный пузырь.
– И зачем только мы рис сажали? Зря спину гнули, да еще долгов наделали, – твердила Сы данян каждому встречному, словно умом тронулась.
Неудача с продажей коконов весной подорвала здоровье старика, и нового удара он не вынес: ведь осенний урожай был полит его потом и кровью. Он тяжело дышал, язык уже не повиновался ему, но устремленные на А-до глаза, казалось, говорили: «Кто мог подумать, что твоя будет правда?!»
1933
Примечания
1
Изображение Бодисатвы находилось обычно в деревенских храмах; служившие при храмах монахи продавали различные снадобья.
2
Воплощением культа богатства, широко распространенного в Китае с глубокой древности, считалось божество богатства (тай-шэнь), которое одновременно являлось покровителем торговцев. В его честь в городах и деревнях возводились храмы.
3
Соль в старом Китае была недоступна беднякам из-за установленной на нее монополии и дороговизны.
4
Строго установленная в старом Китае форма упоминания о своем муже или обращения к нему не по его собственному имени, а по имени ребенка. Точно так же муж обращался к своей жене или упоминал о ней в разговоре.
5
Шэн – мера объема сыпучих тел, около 1,03 литра.
6
Китайские монеты имели посредине квадратное отверстие, и их нанизывали на веревочку.
7
«Спать в барабане» – выражение, означающее, «пребывать в неведении».
8
Вступая на престол, китайский император объявлял девиз своего правления, призванный выразить цели и характер царствования. Под девизом «Гуансюй» правил предпоследний маньчжурский император Дэ-цзун с 1875 по 1908 г.
9
Истоки китайской геомантии фэншуй (воды и ветры) уходят далеко в глубь веков. При определении места какого-либо строительства геомант «учитывал» соотношение небесных и мистических сил, принимал во внимание рельеф местности, ее очертания, характерное для нее направление ветров и вод. Только после всего этого он «определял», насколько подходит данная местность для поселения, строительства дома, деревни, города или закладки могильника.
