– Не верит твоему дружку Ахапкин?
– Почему не верит? С чего вы взяли?
– Испортят записку, – будто пары спустил, утих подполковник. – Они ж, эксперты, начнут чертить, мараковать. Им только дай волю.
– Попрошу, чтоб не очень.
– Ты уж лучше здесь поусердствуй, – Баклей обвёл взглядом комнатёнку. – У него две таких?
Минин лишь кивнул.
– Жил в двухкомнатной, горя не знал.
– Хозяева раньше померли, – не разделял настроения подполковника Минин.
– Есть где развернуться, – продолжал тот, не особенно заботясь. – Что же, так он сразу в петлю и полез ни с того ни с сего? Оставил бы после себя какие-нибудь серьёзные записи. А то сочинил стишки!.. Баба-то была у него?
Минин к собаке нагнулся, пощекотал её за ухом.
– Искать надо усерднее, а не трепаться, – Баклей опять руками замахал.
Собака тявкнула в такт взмаху руки подполковника, но, не угождая ему, а на попугая, который заметно требовал внимания; пообвыкнув, он орал уже не обморочно и безнадёжно, а вполне разумно и заискивающе.
– Жрать просит Провокатор, – направился к клетке Минин.
– Кто, кто? – удивился Баклей, и оперуполномоченный терпеливо начал рассказывать ему историю брошенной птицы, заодно зачерпнув кружкой воды из кастрюли на плите.
Как и предсказывал Минин, проваландались они безрезультатно до самого вечера. Покойник не только не любил что-нибудь писать при жизни, у него и книжек не нашлось, правда, балалайка на стене висела над кроватью в спальне, но и она без струн. В углах захламляли комнаты разобранные части от разной технической аппаратуры, преимущественно автомобильного назначения, а из-под кровати общими усилиями был извлечён на белый свет разобранный трофейный мотоцикл без колёс и бензобака, по поводу которого Минин с тоской заметил:
– Он всё кумекал собрать и в свои края, под Харьков, укатить. Под отпуск всё рассчитывал.
Баклей только руки развёл.
– На барахолке этот драндулет года два назад ему загнал какой-то цыган, – бубнил своё Минин и на клетку кивнул. – И этого… пернатого в Харьков хотел свезти… выпустить. Там тепло, а здесь боялся, кошки сожрут.
VII
Едва он притронулся, дверь отворилась сама собой без каких-либо намёков на запоры и условности. «Хорошая примета, – подумал Квасницкий и замер, прислушиваясь. – Прохора днём застать большая удача. Давай, госпожа, сопутствуй и далее».
И он шагнул за порог.
Пустая светлая комната с распахнутой форточкой в распростёртом во всю стену великолепном окне являли откровенные признаки широкой натуры и бескорыстного гостеприимства отсутствующих хозяев. Однако от туалетного уголка, который лейтенант сразу не приметил, до него донеслось то, что принято называть не просто ключом, а завидным фонтаном жизни. Голая могучая спина Жмотова, пылая жаром, заслоняла почти всё зеркало и умывальник, а из-за неё вместе с бурным фырканьем и плеском воды в коридор прорывалось пение, напоминающее то ли залихватскую частушку, то ли хулиганский марш.
Квасницкий навострил уши и различил:
– Плюнь в глаза тому, кто обличаетНас с тобою в пьянстве и разврате —Тот или дурак, или не знает,Что такое женщина в кровати.Будет ещё небо голубое,Будут ещё в парке карусели.Это ничего, что мы с тобоюДо сих пор жениться не успели…
Последние слова повторялись с заметной чувствительностью, а потом усердно заводилось всё с начала, как на испорченной пластинке, и Квасницкий, удовлетворённо шмыгнув носом, окончательно успокоился. Ярый поклонник босяцких песен и блатного фольклора, его приятель Прохор Жмотов успел опохмелиться и пребывал в добром здравии, прекрасном расположении духа, а главное – по всей вероятности, почти трезв. Поэтому, совсем объявляясь, он лихо гаркнул приветствие и хлопнул певца по бодрому заду, затянутому легкомысленной, явно интимного происхождения простынкой.
Квасницкий слышал, что с некоторых пор приятель сменил занимаемый угол в старом разваливающемся особняке и с помощью вездесущего Баклея перебрался на новое место жительства. Хитро щурясь, замнач не сдержался намекнуть, сообщая новость, что губа у Прохора не дура, попал тот под опеку какой-то влиятельной вдовушки. Но в вихре своих забот о предстоящей свадьбе Квасницкий пропустил мимо ушей эту пикантную деталь. Сейчас, сопоставляя и принюхиваясь к щекочущим ноздри определённо женским духам, сохранившим запах в комнате, несмотря на открытую форточку, лейтенант буквально впился глазами в обстановку квартиры и тут же приметил маленькую дверцу за книжным шкафом в одной из стенок. Дверца чьей-то беспечной рукой была едва-едва прикрыта, и этого хватило, чтобы Квасницкий, сделав стойку заправского спаниеля, покосившись на спину товарища, тихо засеменил к ней.
– Кто тама? – внятно донеслось от Жмотова и тут же добавилось. – Ты, Верунь? Чего вернулась-то?
И певец снова запел:
– Пусть теперь женатый веселится,Он своей свободою заплатит.Мы ещё успеем пожениться,Девушек на нашу долю хватит…
– Вот те раз! – взвизгнул Квасницкий и аж в ладошки прихлопнул. – Никак хозяйку ждал?
Жмотов прекратил тарабарщину, развернулся во всей красе и смерил гостя мутным взглядом:
– Это кто же к нам пожаловал? Ты, Игорёк?
– А вы Веру Павловну ждали-с?
– Отнюдь. Ты у меня гость желанный.
– Чую, чую.
– А то. Молодцом, что забежал. Угощу. У меня всегда заначка для верного дружка.
– Кто эта красавица, чей след так ощущает мой нос? – не унимался Квасницкий, жутко разочарованный неудачей заглянуть в тайную дверь. – Улавливаю неземные ароматы.
– Одно у тебя на уме, – криво усмехаясь, отмахнулся Жмотов. – Ну что? Будешь?
– Чуть-чуть. Я же от Ахапкина. А тебе не хватит?
– Сегодня в ночь выходить, – набросив на плечи диковинный халат, не новый, но со вкусом, Жмотов глянул на себя в зеркало, чем ещё более поразил дружка. – Степаныч звонил. Предупредил. Новое дело начинаем. На контриков.
– Так ты всё знаешь?
– А то. Правда, не пойму, почему мы не с тобой в паре? Пробовал Минина пытать, молчит.
– А он и не скажет ничего.
– Почему?
– Не знает.
– А ты знаешь?
– Знаю. Поэтому и здесь, – уселся к столу Квасницкий, ему не терпелось. – Наливай.
– Вот это по-нашему, – обрадовался Жмотов и руки потёр. – Действительно, сегодня праздник? Снег выпал?
– Верунчик осчастливит нас? – вместо ответа рыскнул по столу глазами Квасницкий. – Закусочки подаст? Я голодный!
– Что ты, – погрозил пальцем Жмотов. – Она дама строгих правил. Вот познакомлю – тогда. А чтоб фривольности… ни-ни.
– Порядочная, значит?
– А то… – Жмотов достал графинчик с рюмочками. – Она у меня княжеского происхождения. А мы честь бережём!
– Да ты что!
– Грузинка. Сам Нестор Семёнович рекомендовал.
– Ба-а-а, вот и дожили! – юродствуя, выскочил из-за стола, присел в поклоне Квасницкий. – Обскакал ты меня, мил дружок.
Жмотов, не замечая, вполне торжественно поднял рюмку и благосклонно продолжил:
– Слышал небось про грузинских царей, что в Успенском захоронены?
У Квасницкого вытянулось лицо, он не знал, плакать ему или смеяться:
– Так, так, так…
– Её предки сопровождали одного, – опрокинул рюмку Жмотов и глубокомысленно призадумался. – Так с ним и их… закопали.
– Во как! – всё же расхохотался Квасницкий. – Значит, есть расчёт?
– Это чего?
– При нормальном раскладе и тебе место в саркофаге сгондобит Верунька, – прыснул тот.
– Ты не кипятись, – всерьёз нахмурился приятель. – Тебе дело, а ты…
– Вот я к тебе как раз и с делом, – погладил пальчиком голую грудь товарища Квасницкий и пригубил рюмочку. – Надел бы портки, а то прямо глаз некуда положить.
– Стесняешься?
– Разговор серьёзный ждёт.
– А у тебя другие бывают?
– Жизнь заставляет всё время клыками грызть.
– А мне не к спеху, – рассерчал Жмотов, во хмелю он становился несговорчив. – Мне до вечера ещё дурака валять. Давай, выкладывай свои секреты.
– Считаешь, что готов?
– А я всегда, как хороший солдат, – захохотал тот. – В бой трубят, а у него живот поносом скрутило.
– Ну что ж, вижу – бодро держишься. – Квасницкий поднялся, заходил по комнате, кивнул со значением на дверцу за шкафом. – Гарантируешь?
– Без намёков, – повёл бровями Жмотов. – Порода не позволяет шпионить.
– Ну, ну, – отошёл всё же подальше к окну Квасницкий. – Шекспир предупреждал: женщине доверять – утром можно не проснуться.
– С кем ни попадя спать не следует, – буркнул Жмотов и ещё рюмочку хлебнул.
– Значит, так?
Жмотов только на стол склонился и голову рукой подпёр, как послушный школьник:
– Толкуй, а то в сон вгонишь.
– Тогда… с чего бы начать?
– С начала, – сомкнул веки Жмотов, но так натурально, что, испугавшись, Квасницкий перестал дурачиться и отчаянно пальнул:
