Киллеры редко совмещают профессии.
Шофер сидит в «тачке», на «дело» не идет. Пассажиров обычно в машине четыре.
Значит, было две машины. Восемь киллеров, пять отстрелялись в прямом смысле слова.
Где еще трое?
Вставать было смертельно опасно.
Лежа на спине, он успел сосчитать двадцать капель темно-красной жидкости, упавших ему на белую манишку.
И услышал, как в зал вошли еще трое.
Он перевернулся со спины на бок, мгновенно идентифицировал среди человеческих ног и ножек столов и стульев ноги трех киллеров и открыл по ним прицельный огонь, стараясь попасть в коленные чашечки — и не побегаешь с таким ранением, и болевой шок сильнее, чем при ранении в икру. В стопу целиться ему было не с руки, в голень попасть труднее. Колени — то что надо.
Шесть выстрелов навскидку, подряд… Три головы с раскрытыми от крика ртами оказались в поле его зрения. И еще шесть контрольных выстрелов…
За несколько секунд все было кончено.
Он тяжело поднялся, вытер накрахмаленной салфеткой пот со лба, промокнул бордовое пятно у себя на груди. Понюхал.
— Так и думал, это "Хванчкара", — спокойно сказал он.
Милиция приехала через полчаса.
Ресторан стоял в стороне от постов и отделений, за что его и любили те, в чьи планы дружеские встречи с сотрудниками милиции не входили.
— Восемь трупов — это уже перебор, — сказал улыбаясь бывший полковник Олег Палыч Верестаев.
— Это была самозащита и защита «клиента». Надеюсь, проблем не возникнет?
— Еще как возникнет, — сказал Олег Палыч. — В воздух надо было стрелять, майор. Для устрашения киллеров.
— Вы что, серьезно? — удивился Князь. — Это же профессионалы. Их "на понял" не возьмешь. Я действовал по обстановке.
— В воздух! — упрямо твердил Верестаев. — Или — прикрыть своим телом «клиента».
— Милое дело. И гонорар за охрану за месяц вперед у «Берка», и бойцам платить не надо — погибли смертью храбрых. А в контракте ничего не сказано насчет выплат родным и близким.
— У тебя из «близких» только двоюродный брат. Это родней не считается. В смысле наследства. Страховку бы могла получить мать или жена. А так, конечно, страховка осталась бы фирме. Но я подумаю, что можно для тебя сделать. Хотя, это будет тебе дорого стоить.
Разговор происходил в отделении милиции, один на один. Верестов приехал туда сразу же после того, как майор Князев с разрешения милицейского начальника ему позвонил. Но лучше бы он не приезжал.
— То есть? — не понял Князев.
— Тебе за выполнение задания, отважные действия при защите клиента полагается определенная сумма. Так что, если я тебя сейчас «отмажу», ты мне эти «гонорарные» две штуки и отдашь. А сам… заработаешь. Если мы научимся понимать друг друга, ты сможешь хорошо зарабатывать. И мне кое-что перепадет. Договорились?
— А что перепадет Николаю и Сереге, чьи тела сейчас в морге холодеют?
— Нy, знаешь. Кому какая судьба, судьбу не обманешь…
— А если не договоримся?
— Не советую. Восемь трупов на тебе. И очень уязвимая позиция нacчeт пределов необходимой обороны…
— Ну и сука ж ты… На крови товарищей…
— Не забывайся, майор. Помни, с кем говоришь…
Маленький, коренастый, бывший лектор политотдела дивизии ПВО Олег Палыч Верестаев напыжился, словно стараясь придать весомость своим солидным видом сказанному.
— Да уж не забуду, — бросил в сторону Князев и, не глядя в обрыдлое прыщавое напыщенное лицо, с короткого размаху резко ударил полковника правой в левый край сального подбородка.
Полковник рухнул как подкошенный. Куда делась лояльность милицейского начальства…
"Похоже, все они тут в доле", — подумал Князев и потерял сознание.
Судя по резкой боли в ребрах, почках, животе, позвоночнике, синим гематомам на ногах, предплечьях, вспухшему синему паху, били его бессознательного, долго. Пока не устали. Били, скорее всего, ногами. И ума много не надо, и силы. Знай размахивайся.
Когда очнулся, подумал, что, слава Богу, в больнице. В крайнем случае отсюда и бежать можно.
С трудом поднял голову.
Нет, простыни, наволочки, одеяла, кровати, тумбочки — все как в больнице. Но на окнах решетки.
Больничка тюремная.
Точнее, — вычислил, — медсанчасть следственного изолятора.
Медленно, прислушиваясь к боли, он сел на койке. Потом так же медленно встал на ноги. Вздохнул поглубже, проверяя по всплескам боли, сколько ребер сломано. Пара — это точно. Но стоять он мог.
Сделал пару шагов.
Ходить тоже мог. Ноги целы, руки, кажется, тоже.
Он подошел к зарешеченному окну.
Окна выходили во внутренний дворик тюрьмы. Вероятно, медсанчасть занимала целый корпус — на верхних этажах отделения, на нижних ординаторская, процедурная, операционная.
Кровати стояли в один ряд. Чистое белье. Все «шконки» были заняты. В небольшой четырехугольной палате стояло восемь коек. На всех были «жильцы». Все спали. Или были без сознания. С легким насморком сюда не попадают. В основном — после разборок в камерах или «пресс-хате».
Он заглянул в миску, стоявшую на его тумбочке. Вполне приличный с виду супец, даже картошка и оранжевые звездочки морковки плавали среди оголенных рыбьих хребтин.
Он прошелся между койками, заглядывая в лица, надеясь найти кого-то из своих напарников, — а вдруг их не подстрелили бандиты в ресторане и, как и его, взяли за "превышение пределов необходимой обороны".
Красные розы — следы огнестрельных ранений, цвели на белых перевязках, перепоясывающих грудь трех пациентов. Судя по узким лбам, массивным подбородкам, короткой стрижке — типичным атрибутам пехотинцев криминальных группировок, это были бойцы какой-то бригады. Хорошо, если это не из группировки подстреленных им киллеров. Правда, посетители тут не предвидятся, но они и сами, как очнутся, сориентируются. Их трое, он один.
Остальные пятеро обитателей больничной палаты были типичными страдальцами, помятыми в камерах. Лица — сплошные синяки. Когда в тесном пространстве одного бьет два десятка озверелых от злобы и скуки блатных, о красоте лица никто не думает. Хотя если попал сюда после ментовской «прессовки», то тоже на конкурс красоты не выставит свою кандидатуру…
Он потрогал пальцами лицо. Кажется, кроме разбитой нижней губы никаких травм. Видно, он после первого удара в лицо сгруппировался, прикрылся, так что остальные удары пришлись в спину, руки, ноги, почки. Голова пострадала меньше всего. Но перелом основания черепа в результате умелого удара ногой вообще прекратил бы все страдания и решил все проблемы. Так что ему еще повезло.
Он безнадежно оглядел тюремный двор.
Конечно, хорошо бы протянуть в больничке до суда. А там уже думать, с этапа или из зоны бежать. Сидеть срок, который ему отвалят за то, что освободил родную страну от восьмерых бандитов, он не собирался. Нужно дать взятку, понял он.
Но для этого необходима связь с волей. А никто, конечно же, ему этой связи не даст, надеяться приходилось только на себя.
Надо сказать, предусмотрительность не раз спасала его.
И в Анголе, и в Никарагуа, и в Чечне.
Вроде бы не рассчитывал оказаться в тюрьме, когда собирался на очередное прикрытие клиента. А вот надо же — подготовился. Конечно, его обыскали. Изъяли оружие, сняли ботинки, в подошве которых были заточка с широким лезвием и пилка, тонкая пачка долларов. Про это придется забыть. Но крест на груди оставили. Это хорошо. Крест только на вид — простой железный, на стальной цепочке. На самом деле цепочка — пилка, которой можно перепилить решетки, а сам крест — универсальная отмычка. Да простит Господь это кощунство. Но ведь не пытаться бежать в такой ситуации — это caмoyбийство. Тоже — грех… Верестаев его подставил, он пойдет в обычную общую колонию. И в камере будет сидеть в СИЗО рядом с уголовниками. Верестаев постарается, чтобы они узнали, что он — «мент» (для них все силовики — из милиции, прокуратуры, ГРУ или ФСБ, — менты, а вот для милиции, контролеров в СИЗО — менты это только «свои», в этом большая разница, разница между жизнью и смертью). Вот и выходило, что не бежать самоубийство. А самоубийство — грех. Так какая разница, коли все равно неминуем грех? Из двух зол — меньшее, из двух грехов выбирают тот, который приятнее.
А жить, как ни крути, приятнее, чем умирать, даже когда жизнь поворачивается к тебе задницей.
С него сняли все. А вот трусы — синие, сатиновые, малопривлекательные — оставили. Поленились или побрезговали снимать.
Это хорошо. Потому что вместо резинки у него там была узкая заточка и пружинистая золотая цепочка. И трусы держала, и «менкой» могла послужить.
Такая вот «менка». Я тебе цепочку, ты мне жизнь.
Убедившись, что все арестанты спят или без сознания, он вытянул из трусов золотую цепочку, оторвал край простыни, с трудом протянул получившуюся бечевку, концы завязал, вполне прилично. Жестковато, но не спадают.
