– Спасибо, батя, – поблагодарил Никита, – будешь в Питере, я тебя тоже пущу.
Хоть месяц живи.
– Может, покушать хотите? У меня капуста есть.
– Нет, не хотим. Уже перекусили. Только не говори никому, что мы здесь, если вдруг спрашивать будут.
Добрый дедок кивнул и исчез вместе с лампой. На ощупь, словно два слепых крота, мы добрались до тахты, скинули мокрую одежду и спрятались под одеяло. Никита через пару минут безмятежно захрапел, а я долго лежал с открытыми глазами, вспоминая красоты и чудеса русской глубинки. Всего сто верст от центра, а словно на другой планете. «Край родной, навек любимый, где найдешь еще такой»? Нигде.
Проснулись мы не по собственной воле. А благодаря истерическим воплям гостеприимного хозяина. Раскрыв левый глаз я зафиксировал дедка возле тахты с гримасой праведного гнева на старческом лице. Раскрыв правый, засек вилы в грубых и натруженных руках. Садовый инвентарь был нацелен точно в мой незащищенный портрет. По правде говоря, после ночного радужного приема я рассчитывал увидеть чашечку кофе на подносе, на худой конец чая, но никак ни вилы. Перевожу взгляд на лежащего у стенки Никиту. Похоже, он тоже готовился к чаю.
– Вы кто такие?!
– Э, э, батя, погоди, – я прикрываю ладонью лоб, – мы агитаторы. Из Питера.
– Какой я тебе батя?! Ослеп, что ли?
Я не ослеп, но чем не понравился «батя» пока не пойму.
– Папаша, спокойно, – подал голос Никита, – вилами не размахивай так, еще в глаз попадешь.
– Вы что ж, сволочи, сговорились? Я хоть и баба, а оскорблять себя не дам!
…Баба. Надо же. Точно баба. Как я не заметил подол, торчащий из-под пиджака? А ночью на «батю» отзывалось. И не обижалось.
Мы с Никитой переглядываемся. Фантастика. Нет. Психологический триллер. Грозные вилы взмывают вверх.
– Да постой ты! Сам же нас пустил!
– Пустила, – поправляю я.
– Да! Ложитесь, пожалуйста, я на веранду пойду. Капустой еще угощал!
Угощала…
– Какую еще веранду! У меня и веранды нет! А ну, убирайтесь, пока не запорола!
Да они тут все сумасшедшие!
Не дожидаясь атаки, мы вскакиваем из-под одеяла, хватаем ботинки и одежду, бережно развешенную возле печки.
– Гляди, мать, ты и одежду нам просушила!
– Пошли вон!
Отступая, я мельком осматриваю помещение, вдруг что забыли. Простынки и наволочки на тахте грязно-серого цвета, словно покрытый автомобильной копотью снег. И испачкали их явно не мы. Бельишко просто не стирали лет десять. Еще мой наблюдательный глаз замечает россыпь пустых пузырьков из-под знакомого «Холодка» и выцветшую фотографию молодой симпатичной женщины на стене…
На улице свежо. До мурашек. Время восемь утра. Башка потрескивает, во рту пожар, в башке сумбур.
– Глянь, Паш, а веранды точно нет. Где ж этот трансвестит ночевал?
– Да хоть в конуре собачьей. Меня это меньше всего волнует. Что делать будем?
– К машине пойдем.
– А вдруг, они не угомонились?
– У тебя есть другие варианты? Не пешком же в Питер чесать.
Машину, я вообще-то увидеть не надеюсь. Продать-то ее, вряд ли продали, но балясинами отрехтовать и с обрыва столкнуть могли запросто.
Обходным путем мы больше не идем. Смело двигаемся к цели по главной улице быстрым шагом. Никакой враждебности, кроме жидкого тявканья дворняг не встречаем. Никита грозится набить фронтовому другу морду.
– Черт! – неожиданно он хлопает себя по карманам, – я, кажись, ключи от тачки посеял! Только этого не хватало!
– А она закрыта?
– Конечно… Если в клубе обронил, есть надежда, а если в лесу… Жопа.
– А запасные есть?
– Не знаю. Наверно. Батя запасливый.
– Можно без ключа завести. Провода замкнуть.
Из-за поворота показался клуб. Я б сказал, ночной клуб. Шоу там посерьезней, чем в заведениях на Невском. Стриптиз отдыхает. На всякий случай я поднимаю валяющееся бесхозное полено.
Машина на месте. Без следов насилия. Никита облегчается. В эмоциональном смысле. Подойдя, дернул за ручку двери. Заперто. Придется курочить замок.
– Давай у сортира поищем, – предложил я.
Никита молча кивнул. Обогнув клуб, из двери которого, будто изо рта пьяницы несет ядреным перегаром, мы замерли, как спринтеры перед стартом. На заднем дворе однополчанин Валера вместе с именинником поднимали с травы по балясине. Тут же, скрутившись калачиком лежал уставший Трезор. Мой озноб мгновенно исчез. Повинуясь инстинкту сохранения жизни, я поднял полено и сделал шаг назад, намереваясь рвануть к лесу, но тут увидел, что наши друзья спокойно, без признаков агрессии, и самое интересное, похмелья вставляют балясину в перила.
– В следующий раз Димку заставим чинить, – недовольно пробасил именинник.
– Он божится, что не ломал.
– А кто же? Не само ж оно…
Пока мы обдумываем линию поведения, Валера нагибается за жердью от забора и тут замечает нас. Лицо со шрамом озаряется такой обезоруживающей улыбкой, что желание набить его пропадает само собой.
– Му-жи-ки… Паш, а ты чо с поленом?…
Бросив жердь, он по очереди обнимает нас.
– Куда ж вы вчера пропали? Мы вас так искали, так искали…
Что верно, то верно. Искали.
– А ты сам не помнишь? – холодно вопрошает Никита.
– Почему не помню? Помню… Сидели за столом, трепались, после Пашка в гальюн отвалил, ты следом. Мы сидели, сидели, потом искать пошли. Переволновались. Вдруг, что стряслось? Тут волки пошаливают. Вот, у Михалыча спросите.
– Точно. Двух овец задрали, – соглашается именинник.
– А потом?
– А чего потом? Еще посидели немного, да разошлись. Где вы-то ночевали?
Судя по интонации и жестикуляции, Валера говорит правду и ничего, кроме правды.
– В крайнем доме. С той стороны, – отвечаю я.
– У Таньки, что ли? – недоверчиво уточняет однополчанин, – и как она вас пустила? Ее как-то обокрали, так она теперь чужаков вилами встречает. А чтоб на ночлег оставить?… Не иначе, приглянулись вы ей.
– Очень.
– А чего с нами не остались? Так хорошо сидели.
Никита вкратце объяснил причину нашего ухода.
– Убить хотели??? Вас?!!! – вытаращив глаза, переспросил Валерыч, – да вы, мужики совсем. Приняли, что ли с утра?
– Трезвее младенца. Вон, балясиной, – кивнул я на перила, – а потом из ружья.
Егорыч ваш полоумный.
Валера растерянно посмотрел на забор, потом на именинника.
– Не наговаривайте напраслины, – обижается Михалыч, – что мы, идиоты, по вашему? Кому б мы здесь машину продали, сами посудите? Денег ни у кого нет. А Егорыч мужик тихий, не то, что из ружья, из рогатки никогда не стрелял. Вы, ребят, сами, небось, малость перебрали и сочиняете.
– Такого не сочинить.
– А тогда и тем более быть не могло.
И здесь с логикой полный порядок. Балясиной не пробьешь. Просыпается Трезор и, виляя хвостом, подбегает к нам. Я поднимаю полено.
– Не боись, он ласковый. Не тронет…С тебя, Никита, кстати, приходится, – лукаво улыбнулся Валерыч.
– За что еще?
Друг полез в карман и достал ключи от машины.
– У гальюна валялись. Хорошо, Михалыч заметил.
Валера вернул ключи Никите.
– Вы скоро назад-то?
– Сейчас. Еще две деревни по плану.
– Жаль… А то б остались на пару деньков. Когда еще отдохнуть придется? У меня дом большой, места хватит. В баньке попаримся. Вечером, обратно, в клубе с мужиками. Посидим, поболтаем… Оставайтесь, а?
***
Пока наша «шестерка» не скрылась за поворотом, Валера и Николай Михайлович, улыбаясь, махали нам вслед.
– Ни чего ж себе, корпоративная вечеринка… Дают фермеры.
– Да-а-а, хорошо иметь домик в деревне. Слушай, Павлон, они действительно ничего не помнят? Или прикидываются?
– Попей пару лет стеклоочистителя, узнаешь. Массовые галлюцинации или коллективная белая горячка.
– Разве такое бывает?
– Бывает, я читал. Да и по телеку как-то показывали. Кроме детей, все население страдает.
– А она не заразная? – Никита опасливо косится на меня.
– Когда снова выпьем, узнаем. Но, надеюсь, нет. В любом случае тебя я убивать не стану.
– Валерку жалко. Мужик то неплохой. В армии мне во всем помогал.
– Они все неплохие… Наверно.
– Да уж, иронический детектив… Расскажи, никто не поверит, – Никита тяжело вздыхает, – как писал мой любимый Марк Твен – сокровенный источник юмора не радость, а горе. На небесах юмора нет.
Он притормаживает, достает из бардачка книгу, вырывает страницу и протирает запотевшее стекло. После разворачивает машину.
– Ты куда? Следующая деревня прямо.
– Думаешь, там пьют что-то другое? Или считаешь, во всем виновато полнолуние?…Черт с этими баксами. Жизнь дороже.
За окнами машины, словно вытканные на огромном ковре, мелькали родные деревенские просторы.
