- Из местных полицаи?
- И здешние были, - Убежали?
- Кто убежал, а кого шлепнули.
- Ну, интересно, кто они?
- Так, подонки, - брезгливо говорит Аня. - Разве кто из добрых людей пойдет?
- А Степан-то Николаич - пошел, - откликается свекровь.
- Какой же он добрый? Такая же гадина, - жестко говорит Аня.
- Кто это?
- Бургомистр наш, Никольский. Зубным врачом тут был.
- Коронки мне еще ставил, - вспоминает свекровь, - И что же, сам пошел?
Аня вскидывает голову.
- Наверно, сам... Ведь вот удивительно: сколько он тут работал - я уж и не помню. Девчонкой еще в сад к ним ходила. Обходительный такой, внимательный. Ну, и думала - человек как человек. А вот довелось, дрянь из него и полезла наружу!.. Смотришь, бывало, как он из комендатуры на пролетке катит - сердце зайдется! Ах, ты, думаешь, гадина, - сколько лет мы тебя за своего считали!
Аня на минуту замолкает.
- И подумать ничего нельзя было. Держал он, говорят, когда-то частную практику - так ведь когда это было! Оказывается, нет, - нутро черное, беленьким только прикидывался.
- Не поймали?
- Куда там! На полуторке укатил, набил полну машину. Говорят, сейчас опять где-то бургомистром.
- Далеко не убежит, такое добро они долго возить не будут, - позевывает Левашов. - Швали у них и своей достаточно.
- Конечно, не убежит, - соглашается Аня. - Мама, а знаешь, кто ко мне сегодня заходил?
- Кто?
- Нюрка Кирсанова.
Свекровь всплескивает руками.
- Да что ей, бесстыжей, от тебя надо? И не посовестилась?
- Захотела от кого совести!.. Приходила узнать, нельзя ли ей в райкомхоз поступить.
- А вы что?
- Сказали, что немецкой подстилке делать у нас нечего!.. Подружка была, - дрогнувшим голосом поясняет Аня.
- Да уж какая она тебе подружка? - горячо протестует свекровь. Бессемейная, девка вертлявая!
- Какая ни была, а дружили, - твердо говорит Аня. - Раньше-то она не такая была. Да, видно, тонка: пришли эти - свихнулась.
- Приходила еще, выхвалялась, - негодует свеккровь. - Я, говорит, устроенная теперь!.. Ганс там у ней, что ли, какой был?
- И не один еще.
- Срам какой!.. И что же она теперь?
- Ну. что - плачет. Говорит - ошиблась... А зашел к нам военный смотрю, так глазами и запрыгала!
Пресс задумчиво барабанит пальцами по столу. Левашов курит, - видно, что он очень устал. Метников сидит в самом углу, что-то быстро записывает. Делает он это, как и Гранович, довольно часто. У этих питомцев Литинститута есть хватка, какой нет у меня. Я только переживаю то, что вижу и слышу. Поглядывая на своего рыжего секретаря, впервые думаю о том, что наблюдательность, трудолюбие, вероятно, и создают писателя.
- Я пойду, - поднимается Левашов.
- Да, пора, - соглашается Пресс. - Хозяйкам тоже отдыхать надо.
Редактор и Левашов уходят, слышно, как под ними шуршит сухая солома. Укладываются и хозяйки. Метников еще минуту-другую пишет, потом закрывает блокнот.
- Знаете, Прохоров, не кто-нибудь, а мы с вами должны будем рассказать об этой войне следующим поколениям. Выйдет не выйдет, - он похлопывает по блокноту, - а пытаться надо.
- У вас книжки есть?
Метников откровенно усмехается.
- Одна была. Таких книжек лучше не писать...
Хорошо начавшийся разговор прерывает Гранович.
Он тщательно закрывает за собой дверь, молча раздевается.
- Что, сердцеед? - насмешливо спрашивает Метников. - Погнали тебя девчата?
- Сам ты сердцеед! Сухарь! - вспыхивает Гранович.
- Погнали! - хохочет Метников. - Да, Машенька - девушка решительная. Генеральская дочь.
- Я запрещаю говорить о ней пошлости! Слышишь?
- Запрещай, запрещай. Только тише: люди спят. - Метников, улыбаясь, смотрит на Грановича, мягко говорит: - Дурак ты, Женька!
Гранович утихает.
- Ну и ладно. Ты один умный... Я по-хорошему, понимаешь? Нравится она мне.
- Вот и давай по-хорошему: пошли спать.
Гранович безнадежно машет рукой.
Потихоньку укладываемся. В комнате темно, тихо, слышно, как посапывает во сне Сашка.
- Толя, - негромко окликает Гранович.
Метников молчит.
- Спит уже... Прохоров, вы спите?
- Нет.
- Правда, Машенька - чудесная девушка?
- Правда.
Гранович долго молчит. Я начинаю дремать, но он снова спрашивает:
- Хотите, почитаю стихи?
- Почитайте.
Гранович приподнимается, свистящим шепотом читает:
На весеннем, на шумном Арбате...
Глаза у Машеньки нежные.
- Вот, не одному вам счастливым быть! - встречает она меня утром. Отец письмо прислал. Хотите почитать?
Мне неловко отказываться, еще более неловко читать.
На голубоватом разграфленном листке - четкие, собранные строки.
"Здравствуй, моя цыганочка!.."
Письмо коротенькое, ласковое; пробежав его, почемуто ясно представляю пожилого человека, много пережившего, немного грустного. У него седые волосы, внимательные глаза, суховатые быстрые руки.
Отец журит Машеньку за самоуправство - уехала, не спросясь, бросила институт. Полушутя спрашивает:
не хочет ли она перейти в его армию? "Газета у нас такая же, а отцовский глаз ближе... Знаю, как ты сейчас вздернешь свой милый носишко, потому и не настаиваю. Хотел написать о тебе Федору Антоновичу - вашему командующему (это мой старый товарищ), да подумал, что обидишься... А вот "приданое" свое забрала - это меня тревожит. Не замуж ли ты собралась? Не торопись, дочка: счастье нам кажется всюду, а приходит только бднажды..."
- Что это за приданое? - смеюсь я.
Машенька краснеет.
- Это он сам придумал! Я написала, что взяла с собой два отреза на платье.
- Поедете к отцу?
- Ну да! Чтоб все говорили: под крылышком! Увидеть бы его.
- О чем вы тут беседуете? - подходит Гранович. Он, кажется, все еще сердится за вчерашнее; я так и заснул, не дослушав стихов.
Машенька прячет письмо в гимнастерку, - Так, ни о чем.
Гранович обиженно отходит.
- Прохоров, - зовет Кудрин,- прочтите статью.
Он присаживается рядом. Мне нравится его манера писать. Статья, правда, немного суховата, но лаконичная, четкая в выводах.
- Хорошо.
- И никаких замечаний?
- Нет.
- А не сократить ли нам этот абзац? - Кудрин отмечает ногтем на странице.
Внимательно прочитываю абзац, затем читаю статью без этого абзаца. Статья ничего от сокращения не теряет, - Значит, лучше сократить, удовлетворенно говорит майор, и мне кажется, что он улыбается.
За окном глухо и тяжело ухают взрывы, стекла в окнах дребезжат. Приподняв голову, прислушивается Метников. Удивленно взглядывает в окно Кудрин, настораживается Гранович. И только Левашов, обдумывая фразу, задумчиво грызет кончик ручки, В эту минуту входит Пресс.
- Наши бьют. Дальнобойные.
Редактор снимает шинель, садится за стол, - Капитан Левашов - ко мне!
Левашов проворно встает.
- Слушаю, товарищ старший батальонный комиссар!
- За что командир полка подарил вам наган?
Обычно невозмутимый Левашов краснеет.
- За участие в атаке - так он мне сказал...
- А еще точнее?
Левашов удивленно пожимает плечами.
- Не знаю. Что случилось, товарищ старший батальонный комиссар?
Мы все побросали ручки, слушаем.
- Случилось вот что. Сотрудник редакции Левашов...
участвует в атаке, заменяет убитого командира взвода, ведет этот взвод в атаку, успешно выполняет боевую задачу, а... - Пресс переводит дух, грозно заканчивает, - а старший батальонный комиссар узнает это последним!
И не от Левашова, а в штабе армии. Что это такое?
Поняв, что ничего страшного нет, разрешает себе переступить с ноги на ногу и стоящий по команде "смирно"
Левашов.
- Нечего улыбаться, - старается сохранить все тот же грозный тон редактор. - Отвечайте!
- Задание я выполнил, а этот случай считал не относящимся к делу. Да ничего особенного и не было: лейтенанта убило, а я - капитан...
- Видали - скромник! А на этого скромника наградной лист заполнен!
- Вот это зря! Я...
- Ладно, ладно, твое дело помалкивать! - Пресс встает, протягивает Левашову руку. - Ну, давай я тебя, капитан, поздравлю!
- Левашов, - и я! - тянется Метшшов.
- Тихоня!
- Орден могут дать!
- Только вот что, сотруднички! - грозно говорит Пресс. - Левашов кадровый офицер. Что можно ему - не велено вам. В командировках не геройствовать!
- Как бы не так! - негромко говорит Гуарий, и все, кто слышит его, смеются.
5
Один за другим исчезают за поворотом голубые автобусы.
Вчера войска нашей армии освободили город М. Сегодня вслед за политотделом туда переезжает и редакция. Это - вплотную к фронту. Утром, перед самым отъездом, нам выдали пистолеты и по две гранаты. Карманы моего полушубка тяжело оттянуты.
Обойтись в этот раз своим транспортом мы не смогли: полуторка доверху завалена бумагой, перегружать автобусы рискованно. Кудрин, Гранович и я должны добираться на попутных машинах. Левашов и Гуарий выехали в части еще вчера. Сначала решаем ехать все вместе, но опытный Кудрин советует поступить иначе.
