я довольствуюсь малым. Остальное меня не волнует, особенно дела душевные. Я давно перестал читать для удовольствия. Тем не менее в то время, когда происходили
события, я изучал литературу и любил читать.
У меня нет ученой степени, но тем не менее есть скромная работа — я рецензент в одном издательстве. О литературе речи нет. Мой работодатель — и это не его вина — может позволить себе издавать только несколько книг в год, единственные, которые все еще можно продать, это в основном книги о личностном росте. На прошлой неделе я получил две рукописи, которые еще не смотрел: «Как стать счастливым за тридцать дней» и «Как сделать так, чтобы женщина стала вашей». Так что все верно: я — мужчина современный.
Но вам я могу сказать вот что: чтобы быть счастливым после событий, достаточно привыкнуть жить каждый день так, как будто завтра придет Смерть. Я прекрасно понимаю, что ничего нового я не сказал. Но в наше время стародавняя заповедь Carpe diem, carpe horam[7] обрела истинный смысл. Сегодня больше чем когда-либо античные изречения несут в себе удивительную точность, как и простонародные выражения мадам Грасия. Она не ошибается, когда день за днем говорит мне, что больше нет времен года.
Уже много лет я живу в этом убогом «изобилии». Моя работа позволяет не голодать. Ее у меня немного. Я трачу на нее всего два-три часа в день, а после занимаюсь тем, что мне больше всего нравится: гуляю по своему району — прямо как сейчас.
Бистро, в которое я обычно хожу, закрыто. Так что я иду в кафе на бульваре. Заказываю кофе из цикория и сажусь за столик. На обед хозяин предлагает мне мясное рагу. Стоящий позади него официант мотает головой. Все ясно. Спрашивать, чем они заменили говядину, не буду. Выбираю луковый суп, беспроигрышный вариант. Оглядываю зал. Он почти пуст. Несколько пьянчужек у бара слушают радио. Один из них подходит и садится рядом со мной. Я отворачиваюсь, но безрезультатно. Он заводит со мной разговор о Большой охоте. Он и у бара об этом болтал, так что выбора у меня нет. А я ненавижу такие пустые разговоры. Что еще хуже, он начинает задавать мне вопросы. Хочет знать, что я обо всем этом думаю. Только мадам Грасия позволительно болтать глупости. На этот раз я смотрю ему прямо в глаза и одариваю его своим особенным взглядом, с ледяной улыбкой, которая вытаскивает меня из многих неловких ситуаций. К сожалению, тип уже совсем надрался и, похоже, это на него не действует. От него несет, и при разговоре он плюется, хотя сам этого, похоже, не замечает. Я смотрю на его руки. У него пухлые пальцы, а ногти пожелтели от курения. И в этот момент официант приносит мой обед. Липкая тарелка пахнет горелым. Все равно аппетит уже пропал.
Я отодвигаюсь, как могу, на банкетке, чтобы поменьше слышать своего навязчивого соседа. А, так ему нужен был мой суп… Жаль, я это не сразу понял. Попроси он меня, я бы этот суп ему тут же отдал. Опять же, не обманывайтесь, думая, что это такое проявление щедрости. Я так поступил, только чтобы избавиться от него. У меня все еще есть мой кофе с цикорием.
Я снова прислушиваюсь к голосу радиоведущего. Голос стал подвывать. Охота возобновилась. Утка наконец-то покинула свою ветку. Она взлетела и, кажется, направляется к собору Парижской Богоматери.
Первым ее увидел работавший на крыше собора молодой каменщик. «К вам! К вам! Она летит к вам!»— крикнул он со строительных лесов своему бригадиру. На другом конце участка при виде летающей кругами птицы бригадир достал из сумки кусок хлеба и раскрошил.
Утка села на один из аркбутанов[8], что позволило бригадиру хорошо ее рассмотреть. Мужчина присел, чтобы его не было видно, но птица не двигалась. «Вот ты какая, птичка? Брезгуешь, значит?» — прошипел мастер. Так и было. Птица привыкла к дикой пшенице и болотным ракушкам. Благородную утку, требовательную в еде, черствый хлеб не интересовал. Она снова взлетела и, чувствуя, что ее тянет вниз, примостилась на одной из химер южной башни.
Оттуда она впервые увидела собравшуюся толпу, плотную и подвижную. У некоторых людей в руках были сетки. Другие привели собак и прижимали к уху транзисторы, как когда-то телефоны. При виде утки поднялся многотысячный рев. Как будто заиграл гигантский орган.
В честь утки. И начался великий языческий праздник. Утку ненавидели, ей было далеко до золотого тельца старых времен. Но она все равно слегка блестела в первых лучах солнечного света. «Она почти серебряная», — сказал эссеист. «Да, — ответил комментатор. — Как лезвие ножа».
Птица нежилась под солнцем, размышляла. Но о чем думают утки… этого не знает никто. Очевидно, ее еще не беспокоила главная опасность, которая была там, прямо под ней. Казалось, ее больше пугали широкие крыши, множество стекла и металла вокруг. Не зная, куда податься, она разглядывала рисунок улиц. Доверившись плану города, утка взлетела, миновала соборную площадь и полетела вдоль улицы Сите в сторону площади Лепин.
Если бы она не свернула вправо, то пролетела бы над зданием полицейского управления, где ее ждали более тридцати агентов, большинство из которых были в гражданской одежде и с сетестрелами. Накануне во время своего выступления в новостном выпуске префект, который выглядел таким же улыбчивым, как и президент, дал разрешение офицерам в штатском принять участие в охоте. Остальным, тем, кто был в форме, было приказано держаться на расстоянии. Короче говоря, пусть до самого вечера толпа делает, что хочет.
На площади Лепин утка приземлилась на крышу одного из многочисленных киосков цветочного рынка. Все киоски были закрыты. В этот выходной день большинство продавцов разошлись по домам. Только один киоск оставался открытым — ларек Вадима, старого доброго толстяка Вадима, который был не из тех, кто следит за календарем. Так фортуна встретилась на пути нашей утки. А мы уже знаем, что, когда фортуна появляется, это не сулит ничего хорошего.
~~~
Вадим казался умиротворенным. Его руки и ноги отяжелели, складкам на подбородке не было числа. Он сидел в плетеном кресле среди букетов азалий и тюльпанов, откинув голову назад, и издалека можно было подумать, что он спит. Вовсе нет! Его веки тоже были тяжелыми и отлично скрывали его взгляд. Он проводил большую часть времени ничего не делая, ничего не продавая. И почти не
