и скоро поженимся. Извини еще раз.
Пламя в груди вспыхнуло с новой силой, шум в голове стал невыносимым. Миллион кокосовых орехов лавиной обрушился на меня.
— Жаль, очень жаль, Роза. — Судорога пробежала по моему телу; казалось, сердце вот-вот выскочит из груди.
Стараясь казаться молодцом, я пытался улыбкой скрыть внезапную слабость. Роза и Андрес ободряюще улыбнулись.
— Андрес, — спросил я, — а вы верите в бога?
— Да, Криспин, — ответил он, продолжая улыбаться, — во всяком случае, я каждое воскресенье хожу в церковь…
— Тогда я счастлив за вас и за Розу. Бог поможет вам обоим. Да, поможет!
Роза вновь огорчилась:
— Что несет этот мальчик?! Он опьянел!
Склонив голову на плечо Андреса, она всхлипнула. Тот ласково погладил ее по голове.
Очевидно, я был пьян, но я знал, что говорил. Будь здесь дядюшка Сиано, он подтвердил бы это.
— Прощайте, — сказал я и повернулся к выходу.
Под ноги опять попалась эта облезлая собака, я опять хотел дать ей пинка, но налетел ветер с поля и я забыл про всех собак на свете. Чувство обновления наполнило мою душу. Я точно прошел по длинному и узкому мостику высоко над землей — такого еще никогда не совершал ни один из учеников воскресной школы отца Себастьяна.
Вдохнув вечерний воздух полной грудью, я радостно засвистел и с песней направился к дому.
ГЛАВА 2
ЛИНДА
Сан-Па́бло — красивый городок с множеством кокосовых пальм. Расположен он в долине, окруженной, как крепостными стенами, невысокой грядой гор. Голубые озера близ города глубоки и загадочны. О каждом озере сложены легенды, и все мамы в Сан-Пабло любят рассказывать их перед сном своим детям — так мудры и поучительны эти легенды.
Мы жили в баррио[7] Реме́диос, пригороде Сан-Пабло. На тридцать хижин из бамбука был один-единственный деревянный дом из досок, сколоченных железными гвоздями. В сезон муссонов, когда дул сердитый ветер с Южно-Китайского моря и обрушивался с небес дождь, будто водопад реки Маламиг, высокие красивые пальмы укрывали наши хижины своей густой кроной. Мы любили засыпать под неумолчный шум дождя, разбивающегося о широкие листья пальм.
Отец работал у испанца на кокосовой плантации. Испанец жил с женой и детьми, удивительно бледными и худыми существами. Редко кто видел улыбку на их лицах. Раньше они жили в центре Сан-Пабло. Когда началась война, в 1941 году на рождество японские самолеты разбомбили городской базар, там погибло много народу, оказавшегося на улице в день праздника. Тогда-то семья испанца и переселилась в баррио и заняла деревянный дом с железными гвоздями.
Моя сестра Мария начала плести для них свои изумительные циновки.
Воспоминания о любви к Розе, о ее личике, как у девы Марии, глазах, блестевших, будто серебряные монеты, постепенно испарились. Начинались новые времена, годы новых впечатлений, иной любви, новых радостей и страданий.
В 1943 году японцы на Филиппинах демонстрировали свою силу и жестокость. Все мальчики баррио мечтали украсть у кого-нибудь из японских офицеров самурайский меч. Для нас, филиппинцев, это значило не только доказать свою храбрость, но и проявить величайший патриотизм. Я не был исключением. Стальной японский меч стал моим единственым желанием, моей новой любовью.
Как-то мне даже приснились убитые японские солдаты. Они лежали ряд за рядом в окровавленных одеждах, а возле них мечи. Я схватил один и начал размахивать над головой, меч засверкал в лучах полуденного солнца. Это был удивительный сон.
Но это все было еще до приезда Ли́нды, моей двоюродной сестры. Она жила одна в Маниле[8]. Отец ее умер — лег спать и не проснулся. Почти всю жизнь она жила в огромном городе, и, судя по тому, как одевалась, как разговаривала, жила не бедно. Ее появление потрясло всех моих домочадцев. Шея, запястья и пальцы Линды были унизаны блестящими украшениями, а красное коротенькое платье туго обтягивало фигурку.
— Ба! — воскликнула тетя Клара, оглядев Линду с ног до головы.
Отец рассмеялся, а мать так и не вышла из кухни, гремя горшками.
Наш маленький дом под крышей из пальмовых листьев стоял на толстых деревянных сваях, с земли был виден пол из бамбуковых планок с большими щелями между ними. Спали мы на полу на матрацах из сухих листьев. В жаркие дни в доме было особенно приятно; свежий ветерок проникал в дом не только в окно, но и в щели пола. Когда мы были маленькими, нам не нужен был ночной горшок.
Матрацы из пальмовых листьев и жесткий бамбуковый пол Линде не понравились.
— Разве на них уснешь? — заявила она. — Я привыкла спать в городе на мягкой постели с подушками.
Город — это, наверное, что-то удивительное, решил я. Ведь подушки мне приходилось видеть только в церкви на свадьбах, когда молодые становились на колени, и то если жених заплатил за подушки священнику сверх прочих свадебных расходов.
Отец и дядя Сиано спали на папагах[9]. Они клали на них ворох сухих банановых листьев и покрывали белой простыней. Спать на них было удобно. Я помню, что последний раз отец мастерил такую кровать, когда старшая сестра выходила замуж.
— Мне так неловко, что причиняю вам лишние беспокойства, — сказала Линда, когда отец закончил сколачивать для нее папаг.
Ночью сухие листья странно шуршали, когда она вертелась во сне.
Я не спал и думал об удивительной жизни в городе. Я представлял себе людей в мягких кроватях, и сердце мое замирало. В тот день впервые я подумал, что спать на бамбуковом полу не так уж удобно…
Наутро за завтраком, улыбнувшись моей незамужней сестре Марии, Линда сказала, что в городе деньги достаются намного легче, надо только уметь.
Когда Линда улыбалась, она была вылитая девушка с обложки календаря. Губы — ярко-красные (не от бетеля[10], как у тети Клары, а от помады), вьющиеся волосы коротко подстрижены, как у мальчика. Меня все время донимала мысль, что она будет делать, когда пойдет купаться на реку? Девушки из нашего баррио, вылезая из воды, всегда прикрывали тело длинными густыми волосами, пока добирались до одежды, а она?
Линда открыла коричневый чемодан и стала показывать платья. Все сгрудились в центре комнаты, разглядывая ее вещи. Платья были новые и яркие: красные, черные, с отделкой из блестящих камней. Мария не отрывала от них горящего взора. Я вспомнил такой же взгляд ее, когда она разглядывала в день свадьбы подвенечное платье старшей сестры.
Вместо того чтобы любоваться платьями, мама с тетей Кларой сердито поглядывали то на отца,
