— Он имеет в виду женщин, — пояснил Гэс. — Какие-нибудь купальщицы или обнаженные на травке.
Толстые щеки Мура порозовели.
— Это должны быть леди, — тоном наказа проговорил он. — Мои посетители — порядочные люди.
— Ну да, что-нибудь по мотивам «Пикника в парке», — кивнул я.
— Главное, чтобы все было прилично, — еще раз подчеркнул хозяин «Альгамбры». — Чтобы не иметь потом неприятностей.
Он выглядел несколько обеспокоенным, и я поспешил уверить, что учту все его пожелания, и все будет как надо.
— Ладно, будем считать, что договорились, — сказал Мур. — Итак, пока вы работаете, можете у меня питаться, ну а потом, если все будет в порядке, сговоримся об оплате.
Наверно, с деловой точки зрения, это было весьма сомнительное соглашение, но мы пожали друг другу руки, и Мур подозвал официанта.
— Сегодняшний ужин — в счет работы, — продемонстрировал он свою щедрость, черкнув что-то на протянутой официантом бумажке.
Попрощавшись с хозяином, мы с Гэсом вышли на улицу.
— Теперь ты на коне. Мак, — хлопнул он меня по спине. — Смотри, не упусти шанс.
Я стал его благодарить, но он остановил меня протестующим жестом.
— Наоборот, это я обязан тебе бесплатным ужином — разве не так? — И, садясь в такси, добавил с усмешкой: — Только смотри у меня, Мак, — никакого неприличия!
Я шел по вечерним улицам, не уставая радоваться и удивляться двойной удаче. Впервые за много месяцев этот холодный отчужденный город проявил ко мне некоторую благосклонность.
Дома я первым делом осчастливил миссис Джекис — отдал двухнедельный долг и уплатил за неделю вперед.
— Откуда это? — допытывалась она. — Вы что — ограбили банк?
— Мне заказали стенную роспись, — ответил я.
Глава четвертая
Воскресным утром я снова увидел Дженни.
Со времени той первой встречи прошло недели три. Стояли ясные холодные дни, и озеро в парке, примыкающем к 72-й улице, замерзло, превратившись в отличный каток. Решив немного встряхнуться, я отправился туда, сунув под мышку старенькие коньки.
Это была лучшая пора нью-йоркской зимы. Голубое небо с редкими, медленно плывущими в вышине облаками распростерлось над городом. Крыши, дома, еще бесснежные улицы — все было залито негреющим, но удивительно ярким солнцем. Казалось, город помолодел, пусть ненадолго, разгладив свои хмурые морщины.
Я надел коньки, заткнув за пояс ботинки, для верности связав их шнурки, и ступил на лед. И меня будто подхватил стремительный поток катающихся. Набирая скорость, я помчался навстречу солнцу и ветру, бодрящей живительной струей ворвавшемуся в мои легкие. Частицей радостного потока летел я по ледяной глади, чувствуя, как кровь быстрее побежала по жилам, как снова распрямляется во мне моя молодость и сила.
Время от времени меня обгоняли, но обгонял и я — то разрумянившуюся парочку, скользившую, сцепив руки, отрешившись от всего на свете, то шумные стайки школьников, резвившихся в веселой суматохе катка, как рыбки в быстрой речке. Внимание мое привлек пожилой уже мужчина в коричневом конькобежном костюме с красным шарфом, выписывающий на льду замысловатые фигуры. Он катился вперед, затем круто поворачивал, подпрыгивал на коньках и ехал задом, вычерчивая плавный полукруг, — при этом руки были гордо уперты в бока, словно он хотел всем сказать: ну, каково! Я даже остановился и несколько секунд наблюдал за его движениями, а затем помчался дальше. Звон коньков, блеск льда, яркие краски одежд в лучах зимнего солнца — все создавало ощущение праздника. И вдруг в самой гуще этого праздничного потока я увидел Дженни.
Правда, в первый момент я усомнился, что это она. Девочка в черной вельветовой куртке и широкой юбке из той же материи, катавшаяся на каких-то старомодных коньках, была похожа на Дженни, но — повыше ростом и явно постарше. Однако пока я, остановившись, гадал — та или не та, — она сама меня заметила и с криком: «Привет, мистер Адамс!» подкатила ко мне.
— А я сомневался, ты ли это, — признался я. — Ты выглядишь старше, чем в тот раз.
— Может, вы просто меня толком не разглядели, — улыбнулась девочка.
Обрадованные неожиданной встречей, мы с минуту стояли, перебрасываясь какими-то малозначащими фразами.
— Ладно, давайте лучше кататься! — Она доверчиво протянула мне свою маленькую ладонь.
И, взявшись за руки, мы влились в шумный поток катающихся. Мы мчались все быстрей, и мир вокруг нас словно подернулся туманом, как в тот первый вечер в парке. Проносящиеся мимо фигуры, звонкие голоса, посверкивание взрезающих лед коньков — все это было рядом и в то же время как бы за какой-то невидимой гранью, отделившей нас от всех остальных. В этом странном чувстве отделенности было что-то нереальное, будто весь каток с его неостановимым движением мне просто приснился… Но теплая ладонь в моей руке возвращала к действительности. Снова и снова глядел я на скользившую рядом тонкую фигурку, все больше поражаясь, как же она сумела так быстро вырасти.
— Тебя прямо не узнать, — сказал я. — Тогда в парке была совсем кроха, а сейчас…
— Я спешу, — негромко и очень серьезно откликнулась девочка.
Легкая, как перышко, она будто летела над ледяной гладью, и струившиеся, трепетавшие на ветру оборки юбки, весь ее непривычный для этого катка наряд и облик невольно вызывали в памяти образы старинных гравюр. Ну, может, не таких уж старинных, но во всяком случае — вчерашних.
— А как поживают твои родители? — спросил я. — Успешно выступают?
— Да, — кивнула Дженни. — Сейчас они в Бостоне.
«И оставили тебя одну?» — чуть не задал я вопрос. Но тут же подумал: уж лучше оставлять, чем таскать дочку по своим гастролям.
— Знаешь, я нарисовал тебя тогда по памяти, — сказал я. — И рисунок купили. Он принес мне удачу.
— Я рада, — улыбнулась девочка. — Вот посмотреть бы!
— Я нарисую потом специально для тебя, — пообещал я.
Но она заинтересовалась именно тем наброском, и мне пришлось рассказать о мистере Мэтьюсе и о портрете, который он мне заказал, — а затем и о Гэсе, и о стенной росписи, за которую я взялся. Роспись ей тоже захотелось увидеть, но больше всего расспросов вызвал заказанный мне портрет.
— Чей портрет? — выспрашивала она. — С кого?
— Пока не знаю, — отвечал я. — Еще не решил.
Некоторое время мы катились молча, а затем Дженни проговорила:
— А может… — И, не давая себе передумать, выпалила: — Может, нарисуете меня? Вы же сами сказали…
Опять она будто читала мои мысли. Ну конечно же, я помнил слова Мэтьюса: «Напишите-ка мне лучше портрет этой девочки из парка». Но тогда, в галерее, я подумал, что вряд ли ее когда-нибудь еще встречу. И вот встретил… Да что тут размышлять, никого лучше мне не найти, и, главное, ведь именно ее лицо так заинтересовало владельца галереи. Если б только она была постарше…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
