Час, другой… Томительное ожидание тянется мучительно долго, невыносимо. И вдруг огненно жарким языком над бугром выметнулось желанное знамя.
Иван Васильевич хватает костыли и, тяжело стуча ими по деревянному полу, спешит на улицу. Загипсованная нога грузной ношей оттягивает бедро.
В село, вывернувшись из-за угла, влетает первый грузовик. Ватага ребятишек с радостными криками бросается ему навстречу.
В оконных переплетах домов замелькали веселые лица. Захлопали створки, калитки. Всем интересно взглянуть на праздничную колонну. Такое бывает раз в году.
Иван Васильевич с минуту стоит у крыльца больницы, вглядываясь в номер головной машины. Вдруг он срывается с места и, выкидывая далеко вперед себя костыли, крупными прыжками, уже не думая о больной ноге, бежит на середину дороги.
Передний грузовик сбавляет ход, останавливается. Из кабины одновременно выскакивают председатель колхоза и Митя. Старый шофер, стоя посреди шоссе, не стыдясь своих слез, рукавом халата вытирает глаза. Лицо его светится счастливой отцовской улыбкой.
— Митя, сынок! Эх, спасибо! Уважил…
Не пряча гордости, он обнимает смущенно улыбающегося мальчика.
— Тебе спасибо, Иван Васильевич, — говорит председатель колхоза, пожимая больному шоферу руку. — Хорошую замену себе воспитал. Выучил парня.
— Э-э-э, да я что? Выучился-то он в школе, в кружке. У меня только стажировку прошел. А молодец! Ей-ей, молодец! Не только нашего флажка не потерял, а еще и знамени достарался. Шоферам со стажем нос утер. Вот это по-нашему. Пусть теперь у тебя в хвосте плетутся. Слышишь, Митя? На другой раз поменьше в чайных разобедывать будут.
— Что молодец, то молодец, не скрою, — похвалил Петр Игнатьевич. — Оказывается, хорошее дело — кружок в школе. Мы оттуда еще на уборочную одного паренька взяли. Вместо Кольки. Этого-то шалопая в грузчики перевели. Ты, давай, Василич, поправляйся, а там мы тебе уже и работенку подыскали: в школу инструктором по стажировке. И твою машину им отдадим. Митя у тебя помощником станет. — Только ты, дружок, — председатель обратился к Мите, — только ты, дружок, как снова за парту сядешь, так же свой флажок и в учебе неси. Не роняй!
— Не уроню, дядя Петя.
Тут Петр Игнатьевич бегло оглянулся по сторонам, кивнул Мите на машину, давая понять, чтобы он отошел, и, взяв Ивана Васильевича вместе с костылем под руку, отвел его к обочине шоссе.
— Ты это… — сбивчиво заговорил он. — Дело, конечно, личное… Митина-то мать тебя навещала?
— Была два раза. А что? — встревожился Иван Васильевич. — Не приболела ли?
— Да нет, все в порядке. Ты это… Парнишке-то ведь отца бы мог заменить. Он, знаешь, как к тебе привязался… Подумай… Коли что… Скажи только ему — сегодня же твои вещички к себе домой перетащит. Сам сейчас дорогой об этом говорил. Да и помощь тебе нужна будет после болезни…
Иван Васильевич бросил украдкой благодарный взгляд на присмиревшего возле машины Митю, и непрошеная слеза заискрилась на его седоватой реснице.
— Эх, сынок, милый, — только и сказал он, сжимая до боли локоть Петра Игнатьевича.
18
Спустя несколько дней, встав утром по привычке чуть свет, Митя позавтракал, перекинул через плечо ремень своей ученической сумки, вскочил на велосипед и поехал в школу, чтобы раньше всех попасть в класс и избежать бурной встречи с товарищами.
Прыгая по лестнице через две-три ступеньки, он вихрем влетел на второй этаж, пробежал по коридору и рванул дверь своего класса. Казалось, как давно он здесь не был! Будто прошла целая вечность, хотя на самом деле минуло всего три недели. В классе все было по-прежнему: на стене висела доска, в три ряда стояли парты, у окна возвышалась кафедра учителя.
Митя шагнул к своему месту и остановился, пораженный. Над партой, вставленный в углубление для чернильницы, возвышался маленький треугольный флажок, тот самый флажок, что еще не далее, как вчера, развевался на ветру над радиатором его машины.
Мальчик приблизился и осторожно сел на край скамьи.
«Флажок… Наш флажок… Здесь, в классе…»
Он потрогал руками красную шелковистую ткань и вдруг вспомнил будто только что слышанные слова Петра Игнатьевича: «Только ты, дружок, как снова за парту сядешь, так же свой флажок и в учебе неси. Не роняй!» Митя улыбнулся и, как там, на улице, в тот замечательный день, негромко, но, твердо сказал:
— Не уроню!
Из раздевалки, гулко разносясь по коридору, долетали звонкие голоса заполнявших школу ребят, Митиных товарищей.
