“Изо всех сил я стараюсь быть сильной, но это не удается мне. Я не хочу сдаваться!
Я хотела излить свое горе, но не могу исповедоваться перед людьми и никогда не была в состоянии рассказать кому-либо о себе – уж слишком я горда”. Отцу Рахели – Исеру Блювштейну в то время было 87 лет, и он целиком находился под влиянием своей третьей жены. От его российских богатств после революции не осталось ничего, имущество в Палестине – несколько квартир – перешли по завещанию к жене и сыновьям.
И здесь начинается последний, трагический период жизни Рахель. На остатки сбережений она сняла комнату в Петах-Тикве, начала преподавать там агрономию в женской школе, затем переехала в Иерусалим, преподавала на опытной ферме. Здесь она прожила четыре года в постоянных переездах и поисках заработков. Болезнь ее усугублялась, но при этом она становилась первой еврейской поэтессой.
«Иордан голубеет вдали за кипарисами и белеют первые снега на Хермоне”. Образ горы Нево, с которой Моисей смотрел на Обетованную землю из-за Иордана, зная, что ему не суждено в нее войти, стал сквозным в стихах Рахель, символом несбыточной мечты.
Здесь она пишет последние письма подруге. Рахель – Марии, 1925 год:
«Марусенька родненькая, уж так-то обрадовалась вашему письму! С воспоминанием о вас связаны чудесные часы, молодые, как ваша алая шелковая блузка … Еще до того, как Михаил Борисович о вас немножко рассказал, я ваши стихи видела в одном сборничке берлинского издательства и пришла от них в совершенный восторг. Страшно хочется познакомиться со всеми вашими дочками, посмотреть, узнаю ли в них маму. Меня, Мусенька, вы бы не узнали теперь. Тихая я сделалась. Во всем болезнь виновата; ведь я вот уж два года как больна и не живу, а "дохрамываю жизнь". Но Иерусалим, Иерусалим тысячелетний утешает меня. Здесь невольно живешь "с глазами, обращенными назад" (ваше выражение). Однажды я спросила у трех моих знакомых: за что мы любим прошлое? Один ответил: "Нашу жадность к жизни не может насытить одно настоящее". Второй сказал: "Настоящее слишком печально, сходя в прошлое". Третий сказал: "Мы любим прошлое оттого, что оно никогда не вернется". А вы, Марусенька, что ответили бы? Как бы там ни было, но я поглощена археологией. Это мое почти главное занятие теперь. Кроме того, я перевожу на еврейский язык все, что любила на других языках, главным образом стихи французских поэтов. Мусенька, мне так хочется знать, как теперь живется и пишется в России».
М. Шкапская – Рахели. Ленинград, 11/Х 1926: «Боже мой, Раюшенька, в каком виде мы сталкиваемся опять с Вами – Вы, по-видимому, так больны, что даже жить Вам трудно, а я так измучена и искалечена своим горем, что порой сомневаюсь в своих умственных способностях. Вы знаете, что Гилюша застрелился в прошлом году? И вот уже год, как я медленно истекаю кровью от боли и от отвращения к себе, и если бы не то, что у меня остался от него сынишка – точная с него копия, ничто не удержало бы меня в жизни. Работаю, правда, как окаянная – езжу по всей России специальной корреспонденткой от газеты, пишу очерки и статьи, а со стихами все покончила – это всегда как в воду падает – без ответа, без отклика. Ах, дорогая моя, если бы не эти жестокие пространства, как бы надо было видеться, говорить, выплакаться. Я ничего не знаю о Михаиле Борисовиче и несколько лет уже не видела его, но я сегодня уже отправляю ему письмо с запросом о нем, с Вашим адресом и с просьбой немедленно ответить и Вам, и мне».
Флигелек на улице Невиим с грушевым деревом под окном – этому дереву посвящены знаменитые стихи Рахели, под ним и сегодня любят сидеть поклонники ее поэзии. Большая часть стихотворений Рахели создана в последние шесть лет ее жизни – словно автобиография человека, знающего о приближающейся смерти и подводящего итоги: в них все, что было пережито и перечувствовано, все устремления и разочарования, все, что видят глаза вокруг и к чему рвется стреноженная болезнью душа. Некоторые из стихов Рахели, написанные на русском языке, были впоследствии переведены на иврит и прочно вошли в израильскую поэзию, так что многие и не подозревают об их русском источнике. Она изолирована в небольшой комнате, и большой мир заменяют стихи. Они все чаще появляются в печати, узнаваемы и ожидаемы читателями. Поэтессу все чаще начинают называть просто Рахелью. Именно так она подписывает свои произведения. Ее стихи удивительно лиричны, наполнены любовью к родной земле.
С 1914 года она регулярно публиковала стихи в периодической печати, с 1925 года — главным образом в "Давар", с сотрудниками которого Б. Кацнельсоном, З. Рубашовым (Ш. З. Шазаром), М. Бейлинсоном ее связывала тесная, многолетняя дружба.
Вышли в свет три сборника стихов Рахель. Библейские аллюзии занимают значительное место в поэзии Рахель. В персонажах Библии она видит сестер и братьев по трагической судьбе. Живя в эпоху героических свершений, Рахель в своей поэзии предпочла камерность, подчеркнутую женственность и никогда не впадала в выспреннюю риторику. Помимо стихов, Рахель опубликовала ряд критических очерков, преимущественно на литературные темы, а также переводила на иврит стихи с русского языка (А. Пушкин, А. Ахматова, С. Есенин, М. Шкапская, Ходасевич) и французского (П. Верлен, Ф. Жамм, М. Метерлинк и другие).
Стихи Рахель пользуются огромной популярностью и постоянно переиздаются. Беллетризованная биография Рахели с включенными в нее избранными стихами поэтессы вышла в переводе на русский язык в 1996 году в издательстве "Библиотека-Алия". Многие стихи Рахель стали популярными песнями.
Четыре года полунищенской жизни Иерусалиме обострили болезнь. Полгода Рахель провела в лечебнице в Цфате, после чего некоторое время прожила в Тель-Авиве у своего брата Яакова – создателя первого в Палестине “Народного дома культуры”, но из-за опасений за здоровье его детей Рахель пришлось перебраться в свою последнюю квартиру – комнатушку на улице Бограшов в Тель-Авиве где ей помог устроиться доктор Моше Бейлинсон – врач и публицист, тот самый, имя которого носит одна из крупнейших больниц страны. (Бейлинсон по приезде в страну начал брать у Рахели уроки иврита по рекомендации ее брата Яакова. Именно он во время первого же урока понял, насколько она больна и запретил ей преподавать, а позже стал одним из самых верных ее друзей). Эта комната в мезонине квартиры второго этажа, которую занимали Липман и Рика Левинсон, стала последним пристанищем больной Рахели в1926-1931годах. Дом стоял в новом квартале Нордау на краю города, между кладбищем и морем. Позднее его адрес стал ул. Бограшова, д. 5. Рика Левинсон-Каплан выросла в России в состоятельном еврейском доме, окончила музыкальное училище в Берлине и, обладая приятным сопрано, выступала в 1920-е годы в Тель-Авиве с сольными концертами оперного и романсового репертуара. Ее наставником в Палестине стал композитор Юлий Энгель, произведения которого она также исполняла. Рика очень хотела петь на иврите, но не было переводов на иврит оперных арий и песен, и ей приходится исполнять их по-русски или на других языках. Тогда Рахель стала переводить то, что пела Рика, и записывала текст на бумажках, тетрадочных листках карандашом или чернилами, всегда крупно и разборчиво. Тут же записывала свой перевод еще и русскими буквами, по слогам, проставляя ударение. Так русский язык снова нашел Рахель в ее последние годы и скрасил ее невеселое одиночество.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
