День начинался странно, даже пугающе странно. Но было в этом и предзнаменование каких-то радостных событий, нового поворота в жизни. И… вдруг этот Инсайдер и вправду существует? Вдруг он и в самом деле открыл знания, недоступные широкой публике? Вопрос только в том, как к ним отнестись. В этих ответах сломаны все стереотипы. Поверить Инсайдеру — значит заставить себя не просто жить иначе, а и мыслить иначе. Всё с ног на голову. Весь жизненный уклад, все устои и верования, оказывается, должны быть пересмотрены. А, впрочем, почему? — одёрнул себя физик, — жил же я до сих пор и прекрасно себя чувствовал. Почему обязательно нужно всё менять? Да и невозможно это. То есть отдельно взятая личность, конечно, может всё кардинально поменять. Но в целом — то жизнь на земле от этого не изменится!
— Пока буду считать, что это просто Интернет розыгрыш и никакого Инсайдера в природе не существует, — решил он, — а дальше видно будет.
Настроение его заметно улучшилось. К тому же он вспомнил сон. Чудесный сон с таким прекраснейшим финалом. И рассказ Достоевского… Нет, воистину — день предстоит волшебный. А, может и не только день, а и вся будущая жизнь? Сергей невольно улыбнулся и огляделся вокруг. Было прохладно, но светило солнце, и прохожие явно приободрились в преддверии долгожданного лета.
«Как-то там Лиза? — подумал Сергей, огибая здание городской администрации и выходя на площадь Ленина, — наверное, уже в своём архиве. Сидит за пыльными фолиантами и света белого не видит, бедная. Как бы узнать, чем я не угодил ей? Что я сделал не так?»
Тут он споткнулся о бордюр, едва не выронив при этом свой «дипломат». Когда же поднял голову, то прямо перед собой увидел не памятник Ленину, который ещё вчера возвышался перед зданием мэрии, а невероятных размеров плазменный экран на толстой металлической ноге. Перед экраном стояла небольшая толпа человек из десяти и молча разглядывала это невиданное доселе в Ивери чудо. Громов, бывая в Москве, видел, конечно, уличные мониторы, но те были значительно меньше. А этот… Сергей обошёл его вокруг, задрав голову и внимательно обозревая каждую мелочь. Этот мега-монитор был явно импортного производства. Внизу шла надпись по-английски: «Midas». Звучная марка, ничего не скажешь. Кто же презентовал этого монстра столице Иверской губернии? В местном бюджете не имелось таких средств, чтобы на площадях устанавливать гигантские плазменные экраны. Интересно, какой канал будет вещать по нему?
Поразмышляв об этом, Сергей двинулся дальше. На ум опять пришла жена. Бедная Лиза! Он стал в который раз прокручивать события последних дней перед её уходом. Вернувшись однажды домой из гимназии, он обнаружил, что вещей её нет. А на столе лежит записка: «Я поживу в доме родителей. Не тревожь меня. Лиза». Он так обиделся и возмутился, что и не стал «тревожить». Но что-то же заставило её поступить таким образом?! И это что-то кроется в нём самом, в его неправильных поступках, о которых она не посчитала нужным сообщить ему. А вдруг у неё другой мужчина? Эта мысль, разумеется, первой пришла ему в голову. И он даже следил за женой! Просто ничего не мог с собой поделать. Было стыдно, противно, но ещё более унизительным казалось придти к ней и прямо спросить, в чём причина. Коль скоро написала: «не тревожь», стало быть, нечего и лезть с выяснением отношений. Да и не достойно это настоящего мужчины. А следить за женой — достойно? Он задавал себе этот вопрос и тут же отвечал на него: надо же понять причину столь неожиданного разрыва. Несколько вечеров подряд он тайно провожал её от архива до дома, а потом взял себя в руки и решил молча терпеливо ждать. Либо она вернётся, либо на развод подаст. Вот тогда всё и прояснится. А нынче ему приснился странный сон… Может быть, знак судьбы? Но как его растолковать, как раскодировать эту информацию?!
На этом месте мысли Громова были вдруг прерваны каким-то новым впечатлением. И он не сразу даже понял — каким именно. Сергей замер, тряхнул головой и внимательно огляделся. Ну да, конечно! Не мог он, даже глубоко задумавшись, пройти мимо такого чуда — лимузина с открытой дверцей! Это был самый настоящий лимузин типа «Линкольн»! И как он только оказался на улицах Ивери? В технике Сергей отлично разбирался, и с давних пор мечтал хоть полчаса посидеть за рулём лимузина. Виной тому были голливудские киноленты, занесённые в страну заморским ветром. И хотя Сергей уже давно перешагнул тридцатилетний рубеж, в душе он оставался всё тем же восторженным юношей, каким был когда-то. А потому взял — и заглянул в салон роскошнейшей машины. Кого он там надеялся увидеть? Мэрилин Монро в расцвете её губительной красоты?
— У вас красивая машина, — произнёс он, увидев человека на заднем сидении.
— Повтори, — потребовал тот.
— Я говорю, красивый лимузин.
— Вот так и говори. Пароль должен быть точным.
— Пароль?!
— Пароль.
— Понятно. Пароль — ответ.
Громов не понял ничего — при чём тут пароль какой-то, но поддакнул, поскольку не знал привычек владельцев лимузинов.
— Ответ: да, у нас мягкая посадка.
— В смысле, сидения? — недоумённо переспросил Сергей.
— Вот молодец. Бдительность — прежде всего. Повторяю ответ: да, у нас мягкие сидения. Я проверял тебя. Ну, давай.
Незнакомец в машине привстал и протянул руку к чёрному чемоданчику Сергея.
— Вы меня грабите?! — дрогнувшим от возмущения голосом воскликнул тот.
— Побойся Бога! — произнёс незнакомец с обидой, — я же тебе сдаю такую информацию, которой нет ни у кого на всём земном шарике! Ты чего, не врубаешься, что ли? Притом, буквально за гроши!
На незнакомце был прекраснейший костюм и отличные чёрные туфли, блестевшие в полумраке салона. На мизинце имелась золотая печатка. А на сидении с ним рядом лежал такой же «кейс», как и в руках Сергея, только новый. Громов вдруг осознал, что его принимают за кого-то другого, и открыл, было, рот, чтобы признаться в этом. Но незнакомец дёрнул чемоданчик из его рук, сунул взамен ему свой, захлопнул дверцу, и лимузин рванул с места на огромной скорости.
Но не промчался он и нескольких сот метров, как раздался чудовищный взрыв. Лимузин подняло в воздух, крутануло, и он исчез в языках пламени и клубах дыма.
ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ
Григорий Семёнович Буранский, артист Иверского драмтеатра, ходил по сцене и, заламывая руки, декламировал текст своей роли. Декламация тут была уместна и необходима — пьеса имела стихотворную форму. Хотя и не рифмованную. Подбирать рифмы Гоша не умел. Но пьесу всё же написал. Белым стихом, напоминающим древнегреческий гекзаметр. Сам написал и сам поставил. И все роли сыграл тоже сам. Впрочем, роль там, по существу, была одна — роль князя Михаила Ярославича Иверского, управлявшего некогда иверским княжеством и убитого в Золотой орде. Прочие персонажи внимания почти не удостоились. Гоша упоминал о них впроброс и прозой, хотя с тем же подвыванием, что и стихами. Сегодня вечером он должен был играть ответственный спектакль перед особо важными персонами, потому и назначил себе с утра генеральный прогон. В зале томились реквизиторы и костюмеры, которых он попросил присутствовать на репетиции, чтобы, как сам он выразился, «чувствовать дыхание зала». Дыхание было тяжёлым и прерывистым. Зал едва не стонал от повисшей в нём гнетущей скуки. Две девочки-реквизиторши, одна парикмахерша и три костюмерши ёрзали в креслах и зевали во весь рот.
Внезапно эту отнюдь не идиллическую картину нарушил страшный грохот, от которого, как показалось, даже стены зашатались. Работницы цехов с воплями выскочили из кресел и побежали к выходу. Гоша замер на полуслове, заметался по сцене, а затем с криком: «что случилось»?! — бросился за кулисы. Там из каморки пожарных охранников выскочил дежуривший в этот день Герман Петрович.
— Где рвануло? — вскричал он.
— Откуда же я знаю?! — возмутился Буранский, — я здесь служу не по пожарной части. Это вы должны знать, что и где взорвалось.
— А я что — взрывотехник? — в свою очередь возмутился пожарный, — я, между прочим, подполковник в отставке. И нечего так со мной разговаривать.
— А я — Заслуженный артист!
— Знаем, как вы заслуживаете, — махнул рукой пожарный и поспешил по коридору к лестнице, ведущей на первый этаж.
Более молодой и более шустрый Гоша обогнал его, бросив через плечо: «нахал и хам» — и первым оказался сначала на первом этаже, где вахтёрша отсутствовала, а затем и на улице, на крыльце служебного входа. Вахтёрша была там, равно как и вся бухгалтерия в полном составе, и комендант здания, и все прочие работники театра, чьи кабинеты находились на первом этаже. Не было лишь актёров, которые ещё не подошли к утренней репетиции. Буранский представлял актёрский цех в гордом одиночестве. Из соседних зданий по всему переулку, куда выходил служебный вход театра, также выскакивали люди и устремлялись к Советской улице, где творилось нечто невообразимое — от горящей машины валил чёрный дым, вздымались языки пламени, а к месту катастрофы бежали отовсюду толпы народу. От скопившихся пожарных машин и карет «скорой помощи» образовалась пробка. Машины сигналили, люди кричали, от горящей машины отскакивали искры, там что-то трещало и рвалось. Входная дверь театра хлопнула, и на крыльце появился директор театра. Он заложил руки за спину, покачался на длинных циркульных ногах и приказал:
