При мысли о Ланкастерах у Ричарда Невиля портилось настроение. Что ни говори, но даже самый захудалый из Йорков стоит всей этой царственной семейки. Тот же горбун Дик, при всем его коварстве и извращенности, был подлинным властелином, в чем Уорвик убедился, просматривая его архив и поражаясь его государственному уму и осмотрительности. Но Ланкастеры!..
Уорвик с пренебрежением размышлял о короле Генрихе. Ничтожество! Годен лишь на то, чтобы часами сидеть в оцепенении или изводить себя нескончаемыми молитвами. Народ говорит о нем – добрый король Генрих… Доброта же эта заключается лишь в слабой улыбке, в тихом голосе да в огромных милостынях, раздаваемых всякому сброду. Однажды, когда Уорвик завел с ним речь об этом, король поднял на него затуманенные серые глаза и тихо, но твердо проговорил:
– Друг мой! Я раздаю лишь те деньги, которые парламент выделил на мое содержание. Но, Господь свидетель, мне почти ничего не нужно. А эти бедняги… Милорд, в стране голод, и кто же, если не король, проявит сострадание к ним?
Уорвик промолчал. Доказывать что-либо было бесполезно. Но уж лучше бы король занимался своими итонскими школами, продолжая их строительство и давая таким образом заработок бродягам, которых голод гнал в города. А подобная щедрость идет им лишь во вред. Уорвик неоднократно видел, как к королевской руке прорывались только самые крепкие из оборванцев, отталкивая слабых и больных, а некоторые по несколько раз припадали к стопам государя, ослепленного порывом милосердия. Монеты попадали в лапы здоровенных детин, которые вполне могли бы работать каменщиками или грузчиками в порту либо вступить в армию, которую Уорвик как раз настойчиво пополнял.
Сын Генриха тоже как будто не от мира сего. Людовик Валуа выделил ему огромные суммы, чтобы он поскорее собрал войско и выступил на подмогу тестю, а он в своих письмах сообщает то о покупке соболей на шубу, то о миланских соколах для охоты, то о новой борзой. Черт бы его побрал, так он промотает все подчистую! Людовик Французский – известный скупердяй и вряд ли согласится добавить еще хоть су. Англии же именно сейчас нужна помощь! Неужели мать Эдуарда не может вправить ему мозги?
При мысли о Маргарите Анжуйской на душе у Ричарда Невиля становилось совсем скверно. Куда больше, чем голод и неурядицы в стране, его беспокоило поведение королевы Алой Розы. Разумеется, он всегда знал, что, несмотря на их политический и родственный союз, они по-прежнему остаются врагами. Не только кровавое прошлое разделяло их, не только унижения и обиды, коим не было числа. Все упиралось в то, что и Ричард Невиль, и Маргарита Анжуйская неутолимо жаждали власти, и ни тот, ни другая ни за какие блага в мире не уступили бы сопернику. И если прежде, когда они оба были изгоями, Уорвик надеялся, что, добыв мечом власть, поднимется выше королевы, то теперь он отчетливо понимал – королева Алой Розы скорее погубит все дело, чем уступит ему хоть в малом.
– Анжуйская сука! – скрежетал зубами Уорвик всякий раз, когда в ответ на его очередной призыв поспешить в Англию, получал холодное учтивое письмо, в котором Маргарита, ссылаясь на любые причины, от плохой погоды и неспокойного моря до незначительного недомогания или рождественских празднеств, всячески оттягивала свой отъезд с континента.
После каждого такого письма Уорвик буквально кипел от бешенства, и лекарям приходилось пускать ему кровь. Бессилие и ненависть граф заливал вином, да так, что бывали недели, когда его никто не видел трезвым. Уорвик тогда размякал, шутил, балагурил, зачастую отправлялся кутить в городские притоны. Собутыльником он обычно выбирал своего зятя Кларенса. Когда же винные пары окончательно затуманивали мозги Делателя Королей, он тыкал в грудь Джорджа пальцем, твердя:
– Ты знаешь, почему я тебя люблю? Потому что ты настоящий Йорк, как и отец твой – упокой, Господи, его душу, – и мать, и Эдуард, который был смельчаком и нравился бабам, и даже калека Ричард. У Ричарда на спине горб, а сердце чернее сажи, зато его голова – чистое золото. Да, я люблю Йорков и тоскую о них. Эх, какие дела мы могли бы с ними совершить! Однако, клянусь гербом предков, не я положил между нами меч. А Ланкастеры… Ни капли величия. Полоумный идиот, его сын – легкомысленный красавчик под каблуком у мамаши, да и сама мамаша, чертова сука, готовая из-за своей гордыни все погубить. Подумать только, меня угораздило отдать им мою девочку!
Джордж слушал его с хмельной улыбкой. Однако бывали мгновения, когда он начинал осознавать происходящее, и тогда в его мутно-зеленых глазах появлялся странный блеск. Он понимал, что его тесть несчастен, дела его идут вкривь и вкось и все чаще приходил к выводу, что земля уходит из-под ног Делателя Королей. Уорвик был могучим союзником, однако теперь Кларенс ясно видел, что Медведю Невилю никогда не ужиться с Ланкастерами. А что из этого следует? Новая война?
Уорвик заплетающимся языком жаловался, что скучает без Анны, а Кларенс, отводя глаза, думал о своем.
Новый год начался оттепелью и изматывающими душу дождями, какие бывают лишь в Англии. Страна оказалась наполовину парализована, а с континента все чаще доносились слухи, что Эдуард Йорк, нашедший пристанище у герцога Бургундского, готовится отвоевать у Ланкастеров трон. Уорвик отправил в Бургундию посольство, в то же время продолжая настаивать на необходимости прибытия Маргариты Анжуйской и зятя в Англию со свежими войсками. Но королева вновь и вновь находила предлоги, чтобы оставаться на континенте, лишая тем самым Уорвика подкрепления.
В это время в Англию неожиданно прибыла дочь Делателя Королей – Анна.
1
Похмелье
Небольшое, выстроенное кольцом здание было набито до отказа. Люди свешивались с верхних галерей, кричали, визжали, яростно жестикулировали. В ничем не защищенное круглое пространство между кровлями сыпал мелкий дождь, но и сырость не могла остудить горячие головы тех, кто с азартом наблюдал за травлей медведя.
На восемь крупных псов ради безопасности надели кожаные попоны, но матерый косматый зверь легко рвал их, словно это была французская бумага. Некоторые из собак уже лежали с вывороченными внутренностями, еще двое зализывали раны у решетки, куда медведь, прикованный цепью к вделанному в стену кольцу, не мог дотянуться. Однако псы все еще кружили вокруг зверя. Они уже сорвали глотки, и вместо свирепого лая издавали лишь глухое рычание.
Толпа неистовствовала. Воздух был пропитан запахом пота и крови. Песок под ногами животных превратился в смешанную с кровью грязь. На возвышении над медведем стоял хозяин с бичом, которым полагалось подстегивать зверя, если тот начнет пятиться, однако огромный самец с седым загривком и окровавленной пастью и не думал отступать. Он стоял у стены, чтобы прикрыть тыл и не слишком натягивать цепь, имея больше свободы в движениях, и отбивался от собак ловко и яростно. Однако и собаки, вкусив медвежьей крови, были возбуждены до предела. Сейчас псов оставалось всего лишь трое, и они хотели только одного – убить этого страшного зверя.
