Тем любопытнее, что сходные с булгаковскими мысли о развитии украинского языка и его соотношения с русским, равно как и о перспективах украинской государственности высказывал не кто иной как… сам гетман Скоропадский. В мемуарах, написанных в эмиграции по горячим следам событий, Павел Петрович утверждал: «Великороссы совершенно не признают украинского языка, они говорят: «Вот язык, на котором говорят в деревне крестьяне, мы понимаем, а литературного украинского языка нет. Это – галицийское наречие, которое нам не нужно, оно безобразно, это набор немецких, французских и польских слов, приноровленных к украинскому языку». Бесспорно, что некоторые галичане говорят и пишут на своем языке; безусловно верно, что в некоторых министерствах было много этих галичан, которые досаждали публике своим наречием, но верно и то, что литературный украинский язык существует, хотя в некоторых специальных вопросах он и не развит. Я вполне согласен, что, например, в судопроизводстве, где требуется точность, этот язык нуждается в еще большем развитии, но это частности. Вообще же это возмутительно-презрительное отношение к украинскому языку основано исключительно на невежестве, на полном незнании и нежелании знать украинскую литературу.
Великороссы говорят: «Никакой Украины не будет», а я говорю: «Что бы то ни было, Украина в той или иной форме будет. Не заставишь реку идти вспять, так же и с народом, его не заставишь отказаться от его идеалов. Теперь мы живем во времена, когда одними штыками ничего не сделаешь». Великороссы никак этого понять не хотели и говорили:
«Все это оперетка», – и довели до Директории с шовинистическим украинством со всей его нетерпимостью и ненавистью к России, с радикальным поведением, насаждением украинского языка и, вдобавок ко всему этому, с крайними социальными лозунгами. Только кучка людей из великороссов искренне признавала федерацию».
Булгаков тоже готов был согласиться лишь на федерацию Украины с Россией, при условии, что они останутся в составе единого государства, в данном случае – СССР. Гетман же федерацию мыслил только с будущей небольшевистской Россией. И, между прочим, «пошлой опереткой» в «Белой гвардии» называет Тальберг и Центральную раду, и гетманское правление. Гетман наверняка читал «Белую гвардию» и, вполне возможно, оттуда позаимствовал слово «оперетка» применительно к Директории, хотя свои собственные начинания Павел Петрович наверняка не считал. Вообще же с опереткой попытки возрождения украинского языка и государственности называли потому, что русская образованная публика традиционно связывала украинское с оперетками и операми, вроде «Запорожца за Дунаем» украинского певца и композитора Семена Степановича Гулака-Артемовского, впервые поставленного в Мариинском театре в 1863 году, где главную мужскую партию Карася исполнил сам Гулак-Артемовский. Не случайно одного из героев «Белой гвардии» – офицера-артиллериста, а в прошлом студента Степанова шутливо зовут Карасем, хотя на запорожца-подкаблучника, в отличие от героя оперы, он совсем не похож. Оперу Гулак-Артемовского вполне можно было бы назвать и опереттой, поскольку это комическая опера, и грань, отделяющая ее от собственно оперетты, достаточно условна. Правда, впоследствии выяснилось, что музыка «Запорожца за Дунаем» заимствована из оперы Моцарта «Похищение из сераля», но популярности оперы у украинской и русской публики это не слишком повредило.
К моменту Антигетманского восстания в распоряжении Скоропадского под ружьем находилось около 65 тысяч штыков. Но немногие боеспособные части гетманских войск (Запорожская и Серожупанная дивизии, Черноморский кош и Сечевой отряд) вскоре перешли на сторону Директории, которую возглавляли Петлюра и Винниченко. На сторону Украинской Народной Республики перешел также Подольский кадровый корпус, передавший петлюровцам большие склады вооружения и одежды. Армию Петлюры поддерживали многочисленные отряды крестьян-повстанцев, имевшие слабое представление о воинской дисциплине, фактически не контролировавшиеся вождями восстания и проявлявшие особую жестокость по отношению к помещикам и евреям. Вспомним, как у Булгакова в романе «показался в багровом заходящем солнце повешенный за половые органы шинкарь-еврей». На стороне Скоропадского оставались лишь небольшие по численности кадры украинской армии, Офицерские дружины, Сердюкская дивизия, в конце концов также присоединившаяся к петлюровцам, да Инструкторская офицерская школа.
Украинская Директория 17 ноября заключила соглашение с немецким командованием о нейтралитете немецких войск, за что им был обещан беспрепятственный уход с Украины. Украинские войска не должны были занимать Киев до окончания эвакуации немецких войск и не должны были препятствовать продвижению немецких эшелонов по украинским дорогам. Гетману же был предъявлен ультиматум о капитуляции. 18 ноября под Киевом, у станции Мотивиловка, галицийцами-сечевиками была разбита 1-я Офицерская дружина, высланная гетманом против Петлюры. Находившийся при дружине дивизион Лубенского Сердюкского конно-казачьего полка во главе со своим командиром ротмистром Генштаба Юрием Отмарштейном перешел на сторону повстанцев. 20 ноября газета «Киевская мысль» сообщала: «Освобожденный недавно из тюрьмы по приказу гетмана Петлюра… поднял на Украине восстание против законной власти. С этой целью он занял города Белая Церковь и Бердичев и двинулся с приставшими к его отрядам бандами большевистской черни на Фастов и Киев». Правительство Скоропадского, которое на Украине практически никто не поддерживал, лихорадочно заметалось, пытаясь достичь соглашения с кем угодно: с немцами, Антантой, большевиками, Директорией или, наконец, с Добровольческой армией, поскольку в Киеве осело немало офицеров русской армии, сочувствовавших белым.
Как же жил Михаил Булгаков в Киеве в период гетманщины? Вот как описывает жизнь в квартире на Андреевском спуске в 1918–1919 годах Л.С. Карум, не слишком симпатизировавший Михаилу Афанасьевичу еще и до публикации романа «Белая гвардия», после которого они стали лютыми врагами: «В большой булгаковской квартире осталась молодежь (Варвара Михайловна вышла замуж за киевского врача Воскресенского и переехала вместе с младшей дочерью Лелей на квартиру к мужу): Михаил с женой, дочери – Вера, Варвара с мужем, два сына, Николай, только что поступивший на медицинский факультет, и Иван, гимназист 8-го класса. Оставался еще один из племянников, Константин Петрович Булгаков, другой племянник Николай уехал в Японию (их отец, Петр Иванович Булгаков, брат Афанасия Ивановича Булгакова, был священником русской миссии в Токио. – Б.С.). Вся молодежь решила, что будет жить коммуной. Наняли кухарку. Каждый должен был вносить в хозяйство свой пай. Хозяйкой коммуны выбрали Варвару… Я встретился с Булгаковым во второй раз. После Октябрьской революции, с закрытием земства, Михаил приехал в Киев и занялся врачебной практикой… Он имел представительную наружность, был высокого роста, широк в плечах, узок в талии. Фигура – что надо, на ней прекрасно сидел бы фрак. Дома он отдыхал. Видно было, что привык к поклонению, пел, читал, музицировал. У него был недурной голос. Ежедневно он пел, аккомпанируя себе на пианино, арию и куплеты Мефистофеля из любимой своей оперы «Фауст», пел арию Дона Базилио из «Севильского цирюльника». Читал и перечитывал Гоголя и Диккенса, особенно восторгаясь «Записками Пиквикского клуба», которые он считал непревзойденным произведением…
Практика врачебная у Булгакова наладилась хорошо. На передней двери на улицу он соорудил таблицу со своей фамилией, написанную им самим масляными красками, с часами своего приема… Булгаков умело обставил это дело, принимая больных вместе с «ассистентом». Для ассистентской работы была приспособлена Тася (Т.Н. Лаппа. – Б.С.). Ей был дан больничный халат. После приема Тася выполняла всю грязную работу: мыла посуду, инструменты, выносила ведра и ватные тампоны – одним словом, чистила все, что оставалось в кабинете врача по венерическим болезням.
Иногда вся коммуна делала в складчину вечеринку. Приглашались знакомые, больше молодежь. Но были и пожилые. Михаил был в центре внимания и веселья. Он ставил живые картинки и шарады. Помню одну из таких шарад. Первый слог был «бал». Танцевали. Второй слог «ба». Михаил прочел кусочек из комедии Грибоедова «Горе от ума», где был стих: «Ба, знакомые все лица». Наконец, третий слог «чан». Михаил притащил из кухни чан и стал делать вид, что в нем что-то варит. Наконец, все вместе – Балбачан. Эта фамилия всем киевлянам была хорошо известна. В это время происходила острая борьба Петлюры с гетманом. Балбачан был одним из петлюровских атаманов (в «Белой гвардии» этот атаман выведен как полковник Болботун – объект шуток со стороны жителей Города: «Иван Иванович, что это вы сегодня не в духе? – Да жена напетлюрила. С самого утра сегодня болботунит…». Подлинная же фамилия прототипа была Болбачан – Б.С.)… Так коммуна и жила. Каждый в ней работал или учился в своей области. И все было бы относительно спокойно, если бы ночью не случалось странное волнение и шум. Вставала Тася, одевалась, бежала в аптеку. Просыпались сестры, бежали в комнату к Михаилу. Почему? Оказалось, что Михаил был морфинистом, и иногда ночью после укола, который он делал себе сам, ему становилось плохо, он умирал. К утру он выздоравливал, но чувствовал себя до вечера плохо. Но после обеда у него был прием, и жизнь восстанавливалась. Иногда же ночью его давили кошмары. Он вскакивал с постели и гнался за призраками. Может быть, отсюда и стал в своих произведениях смешивать реальную жизнь с фантастикой».
