Быть в назидание:
«Во всем этом присутствовала некая демонстративность, некая фронда, что ли, основанная <…> на уверенности в молчаливо предполагавшихся расширении возможного и сужении запретного после войны. Видимо, Сталин <…> почувствовал в воздухе нечто, потребовавшее, по его мнению, немедленного закручивания гаек и пресечения несостоятельных надежд на будущее»[35].
– Что делать? Терпеть, – сказала как-то она, совсем, как говорят в российских деревнях.
И мы будем терпеть, проходя по ее строчкам, следуя за ней туда, где она остается одна. Одна – без погонщиков и их собак. А там – отчеркивать то, что нам нужно, чтобы тоже терпеть – суету, бездорожье, а иногда – молчание:
«Когда лежит луна ломтем чарджуйской дыни,На краешке окна и духота кругом,Когда закрыта дверь и заколдован домВоздушной веткой голубых глициний,И в чашке глиняной холодная вода,И полотенца снег, и свечка восковая, —Грохочет тишина, моих не слыша слов, —Тогда из черноты рембрандтовских угловСклубится что-то вдруг и спрячется туда же,Но я не встрепенусь, не испугаюсь даже…Здесь одиночество меня поймало в сети.Хозяйкин черный кот глядит, как глаз столетий,И в зеркале двойник не хочет мне помочь.Я буду сладко спать. Спокойной ночи, ночь».
Написано в 1944 году. Ташкент. Ей 55 лет. До нового молчания – еще 2 года.
Владеть. Леонид Дубровский
Он был неистребим. Косил из пулемета в гражданскую в Крыму – и добыл орден Красного Знамени. Взял в Царицыне купеческую дочь, а за ней – приданое. «Москва белокаменная. У меня особняк-квартира в семь комнат, пара выездных лошадей, кучер, у жены горничная, кухарка». От тестя – капиталы, а он – красный командир, орденоносец. Орденоносцев – мало, они – в цене.
С неба пролился нэп. Уволился, «стал во главе компании всех московских ресторанов и кабаре». Десяток тысяч штата. Тысяча артистов и музыкантов. Ну, так он говорил. «Богатели мы тогда компанией баснословно. Мой орден продолжал играть магическую роль». «Представьте мою московскую контору: чудесное двухэтажное здание с колоннами, во всех комнатах полно клерков различного пола. Мой кабинет на втором этаже за массивной дубовой дверью, обитой для звуконепроницаемости звукопоглотителями. Внутри его на стенах огромнейший портрет Ленина и его ближайших соратников. А за таким же массивным столом, как двери, покорный ваш слуга всё с тем же орденом Красного знамени на груди. Являвшиеся к нам представители финансовых органов сразу становились маленькими и податливыми».
И чтобы по-честному. «Доходы к нам валили от нэпманов. Мы стригли их. Наши рестораны были слишком дороги для рабочих людей». «Тайные комнаты свиданий, кабаре с полуголыми девицами, казино…». «У каждого нашего компаньона появились роскошные квартиры, стильная мебель, костюмы заказывались у лучших заграничных портных, собственные выезды, на целое лето отправлялись к черноморскому побережью. А там новые встречи, свидания, любовь. Казалось, что всему этому не будет конца».
Но – не судьба. Налоги, буйная рука пролетарских органов, брат нэпман изнемогает, клиент всё тоньше. «Магическое влияние моего ордена постепенно уменьшалось». И он самоликвидировался.
«И на правах орденоносца получил квартиру в государственном доме на Большой Полянке». Шуба и шапка енотовые, а под ними «всё тот же орден Красного Знамени».
«Но что-то нужно было предпринимать». Вызнал, что парикмахерские – еще не трогали. В Ленинграде основал салон в 50 мастеров. На Садовой улице починил разбитое торговое здание. Сам научился стричь. Своих натурщиков стриг бесплатно, налив стакан коньяка, чтобы не пугались. Выучился, стал стричь под Скрябина, под Ворошилова, под Калинина, Есенина и Маяковского, а также под летчиков-героев. Образцы – в альбоме. Номер 1 – Есенин, номер 3 – Ворошилов. «Усы несколько кверху, острая клинышком борода» – это Скрябин. «Были <…> желавшие ходить под Сталина. Но я боялся браться за такой портрет». А в 30-е сдался – налоги! – и «втихаря смотался в родной Крым».
«Там я был своим человеком. Вскоре евпаторийское общество красных партизан приняло меня в свою организацию». Бесплатный трамвай, без очереди – хлеб. В доме политпросвещения – «мой портрет красного партизана». Всё было хорошо, а потянуло – в Москву.
Так основал он парикмахерское дело на Ленинградском вокзале. Книжка красного партизана – в нагрудном кармане, чтобы была видна. «Не менял я только своей внешности. Зимой ходил я важно всё в том же еноте, в руках с громаднейшего размера английской работы кожаным портфелем с монограммой». Но – копеечные доходы!
Наконец, прознал, что «можно зарабатывать бешеные деньги» на заграничных пластинках. Из-под полы.
Пластинки ему доставляли дипломатической почтой. Дальше классика – комиссионный. «Избрав жертву, если она заслуживала доверия, я с высоты своей енотовой шубы, блестя десятком золотых зубов, извиняясь перед ней, заявлял, что я являюсь любителем иностранной пластинки, что кое-что принес сдать на комиссию». Ну и сделка – деньги – ресторан.
«Земля вертится. Жизнь течет. А наша человеческая, как она коротка! поэтому я несмотря ни на что, по старой привычке каждое лето отправлялся к черноморскому побережью. Как я уже говорил, выдавал теперь я себя там отдыхающим за директора какого-нибудь энского завода. Разодетый с иголочки, всё с тем же перманентно орденом, да еще и молодой, я производил на курортниц известное впечатление».
Немного завидно. «Она восхищалась моим наблюдательным умом и технической осведомленностью… Короче: очки я ей втер».
На Большой Полянке жил рядом с оружейником Федором Васильевичем, из донских казаков, «известным конструктором русского автоматического оружия». Похоже, речь идет о Токареве.
Федор Васильевич «махнул рукой и пророчески произнес: “Начнется война, а она не за горами, и немецкие армии сразу захватят пол-России. Для этого всё подготовлено. Всё же военное искусство – это наука. Нельзя же с поповским образованием учить этому тонкому искусству других, как это делается сейчас у нас. Война – не детей крестить”».
Поэтому, когда началась война, сразу же «смотался на восток». «Было совершенно очевидным, что ждет страну, если во главе войск ее стал не военный, а человек с поповским образованием. Я и по своему опыту знал, что <…> война – это не детей крестить. Прав был Федор Васильевич, истинный русский патриот». Взял с собой чемоданчик с фотоматериалами, чтобы спекульнуть. И сразу же попался в Казахстане. «8 лет лишения свободы и еще 3 года по рогам» («по рогам» – ссылки. – Я.М. ).
О ком это? Кто это попался, как он говорил, «за понюшку табака»?
Леонид Федорович Дубровский.
Все попытки найти его следы – никакой возможности. Как будто этот человек не существовал. Не он ходил в енотовой шубе, не он щеголял орденом Красного Знамени и книжкой красного партизана. Не он втирал очки «черноглазенькой журналистке». И не он основал в Москве великий ресторанный трест.
Единственный его след – рассказ Александра Константиновича Соколенко, тоже лагерника, в его книге «Хранить вечно». «Хранить…» – это он о своем деле, политическом, ни за что, 1944 года. И о нем тоже известно немного. Да и сама книга издана на каких-то птичьих правах, самоходом[36].
Они – Соколенко и Дубровский – встретились «там». Леонид Федорович «почему-то очень боялся затеряться в нашем мире, как песчинка, даже боялся умереть, не оставив в этой жизни никакой памяти о том, что тогда-то, там-то жил такой Дубровский Леонид Федорович, пусть со всеми недостатками, хотя он в жизни и не хотел быть таким. Но что сделаешь? Такова жизнь: она и формирует человека, она и калечит».
