– Там, где сейчас органный зал.
– О, мать твою… Ты хочешь сказать, что наступит время, когда там снова будет церковь?
– И не только там. Вместо краеведческого музея, например.
– Рядом, наверное?
– Нет – вместо.
– Твою мать… А музей куда? В зоосад?
– Музея не будет. И зоосада тоже.
– А что будет?
– Говорю же – церковь. Храм. Собор. В общем, культовое учреждение.
– Во всем нашем городе столько верующих не найдется, чтобы заполнить такое пространство.
– В том и дело, что найдется. Возникнут, как бы по волшебству.
– Ну да, ну да… ты же пишешь: «на экране телевизора президент жарко лобызался с патриархом…» Любопытно, с каких это пор член партии вдруг лобызается с церковным иерархом? А как же «партбилет на стол»?
– Не будет этого. И партии той уже не будет. То есть она как бы будет, но в стороне. У нас сейчас церковь отделена от государства, а там коммунистическая партия будет отделена.
– А церковь?
– Наоборот, приближена.
– Зачем?
– Ну-у… грехов много, проще замаливать.
– Но партия-то останется? Я что же, взносы напрасно плачу?!
– Как бы тебе объяснить… Партий будет несколько. Но они такие… игрушечные. Понарошку.
– А ты заметил, что сейчас рассказываешь мне об этом мире чуть больше, чем написал?
Кармазин осекся.
– Э… м-мм… – замычал он что-то невразумительное.
– Я же сразу заподозрил! – обрадовался Иван Яковлевич. – Все-таки ты что-то знаешь о мире, которого еще нет. Как, откуда? Кто тебе сообщил? Я не допускаю мысли, что ты некоторым образом уэллсовский путешественник во времени – хотя бы потому, что помню тебя чуть ли не с детства, и ты на моих буквально глазах вырос из юного безобидного графомана в подающего немалые надежды молодого литератора сорока неполных лет.
– Всё очень просто, – сказал Кармазин без охоты. – И в то же время сложно. Конечно, я сам сочинил «Сон» от первой до последней буквы. Я же говорю: летело как по маслу. Никто мне его не нашептывал, и ветром в окно не надуло.
– Это и коту понятно. Чтобы сочинить такой… как бы помягче выразиться… пашквиль, большой фантазии не нужно. Поступаешь старым чукотским способом: что видишь, о том и поешь. Вот как сейчас идем мы с тобой по улице. Я вижу: детский сад. Детишки идут на прогулку с красивой девушкой-воспитательницей. А ты говоришь…
– Детский сад закроют, помещение продадут. И будет здесь банк. Маленький такой банчишко.
– Я вижу: органный зал. – Кармазин засмеялся, и Иван Яковлевич поспешно исправился: – С залом уже всё ясно. Что еще я вижу? А, вот: гастроном.
– Гастроном и останется. Только называться он станет «торговый центр», а хозяином его будет градоначальник.
– Гм… ну-ну. А что тут у нас? Кафе на перманентном ремонте, без названия.
– Гиблое место, – оживился Кармазин. – Кафе не достроят, бросят и начнут сызнова. Тут возникнут поочередно пиццерия «Ева», кафе «Адам», потом ресторан под названием, кажется, «Кактус»… или «Кукес»… а к тому времени, когда мой герой продефилирует мимо, откроется фешенебельное заведение с девочками и живой музыкой «Ле Маркаж».
– Тэ-э-экс… Взглянем направо. Частный сектор деревянной постройки. Слева, между прочим, то же самое.
– Справа – высотный дом с квартирами индивидуальной планировки. С книжным и зоомагазином. С того угла, что выходит на трамвайную линию, угнездятся бистро «Путята» и торговля обувью. А слева избы как стояли, так и стоять будут. Только обветшают окончательно. Впрочем, очень может быть, что скоро их сожгут.
– Сожгут? Кто?!
– Неизвестные злоумышленники. Спалят вместе с жильцами. Виновников найти не удастся, но на пепелище, кстати, и очень скоро возведут престижную многоэтажку. Этакий жилмассив на костях… Там вообще очень быстро строят. Только отвернись – и дома твоего нет, и кровати твоей нет, и тебя самого нет, а забиты уже сваи, подъемный кран башней вертит, и строители меж собой по-турецки бранятся. Такая вот чукотская песенка…
– Невеселая песенка у нас вышла. Не чукотская даже, а что-то этакое мрачное, готическое. Мол, вот то-то и то-то кое-где у нас порой нехорошо – а будет еще хуже! Только с фотонным приводом…
– А ведь не было никакой фантазии, – печально сказал Кармазин. – Наваждение – да, пожалуй. Я шел по улице, и вдруг словно ветер налетел и встряхнул кроны деревьев. Только вместо деревьев были вот эти дома, вот эти улицы… А сквозь них проступил другой Мир. Я как шел, так и встал, распахнувши рот. Только успел подумать: «С голубого ручейка начинается река… а дорожка в дурку – вот с этого…» Я ведь был с недосыпу жуткого, работал всю ночь, кофе самый поганый хлебал ведрами. Вот, думаю, и началось. И пока я впитывал этот другой Мир всеми своими органами чувств, следом на меня хлынуло Знание. Я знал всё об этом мире. И всё о себе в этом мире. Видел нее только что-то вокруг себя, а и за пределами этого видения. На какое-то время мне удалось слиться с самим собой – тогдашним, совсем уже немолодым, нездоровым, судьбою обиженным, всем всегда недовольным, и совершенно точно знающим, что впереди у него – то есть у меня! – ничего хорошего нет. Этот Мир в нем – во мне! – не нуждается и только и ждет, когда же он, то есть я, избавлю его от своего обременительного присутствия.
– Да брось, – сказал Иван Яковлевич. – Что значит «не нуждается»? Даже если допустить, что всё так, как ты говоришь… У тебя дети, друзья… Читатели, наконец! Ты всем и всегда будешь нужен. Это действительно был бред наяву. От нервного переутомления. Ну ничего, сборник у тебя практически готов, отдохнешь теперь.
– Не бред это был, – промолвил Кармазин. – Просто наше будущее по какой-то своей прихоти на краткий миг просочилось в наше настоящее. А увидел это один лишь я. Почему? За что мне такой подарок? И как я должен с ним поступить?
– Забыть, – уверенно предположил Иван Яковлевич. – Лично я не готов еще носить тебе передачки в дурку.
– Может быть, и стоило забыть. Я и забуду. Если, конечно, пойму, отчего это произошло со мной. Я вот что думаю… Вот если бы я сидел и писал о каком-нибудь типусе из двадцать третьего века. И он ходил по своим эфирным улицам, дышал своим зефирным воздухом, питался витаминными таблетками, а в отпуск летал на какую-нибудь альфу Гепарда. И думал бы, что так оно и есть, так всегда и было, так и должно быть во веки веков. И вдруг я отвлекся. Ну, та же соседка за спичками пришла. Или агитаторы на выборы позвали. Машина за окном с деревом поцеловалась. Да мало ли причин… И я на мгновение вырвался из всего этого эфира-зефира, повел вокруг себя туманным взором и увидел кривые стены в отставших обоях, соседку с ее нелепыми спичками, за окном – пыльные деревья, и трамвай с пьяными работягами ползет-дребезжит от завода до завода… Быть может, в этот роковой миг и придуманный мною типус вдруг увидел мой мир моими глазами. Увидел – и оцепенел в ужасе. И самому себе не поверил, что такое возможно. Ведь он что о нашем мире думал?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
