— Тише ты, видишь? — указал Кочет на отворенное окно, из которого выбивался неяркий свет. — Ведь не спят еще, проклятущие.
— Да, я и то вижу… А ведь беседка, что я наметил, прямо против окна…
— Думаешь, не увидят?
— Может, и ничего, а увидят — прогонят… Ночуй в канаве… Эх ты, жизнь…
— Что же делать?
— А вот что! Переждем тут, под стеной… Не до петухов же не спать будут. Угомонятся, тогда мы в беседку и проберемся.
— Дело, — согласился Кочет, — переждем!
Они притаились под стеной вблизи открытого окна; шум, вызванный ими, привлек внимание чуткого Петра, который настороженно стоял у занавески, стиснув рукоять ножа.
Шло время… Стрельцам давно уже надоело стоять и ждать, да и спать им хотелось, так что невтерпеж стало.
— У, полуночники! — с сердцем выбранился Кочет. — Ночь уже на дворе, а они не укладываются… А знаешь что, Телепень?
— Что?
— Давай поглядим, кто там такой полуночничает? Може, немчинская девка с хахалем милуется.
— Так мы их спугнем, — хохотнул, оживился Телепень. — Верно ты говоришь, давай!
Они подкрались, затаивая дыхание, к окну. Первым взобрался на узкую завалинку Кочет, заглянул и кубарем, без звука скатился вниз, кинулся в кусты. Что такое? Телепень постоял, подумал и, подумав, не говоря ни слова, сопя, полез к окну. Он увидел комнату в табачном дыму, мертвую улыбку скелета и глаза царя, глядящие на него.
Волосы дыбом поднялись под шапкой у парня, ослабели руки…
— Чур, меня чур! — вырвался из его груди дикий, отчаянный вопль. — Оборотень, антихрист!
Затопали по земле его сапоги, зашуршали у калитки кусты.
Петр сутулил плечи у окна…
XI
Анхен
Сумрачен был взгляд царя. Скулы его каменели. Заговор? Вспомнились очумелые глаза мордатого стрельца, его вопль. Царь покачал головой, хмыкнул. И вдруг весело, безудержно рассмеялся.
— И поделом негодникам! — бормотал он сквозь смех. — То-то я думаю, их душа в пятки ушла… Эх, людишки, — презрительно закончил он и, позабыв о приключении, снова принялся за прерванную было работу.
Но, должно быть, в этот вечер ему не суждено было заниматься науками: только что венценосный ученик хотел углубиться в книги, как у дверей послышались веселый девичий говор и смех.
Он приподнял голову и слегка улыбнулся.
— Ишь, — проговорил вполголоса, — одна стрекоза другую привела… Что же они сюда не идут? Чего там за дверями стрекотать?
Как бы в ответ дверь распахнулась и в кабинет пастора вбежала Елена, таща за руку другую девушку.
— Иди, Анхен, не упрямься, — смеясь, сказала она, — молодой московский царь — не медведь и тебя не укусит.
Петр поднялся со стула и во все глаза смотрел на гостью, чувствуя, как вдруг загорается все его лицо. Пред ним была та самая неземная нимфа, которая рисовалась в его молодых грезах: не лупоглазая жирная московская «тетеха», нет, это была она — высокая, статная. Тяжелые золотистые косы змеями висели по плечам, голубые глаза смотрели гордо, но в то же время кротко. Щеки так и пылали ярким румянцем. Девушка была, видимо, смущена этой неожиданной для нее встречею, однако на ее лице не отражалось ни испуга, ни тревоги. Петр даже плохо слушал Елену от волнения. О чем это она?..
— Ваше царское величество, — с церемонным реверансом говорила Елена, — прошу вашего позволения представить вам мою подругу Анхен Монс.
Это имя было знакомо Петру. Он не раз слыхал о Иоганне Монсе, богатом виноторговце. Ясно, что эта девушка — его дочь.
— Я рад знакомству с вами, фрейлейн, — проговорил он, протягивая девушке руку. — Слышал о вашем отце, а вот теперь вижу вас…
— Что ты так на него смотришь, Анхен? — оставляя в стороне всякую церемонность, воскликнула Елена. — Ты, может быть, удивляешься, что он так прост? Вероятно, тебе наговорили, что эти московские цари — какие-то божки… сидят на своих престолах, а им все кланяются… Так нет, видишь, вон он какой… Он у вас бывает запросто и даже не любит, когда его здесь называют царем. Ну, знакомьтесь же, разговаривайте… Я пойду по хозяйству! — И Елена убежала, оставив молодых людей одних.
Как всегда, на первых порах неожиданного знакомства чувствовалась неловкость. Очевидно, Петр произвел сильное впечатление на молодую девушку, ее зоркие глазки сразу заметили, что он тоже смотрит на нее с волнением. И разговор не клеится. Молодые люди задавали друг другу незначительные вопросы, отвечали на них, но смущение все-таки владело ими. Разговор то и дело прерывался…
Так прошло некоторое время.
Вдруг в кабинет вбежала Елена Фадемрехт. На этот раз она была взволнована и даже испугана чем-то.
— Государь, — заговорила, прерывисто дыша, — тут сейчас явился какой-то молодец, который желает видеть вас.
— Кто такой? — нахмурившись, спросил Петр.
— Не знаю, но он очень настойчив и говорит, что если не будет допущен к вам, то могут произойти для вас большие неприятности…
— Э-эх! — досадливо махнул рукой Петр, вспомнив вытаращенные глаза стрельца, — так вот всегда… Прознали, значит, мелкие шавки мой след… Вы, фрейлейн, ничего не слыхали?
— Ничего! А что?
— Кричал тут под окнами кто-то.
— Мы были далеко, во внутренних покоях… Как будто я слышала какой-то крик… Не правда ли, Анхен?
— Да, — ответила Монс, — и мне показалось, что кто-то кричит… Но ведь это так часто здесь… Какие-нибудь пьяные стрельцы из Московии. Ох, простите, государь!
Появление нового лица прервало ее слова. Петр уставился круглыми глазами: кто таков?
Вошедший был еще совсем юноша, вернее, подросток, безбородый, с только что начинавшими пробиваться усами. Одет не по-простому: богатый кафтан, расшитые сапоги, опушной колпак, который он держал в руках, показывали, что он принадлежит к знатному боярскому роду. В пасторский кабинет он скорее вбежал, чем вошел. Увидев царя, выпрямившегося во весь свой рост и смотревшего на него сверкающими от гнева глазами, смутился и испугался.
— Великий государь, — дрожащим голосом воскликнул он, преодолевая свой испуг, — помилуй… Не вели казнить, дозволь слово вымолвить.
— Кто ты? — спросил Петр отрывисто. Его рука уже нащупала под кафтаном рукоять запоясного ножа. — Ну? Говори, кто?
И ноздри его заходили. Что вызвало гнев, сам толком не понимал. Врываются тут всякие, как к ровне, не дают поговорить. Покосился на Анну, покусал губы в досаде.
— Ну, так что же? — опять спросил он. — Чего молчишь?
Юноша опустился на одно колено и, поникнув головой, произнес дрожащим голосом:
— Твоего боярина Каренина сын я, Павлом звать.
— Каренина? — нахмурил лоб Петр. — Что же я не слыхал такого? Верно, к сестрице моей Софьюшке забегает, а то бы уж я слышал. Так чего тебе надобно, с чем явился?
Гнев его затухал. Петр повертел головой, дернул ворот.
— Позволь, великий государь, говорить с тобой, — поднял голову Павел. — Негоже, чтобы уши слышали, что я говорить тебе буду. Прикажи им уйти, — кивнул он в сторону девушек, с любопытством смотревших на них.
XII
Ночной переполох
Петр тоже взглянул на них, и девушки поняли этот взгляд как безмолвное приказание.
— И в самом деле, Лена, выйдем, — произнесла Анна Монс. — Прощайте, государь, — почтительно, но с достоинством поклонилась она молодому царю. — Будете еще в нашей слободе, не забудьте и нас своей милостью.
Она пошла к дверям, не пошла — поплыла лебедушкой.
Петр быстро перегнал ее, открыл пред ней дверь и, когда девушки проходили мимо него, проводил их низким поклоном.
Молодой Каренин стоял неподвижно на колене, косился на скелет. Царь потер подбородок.
— Ну, говори! — опустился он на табурет около скелета. — Что у тебя там такое? Какая еще тайна? Да встань! Не люблю я этих преклонений. Ну?!
Павел быстро поднялся и, подступив к Петру, торопливо заговорил:
— Не с добрыми вестями пришел я к тебе, великий государь! Задумали по твою жизнь людишки скверные и, прознав, что ты сюда, в Кукуй-слободу, наезжаешь, решили промыслить.
Петр вздрогнул, и его лицо потемнело еще более.
— Кто же такие? — мальчишеским голосом выкрикнул он. — Стрельцы небось?
Всплыло в памяти толстоносое лицо в окошке…
— Они, государь. Ведь ведомо тебе, что всякое зло на Руси от них идет. Поставили они засаду, чтоб захватить тебя, как только выйдешь за Кукуй-слободу на проезжую дорогу. Поберегись, государь! Умоляю тебя, поверь моим словам, не езди сегодня отсюда.
— Ну, этому не бывать! — так и вспыхнул молодым задором Петр. — Чтобы я, царь московский, да злодеев испугался? Или забыл ты, что своего помазанника и Бог хранит.
— Так, государь, но ты будешь один, а их много.
— Пусть. Но ты-то, ты-то откуда знаешь это?
Павел заметно смутился, а потом взволнованно ответил:
