А в Екатерининском зале? "В перерыве перед десертом офицеры, одетые в скромные штатские костюмы, сфотографировались на память с президентом". С президентом-победителем. А потом он что-то такое сострил на патриотическую тему и — "все захлопали и дружно рассмеялись". И снова тосты: "За победу!.. За Россию!.. За Путина!".
Вдруг в сей миг всеобщего пьяного ликования распахнулась дверь, и с мертвой девочкой на руках в Екатерининский зал вошел Сталин. Рядом с ним — вставший из мраморной могилы у Кремлевской стены — Неизвестный Солдат. Для других неизвестный, но Сталин-то сразу его узнал: это был Иван Иванов, колхозник из Сапожковского района Рязанской области. На плече у Ивана висел старомодный, но ныне безотказный автомат ППШ.
За столом произошло смятение: Шойгу подавился осетриной, Устинов почувствовал внезапную тяжесть в штанах, у Грызлова из обеих ноздрей потекла икра: из правой — черная, из левой — красная, Иванов упал в обморок, а Путин, в кризисные часы страдающий синдромом Горбачева, куда-то исчез, просто растворился на глазах…
— По какому случаю торжество? — спросил Сталин, подойдя к ломящемуся от яств столу. — Высадился советский человек на Марсе? Отменили по всей стране квартирную плату? Дали отпор американскому нападению на Ирак?
— Мы празднуем победу над террористами,— пропищал кто-то голосом Путина из-под стола.
— Что еще за террористы? Продолжатели дела Бориса Савинкова?
— Чеченцы одолели, товарищ Сталин. Три дня тому назад они ворвались во Дворец культуры Подшипникового завода, захватили 800 заложников, и вот мы чеченцев уничтожили, а заложников освободили. Великая победа!
Неизвестный Солдат Иван Иванов наклонился к уху Сталина и стал что-то шептать. Его могила была доступней, к ней часто в будни и праздники приходили люди в одиночку и группами, и, видимо, из их разговоров он был лучше осведомлен о том, что за эта годы произошло со страной. И вот теперь он рассказывал… Сталин выслушал и сказал пьяной бражке:
— Среди вас есть русские?
После долгой и тягостной тишины вдруг заговорил Лужков:
— Товарищ Сталин, я русский; в кепке хожу, как Владимир Ильич. За остальных не ручаюсь. Но во всяком случае все русскоязычные.
— Слушайте вы, русскоязычные, я оставил вам Родину, как цветущий сад, мы вывели ее на вершину могущества, славы и благоденствия, и что вы натворили с ней, выблядки!.. Да еще и развязали войну против своего народа, а с кучкой террористов валандаетесь. Или как лучше сказать?..
— Мудохаются! — подсказал Неизвестный Солдат Иван.
— …мудохаетесь в два раза дольше, чем длилась вся Великая Отечественная, когда мы сражались против всей Европы... Мои солдаты и генералы не впустили могучего, свирепого врага в Москву и Ленинград, вышибли его с Советской земли, а потом взяли с бою, освободили восемь иностранных столиц. А вы впустили врага в Москву, довели дело до сражения с ним здесь, и еще торжествуете победу! Вот что вы сделали с Родиной. Сталин протянул вперед руки, на которых покоилась мертвая девочка: — Вы задушили ее!
— Товарищ верховный главнокомандующий, надо с ними без суда и следствия, — сказал Неизвестный Солдат Иван и тронул рукой автомат.
— Нет, товарищ Иванов, они должны ответить перед судом народа. Кто тут у вас на месте Дзержинского?
Краснорожий от коньяка Патрушев, сильно смахивающий на носатого французского комика де Фюнеса, подбежал, вытянулся в струнку и гаркнул:
— Стало быть, я, Патрушев Николаша, генерал-полковник, так сказать!
В декабре 1934 года, на другой день после убийства Кирова, прибыв в Ленинград, Сталин в толпе встречавших его на вокзале разглядел начальника городского отдела НКВД генерала Медведя, подошел к нему и залепил оплеуху: "Болван!" Сейчас он повторил свой царственный жест по пьяной роже.
— А где глава правительства?
— Он в Мексике, товарищ Сталин!— пропищал Грызлов
— Кто его замещает?
— А у нас президент есть.
— Что? Откуда взялся? Где он?
Оказалось, что президент, так и не сумев преодолеть синдром Горбачева, забился под стол, не дышит.
Сталин передал тело девочки Ивану, достал из кармана мобильный телефон и набрал номер.
— Лаврентий! Они здесь, в Екатерининском зале. Упились, как скоты. Надо еще взять этого жирного хряка, развязавшего войну и получившего за это какой-то их высший орден, ну и остальных. Сообщи Андрею Януарьевичу. Надо готовить документы. А мы с товарищем Ивановым пока постережем их. Да они и сами на бровях далеко не уйдут. Один под столом даже не шевелится.
Сталин подошел к Ивану и погладил по голове девочку. И вдруг от этого прикосновение она очнулась, открыла глаза:
— Где я?
— Ты в Москве, дочка, в России, ты дома. Ничего, как только избавим страну от этих недоумков, так все постепенно и наладится, — ответил Сталин. А Неизвестный Солдат Иван Иванов, стоя навытяжку, молча плакал…
ШАГ К ДИКТАТУРЕ
11 ноября 2002 0
46(469)
Date: 12-11-2002
Author: Павел Щербаков
ШАГ К ДИКТАТУРЕ
Некоторые аналитики все чаще отмечают, что последние действия власти, вызывающие неоднозначную реакцию общественности, являются проявлением так называемой "управляемой демократии". Навязывание нового политического ярлыка — дело нехитрое, особенно если это служит оправданием грубых и самонадеянных политических инициатив. Может быть, все же стоит задуматься, что же такое на самом деле "управляемая демократия"?
В просвещенных кругах этот термин стал модным еще до президентства Владимира Путина. Для большинства это было лишь диагнозом первых шагов твердого и решительного преемника. Склонные к философским размышлениям считали управляемую демократию единственно возможной альтернативой воссозданию жесткой структуры общественного устройства. Ведь после "смутной" семибанкирщины ельцинизма так хотелось попробовать приблизиться к истинной демократии, и именно в ее рамках найти наиболее "мягкую форму жесткости", позволяющую побороть политический и экономический хаос, не скатываясь к исторически привычным для России формам закрытости. И, казалось бы, появился человек, готовый реализовать столь привлекательную идею, которую цветком надежды носил в своей петлице и автор этих строк.
"Теория" была такова. Открываю свой файл двухлетней давности: "Путь, который будет сочетать в себе относительную жесткость в управлении государством и демократические ценности. Задачей правителя в этом случае будет не реализация собственного "я" в интересах узкого круга приближенных к нему людей, а активная деятельность по построению гражданского общества…"
Но мастера изящной резьбы по дереву оказались дровосеками, а цветок в моей петлице — верблюжьей колючкой. Что же нам науправляли? Мораторий, а фактически запрет на проведение референдума. Полную неразбериху в выборной системе с карикатурным продлением сроков губернаторам и желанием ввести их назначение сверху. Конъюнктурные инициативы вроде парламентского барьера в 12,5%, а также фактическое слияние Думы с исполнительной властью. За что боролись? О том ли ломали головы и писали умные слова?
Референдум — один из основных институтов демократии. Возможное назначение губернаторов, реализацию чего мы уже видели на примере Хлопонина, и повышение думского барьера — это удар по другому инструменту демократии — выборам. Создание в Думе правящего корпуса депутатов, голосующих за любые инициативы Кремля и блокирующих все остальные предложения,— это уже не разделение властей, а почти что шаг к однопартийности.
Возникает вопрос: а можно ли управлять демократией, одновременно изничтожая ее инструменты и принципы? Можно ли управлять машиной, прокалывая ей колеса? Управлять механизмом, который ломаешь или изменяешь по вкусу, — невозможно. Это уже измененный, другой механизм.
Управлять демократией, а значит, и ее демократическими институтами — можно только ради их сохранения. И власть здесь — регулировщик, который не влияет на правила движения, а лишь нещадно, жестко, даже жестоко заставляет их соблюдать. Вот где степень жестокости в смысле "управляемости" должна быть максимальной.
Возражу себе сам. А разве мораторий на референдум — не страховка от необдуманных действий толпы, которая, голосуя, например, за фактическую национализацию, сразу и навсегда может разрушить демократию, изменением в отношениях собственности ударит по форме власти? Да, действительно, среди основных условий существования демократии значится и умение применять силу. Ведь по своей сути демократия — это такая штука, которая в силу некоей аморфности может быть уничтожена самым демократическим путем. Например, голосованием большинства за диктатуру. Так что без права на насилие устойчивость теряется. Но весь вопрос в том, в каком направлении применяется это насилие. Это вопрос выбора: бить ли по рукам народ, который должен научиться пользоваться новым для него инструментом, или сделать все возможное для того, чтобы не подтолкнуть его к разрушению демократии? К сожалению, сделали первое — били по рукам. А вот второе как раз и является ресурсом "управляемости" демократией. Неужели нельзя было в русле демократических процедур внести, например, более жесткие ограничения к формулировкам выносимых на референдум вопросов? Нет же, ломают сам инструмент, ключевой инструмент.
