Поскольку ученая дама отнюдь не была религиозна — не позволяли материалистическое образование и философская подготовка, — сам этот факт, несмотря на его неординарность, ее не то чтобы испугал, а скорее взбудоражил. Если что и вызывало в ней досаду и страх, так это не явление само по себе, а следующий за раскрытием его природы этап — публичное разглашение, столкновение с общественным мнением и политические последствия. В сущности, ученая дама была скандализована не больше, чем если бы вместо ангелов обнаружила у себя на балконе пегаса, сирену, сфинкса или какое-нибудь другое существо двоякой природы с известным мифологическим статусом. Но если в случае пегаса, сирены или сфинкса дама, удостоверившись, что это не обман зрения и не сон, помчалась бы, не чуя под собой ног от радости, оповестить коллег, компетентные инстанции и научные круги, срочно засела бы за информационные отчеты и статьи, развернув в них свои гипотезы и подводя под феномен научную базу, то признаться в существовании ангелов казалось ей куда как сложнее. Ученая дама с трудом представляла, как она — многолетняя бессменная руководительница семинара «Эволюция европейской атеистической мысли» — входит на кафедру философии и объявляет, что у нее на балконе, в курятнике, обитом белым атласом и устланном китайскими махровыми полотенцами, заперты двенадцать ангелов. Да одной только боязни за свою репутацию хватило бы, чтобы постараться всеми силами сохранить происшедшее в тайне. Но дама прекрасно понимала, что дело не только в этом. В то время как всемерно ожесточается борьба с распространением сектантства, сделанное вот так, с бухты-барахты, сообщение о том, что ты завела на балконе двенадцать — да и число-то, как на зло, сакральное — ангелов, может получить превратное истолкование и вызвать весьма нежелательные комментарии. Итак, решительно исключив этот путь, но не в состоянии найти или придумать что-то другое, ученая дама в конце концов уснула, а альбом «Итальянское Возрождение» тихо соскользнул с кровати и встал на ковре стоймя, полуоткрытый.
Там она и нашла его утром, проснувшись в холодном поту, в судорогах ужаса. Несколько мгновений она пролежала, уставившись на шедевр Веронезе, который вопросительно смотрел на нее с разворота листа, потом почти звериным прыжком соскочила с кровати и кинулась, на бегу захлопнув книгу ногой, к раковине, над которой долго стояла склонившись, как будто хотела освободиться не от остатков вчерашнего небрежного ужина, а от самого кошмара, явственно, как отрава, въевшегося в ее внутренности.
Сон был такой: то ли ее птицеводческая затея прошла гладко, без неожиданностей, то ли она не разглядела, что из яиц вышли не цыплята, — во всяком случае, она изловила одного крылатого бедолагу и, во исполнение своих кулинарных планов, самозабвенно приготовила из него рагу под белым соусом, — рагу, которое затем ничто не помешало ей съесть, с легким сердцем и с той обостренностью вкусовых ощущений, какую дает только сон. Но, благополучно разделавшись с последним куском, она почувствовала на себе чей-то взгляд и увидела, что напротив, за столом, сидит тот самый старик, глядит на нее, трясясь от ненависти, и шевелит губами, едва выговаривая слова. Она, не расслышав, попросила повторить, и он повторил, как будто с кашей во рту, ту же фразу (что ту же, она поняла, но по-прежнему не могла разобрать слов). И тогда в третий раз он произнес более чем членораздельно, как бы выплевывая по слову:
— Ты съела ангела.
И добавил, задохнувшись от ярости и отвращения:
— Несчастная!
Теперь она расслышала, но не сообразила, что он имеет в виду, и предложила — тоном экзаменатора, предназначаемым для нерадивых студентов, — выражаться яснее, без метафор.
— Без метафор? — взревел старик, поднимаясь на ноги, невообразимо длинный, до потолка, и, выпрямляясь, высадил головой потолок. А оттуда, с высоты, голос его прозвучал подобно грому:
— Без метафор, говоришь?
И, раздвинув ей зубы спустившейся откуда-то из высей рукой, он стал вынимать, как из мешка, то крылышко в золотистом пуху, то пухлую детскую ручку, сжимающую и разжимающую кулачок, как во сне. Но не дикие действия старика, не его исполинские размеры, не голос, громыхающий с невидимого потолка, ужаснули ученую даму и вырвали ее из сна, а то, что при виде останков крылатого существа к ней вернулась память и вместе с ней — осознание, во всей их чудовищности, слов, три раза выкликнутых стариком. Проснувшись и добравшись до раковины, она старалась вывернуться наизнанку, как будто хотела вырвать грех с корнем, увериться, на случай если это был не только сон, в полном отторжении от себя святотатства и скверны. Придя наконец в чувство, она поспешила на балкон взглянуть на ангелов. Запертые по трое в клетке, они спали, сплетясь в клубки, как котята. Спали ненакормленные — она до сих пор так и не решила, что из еды им подходит. Но ведь они подросли и так. Может, они вообще обходятся без еды? Во всяком случае, голодом их не уморишь. Она отбросила минутную низкую мысль и наклонилась над ними. Днем они не стояли на месте, и она их как следует не разглядела. Теперь, прижавшись друг к другу, выставив крылышки, они казались единым организмом, удивительно мягким, шарообразным, осененным воздушной пенистой сферой: лучами сложенных, стоящих торчком крылышек. Она отметила, что из детского пушка кое-где прорезались перья, вполне отчетливые, гораздо светлее, чем пух, почти серебряные. Любуясь, как они дружно и мерно дышат, как разрумянились во сне их щеки, как подрагивают под веками глазные яблоки, она не находила в них больше ни следа чего-то скользкого и срамного, как вначале, они будили теперь только умиление, только желание заслонить, защитить их. Отдав себе в этом отчет, дама впервые с начала событий по-настоящему испугалась и поспешно вернулась в комнату. Ей предстояло самое трудное — внять голосу разума и признать случившееся абсурдным, а то и вообще неслучившимся, ведь ангелы на балконе — это что-то из области безумия и бреда. Но стоило суровому рацио ослабить надзор — и почтенная дама начинала думать, что она не просто поразительно скоро свыклась с обстоятельствами, но и что бедные существа, так по-детски спящие у нее за окошком, ей теперь не чужие и — к чему скрывать — она к ним привязалась. Конечно, так быстро освоиться ей помогли и репродукции, в конце концов, у нее на балконе жили всего-навсего самые обычные плоды воображения поэтов всех времен, абстракции — только абстракции во плоти. Что может быть знакомее, чем ангел? Встретив его, многие удивятся, но найдется ли хоть один, кто его не узнает? Это, конечно, никак не меняло дела, и ученая дама нисколько не сомневалась в реакции коллег, если бы она — случись с ней приступ мазохизма и экзгибиционизма — поделилась с ними своим чрезвычайным балконным секретом. Во-первых, ее версии никто, ни одна душа, не поверит. Станут доискиваться: нет ли здесь какой-нибудь запретной, позорной подоплеки. Не найдут, так придумают — когда надо друг друга перещеголять, за домыслами дело не станет. Ясно, что одними словами их не убедить.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
