Королевским жестом отправив спутника добывать снедь и комнату с двумя кроватями, она удобно расположилась за столом в углу большого зала и с любопытством начала обозревать приезжих.
Здесь были и туранцы, и шемиты, и аргоссцы, и троица северян с дикими красными лицами, и даже один чернокожий, судя по приличному в виду — из Пунта. Шон оказался прав: на границе, где проходит торговый путь, было людно.
Все спокойно сидели, негромко переговариваясь между собой, пили вино, ели баранину с бобами или простые лепешки с козьим сыром.
Рыжая Соня, облаченная в мужское одеяние, привлекла их внимание, но ненадолго. Эти странники всякого навидались в своей жизни, так что их могло бы удивить разве что появление здесь медведя с рогами. Те, что помоложе, все же пытались поймать Сонин взгляд, но пришел Шон, сел за стол, и они вновь занялись своей трапезой.
— Что? Будет нам комната? — спросила девушка, принимая из рук юного подавальщика огромное блюдо с бобами.
— Да,— кивнул Шон,— с двумя кроватями.
— Моя у окна,— быстро сказала Соня.
— Не знаю, есть ли там окно. Хозяин говорит, что все комнаты уже заняты, и нам с тобой он дает ту, которую обычно никто не берет.
— Наплевать! — беззаботно махнула рукой Соня.— Если там нет окна, я буду спать у стены, где оно должно быть.
Шон не ответил — рот его был набит бобами и мясом.
Близились сумерки; большой зал постоялого двора постепенно пустел. Гости уходили в свои комнаты, дабы там найти покой и одиночество. Уставший хозяин стоял у открытой двери и задумчиво смотрел в темное небо, на коем уже зажигались первые звезды.
— Пойдем и мы? — спросила Соня, отодвигая пустую кружку.
Шон встал, бросил хозяйскому псу кость с клочками мяса и неспешно направился к лестнице. Его юная спутница, рачительным взором оглядев стол и не обнаружив на нем более ничего съедобного, пошла следом.
Их комната оказалась на втором этаже, в самом конце длинного и очень темного коридора. Шон достал из глубокого кармана шаровар железный, чуть не насквозь проржавевший ключ, пошуровал им в замочной скважине. Со скрипом, стонами и охами дверь отворилась.
Здесь было тесно; теплый затхлый воздух с порога волнами вырвался в коридор. Окно — маленькое, в грязных разводах,— по всей видимости, никогда не открывалось; серая паутина свисала с него наподобие рваных занавесей. Меж двух узких и длинных кроватей помещался низкий стол, а более тут не было ничего.
— Как видишь,— сказал Шон,— окном тебе придется делиться со мной — оно как раз посередине.
— Ладно,— махнула рукой Рыжая Соня, бросая мешок на кровать.— Ну же, Одинокий Путник, рассказывай дальше свою историю.
Шон подошел к окну, протер его рукавом.
— Я вижу холмы, а за ними долину — ту, по которой мы шли. Мир велик — он гораздо больше, чем я могу себе представить, однако все дороги в нем непременно когда-нибудь пересекаются. Мне довелось испытать это на собственном опыте…
Он растянулся на кровати, уставился в низкий обшарпанный потолок, весь облепленный паутиной. Пауза не затянулась надолго — Шон и сам уже хотел продолжать; прошлое захватило его вдруг, что было странно, ибо он всегда жил настоящим. «Может быть,— мелькнула в его голове не слишком оригинальная, однако новая для него мысль,— следует хотя порою погружаться в былые времена, дабы лучше почувствовать будущее? Память связана с душою; как сильна эта связь?»
— Года через два после того, как я покинул наемную армию Шема,— начал Шон внезапно,— я встретил своего старого приятеля Сааби. Он жил в Немедии, в маленькой деревушке под Бельверусом. У него был вол, старая лошадь и еще пара собак. «Дружище! — воскликнул он со слезами на глазах.— Ты жив?» Я засмеялся: «А почему я должен быть мертв?» Сааби глубоко вздохнул и, ничего на это не ответив, угостил меня темным и крепким вином собственного изготовления. Мы выпили. Я хорошо видел печать грусти на красивом лице друга. Мне показалось сие очень странным, так как прежде я знавал его как веселого, смешливого парня,— ах, Соня, как мы проказили! как шутили! Никогда более не стану я так открыт и чист — а впрочем, никогда более я не стану и молодым…
Но в натуре моей и теперь нет осторожности, изворотливости и прочих черт, присущих часто туранцам и шемитам. Для меня намек равносилен обману и лжи. Поэтому я прямо спросил Сааби, отчего он так печален и не могу ли я помочь ему. Он покачал головой. Мы выпили еще. Молчание становилось тяжелым; я нахмурился, пытаясь уловить во взгляде друга, не я ли тому причиной. Видимо, он почувствовал мою тревогу. «Нет, Шон,— сказал он.— Ты ни в чем не виноват. Это все тот, другой…» Я еще не понял, в чем дело и кто же этот самый «тот, другой», но от ужасного предчувствия волосы зашевелились у меня на голове. «Кто? — спросил я.— Кто?..» Сааби пожал плечами, как бы готовясь сообщить очевидное, и ответил: «Бабен».
Я вздрогнул. Это имя я успел позабыть; вообще вся та история давно не волновала меня. Столько воды утекло с тех пор, столько дорог я прошел и столько судеб узнал… «Что ж натворил этот человек? — недоуменно вопросил я друга.— Ведь он прослужил с нами едва ли год? И, сдается мне, за это время ты не молвил с ним и двух слов?..» Сааби грустно улыбнулся, а затем рассказал мне…
Он — он, а не Бабен — любил красавицу Хиду. Его — а не Бабена — любила она. Проклятый туранец преследовал их по пятам. Он следил за Хидой, следил за Сааби; он отравлял им каждый миг встречи; он всегда был третьим. Однажды Бабен и впрямь попытался посватать девушку, да только не родители ее, а она сама с гневом отвергла его предложение. Он стал еще более назойлив, обнаглел невероятно и презрел все правила приличного поведения. Родители Хиды, по просьбе дочери, наняли стражников для охраны дома от этого безумца… Видимо, тогда он и решил действовать иначе…
К несчастью, Сааби никому не открыл тайну своего сердца. Даже мне, другу. (Видишь, Соня, иногда и похвальное умение держать язык за зубами может сослужить плохую службу. Разве стал бы я помогать Бабену украсть девицу, если б знал, что она — возлюбленная Сааби?!)
Так что, сам того не ведая, я совершил страшное преступление против единственного верного товарища.
Подлый туранец не просчитался: Хида досталась ему, а между мной и Сааби выросла стена, которую уже невозможно было разрушить. Конечно, мой друг не винил меня ни в чем — и сейчас он подтверждал мне это добрыми словами и спокойной улыбкой,— но при всем желании он уже не мог так доверять мне, как прежде, так любить меня и…
— Ну и напрасно! — сердито сказала Соня.— Значит, твой Сааби так ничего и не понял в этой жизни. Ну подумай, Одинокий Путник, а если б ты оказался на его месте? Неужели ты не простил бы его? Ведь он-то не был виноват!
