в штатах Мексиканского залива, и, будучи агентом мануфактуры из Олбани, занимался продажей коттон-джинов[10] и сельскохозяйственного инвентаря. Широкоплечий, очень просто одетый, загорелый молодой человек, чей подбородок был скрыт под небольшой бородкой, принял предложенную ему сигару, сел рядом с нами и представился капитаном Макинтайром из армии Соединенных Штатов, который из-за надвигающихся неприятностей только что отказался от своего назначения и вернулся с техасской границы на свою плантацию в Миссисипи. Он был первым ярым сецессионистом, с которым я познакомился, и я с увлечением слушал его жалобы на агрессивность Севера.
Человек из Олбани был сторонником рабства и заявлял, что в случае разделения, его судьба будет связана с Югом, к добру ли, худу ли, не важно. Но он мягко настаивал, что сецессионисты действуют слишком поспешно и плохо информированы, надеялся, что трудности могут быть устранены через компромисс и утверждал, что, путешествуя по всем хлопковым штатам с момента избрания м-ра Линкольна, повсюду вне больших городов он обнаружил сильную любовь к Союзу и всеобщую надежду на то, что Республика и далее останется единой. Он был очень «консервативен», всегда голосовал только за демократов, был уверен, что северные люди не будут обманывать своих южных братьев, и настаивал на том, что в штате Нью-Йорк настоящих, истинных аболиционистов не более 20-ти или 30-ти тысяч человек.
Капитан Макинтайр молча выслушал его, а затем заметил:
— Вы, как мне кажется, настоящий джентльмен, и вы можете искренне высказывать свое мнение, но вам не следует так ярко проявлять свои чувства в штате Миссисипи. Это может плохо для вас закончиться!
Ньюйоркец быстро ответил, что он «твердо убежден» в том, что он не одобрит никаких компромиссов, которые не дали бы рабовладельцам все, что они просили. Между тем, молчаливый, но внимательный слушатель, я размышлял над немецкой пословицей, что «речь — серебро, а молчание — золото». Что-то неясное дало мне повод заподозрить, что наш бравый вояка не был южанином по рождению, и после нескольких дополнительных вопросов он неохотно заставил себя признаться, что он уроженец штата Нью-Джерси. Вскоре после этого, на небольшой станции, капитан Макинтайр, последний солдат армии Соединенных Штатов, распрощался с нами.
В Гранд-Джанкшен, после того как я занял лежачую позицию в спальном вагоне, две молодые женщины, занимавшие на соседние места, вступили в разговор с сидевшим рядом с ними джентльменом, в результате чего и возник такой забавный диалог.
Узнав, что он торговец из Нового Орлеана, одна из них спросила его:
— Вы знаете м-ра Пауэрса из Нового Орлеана?
— Пауэрс… Пауэрс, — задумался торговец. — А чем он занимается?
— Азартными играми, — таков был невозмутимый ответ.
— Сохрани меня, Боже, нет! Что вы знаете об этом игроке?
— Он мой муж, — невероятно быстро ответила женщина.
— Ваш муж — игрок?! — воскликнул джентльмен с ноткой ужаса в каждом слове.
— Да, сэр, — подтвердила бесстрашная женщина. — А игроки — лучшие люди в мире.
— Я не знал, что они когда-нибудь женятся. Хотелось бы мне посмотреть на жену игрока.
— Хорошо, сэр, взгляните на меня, и вы тотчас увидите ее.
Торговец отдернул оконную занавеску и внимательно посмотрел на свою собеседницу — юную, розовощекую и довольно симпатичную женщину с голубыми глазами и каштановыми волосами, одетую скромно и со вкусом.
— Мне хотелось бы познакомиться с вашим мужем, мадам.
— Хорошо, сэр, если у вас будет много денег, он будет рад познакомиться с вами.
— Он когда-нибудь приходит домой?
— Да благословит вас Господь, да! Он всегда приходит домой в час ночи, после того, как заканчивает партию фараона. Он не пропустил ни одной ночи с тех пор, как мы поженились — уже пять лет. Недалеко от города у нас есть ферма, и если в следующем году его дела пойдут хорошо, мы уедем туда и никогда больше не будем жить в городе.
Весь следующий день я путешествовал по дремучим, покрытым густой листвой и кудрявыми пучками серого испанского мха лесам. Повсюду прекрасные, тянущиеся вверх зеленые веточки розы чероки, желтые цветки сассафраса, белые цветы кизила и дикой сливы. Наша дорога простиралась по бескрайним просторам огромной и вечнозеленой Луизианы, где трава достигала четырех футов в высоту, а ручьи — десять или двенадцать дюймов в глубину.
Это был день инаугурации м-ра Линкольна. Один из наших пассажиров заметил:
— Я надеюсь, что Бог покарает его, и он будет убит раньше, чем произнесет слова присяги!
Другой сказал:
— Я поспорил на новую шляпу, что ни он, ни Гэмлин не доживут до инаугурации.
Старый миссисипец, из рабочих, хотя и владелец дюжины рабов, заверил меня, что люди не желают войны; Но Север постоянно обманывал их, и им теперь нужно восстановить свои права, даже, если за них придется сражаться.
— Мы — южане, — сказал он, — самые независимые люди на земле. Мы производим все, что нам нужно, да и мир не может обойтись без хлопка. Если разразится война, это навлечет на Север страшные страдания. Мне жаль неграмотных, обманутых политиками рабочих, потому что им придется терпеть много лишений и, возможно, голод. После того, как отменили торговлю с Югом, мануфактуры остановились, работники голодают, улицы Нью-Йорка заросли травой, а бродящие по Бродвею толпы кричат: «Хлеб или Кровь!» Северные фанатики увидят, к чему привела их собственная глупость, но будет уже слишком поздно.
Таков был стандарт всех речей сецессионистов. Их Хлопок был не просто Королем, но Абсолютным Деспотом. Они были глубоко уверены, что могут управлять Севером, отказываясь покупать его товары и управлять всем миром, отказываясь продавать ему хлопок. Это — любимая и популярная на всем Юге идея. Бэнкрофт рассказывает, что еще в 1661 году колония Вирджиния, страдающая от экономического гнета, призвала Северную Каролину и Мэриленд присоединиться к ней и отказаться выращивать табак, чтобы тем самым заставить Великобританию предоставить им определенные желаемые привилегии. Теперь же мятежники полностью утратили понимание того, что торговле всегда присуща взаимность, что они нуждались в продаже своего огромного количества продукции так же, как и мир, который нуждался в ней и желал его купить, что Юг покупал в Нью-Йорке просто потому, что это был самый дешевый и лучший рынок, и потому все хлопкопроизводящие штаты моментально задохнулись в океане своего товара, поскольку менее чем за пять лет мир смог сам вырастить его или получить нечто подобное из других источников и забыть, что они когда-либо существовали.
— Прошлым летом, — сказал другой плантатор, — я прожил шесть недель в Висконсине. Это — настоящее логово аболиционизма. Рабочие изумительно невежественны. Они честны и трудолюбивы, но глупее нигрюхов Юга. Они думают, что
