— Обычно носит с собой, на цепочке для часов.
— Вероятно, разгадка скрыта именно там… А замок, если придется, можно и взломать. Кроме вас, есть в доме крепкий мужчина?
— Только Макфейл, кучер.
— А где он ночует?
— В комнатушке над конюшней.
— Не исключено, что он нам будет нужен. Итак, работы на сегодняшний вечер нет, будем следить за развитием событий. До свидания, мистер Беннет! Хотя мы наверняка с вами встретимся еще до рассвета.
Стояла уже почти полночь, когда мы спрятались в кустах напротив крыльца профессорского дома. Несмотря на чистое небо, было довольно-таки прохладно, но, к счастью, мы захватили с собой теплые пальто. Вдруг подул ветерок, и по небу медленно поплыли облака, то и дело закрывая лунный свет. Наше пребывание в засаде было бы чрезвычайно скучным, но этому препятствовало тревожное ожидание развязки и убежденность моего друга, что цепь странных явлений, так беспокоящих нас, сегодня наконец завершится.
— Если девять дней опять вступят в свою силу, — сказал Холмс, — профессор непременно обнаружит перед нами свой второй облик. Все факты говорят об этом: и то, что странное поведение началось именно вслед за поездкой в Прагу, и тайные письма от лондонского посредника, чеха с Коммершл-роуд, действующего, как видно, по указанию из Праги, — да и, в конце концов, сегодняшняя посылка, полученная от этого самого чеха. Какое средство употребляет профессор и для чего — мы сейчас не можем понять; но, без сомнения, это снадобье ему доставляется из Праги. И принимает он его по четкому предписанию: на каждый девятый день. Именно на это я и обратил сразу внимание. Однако симптомы, которые возникают в результате, весьма загадочны. Вы, доктор, не заметили, как выглядят средние суставы его пальцев?
Мне пришлось сознаться, что нет.
— Переразвитые, покрытые мозолями — похожего я никогда не видел, при всем опыте моей работы. Всегда первым делом бросайте взгляд на кисти рук, Ватсон. А потом уже изучайте манжеты, ботинки, брюки в области коленей… Да, суставы весьма необычные. Такие мозоли образуются лишь в случае, если ходить на… — Тут Холмс запнулся — и вдруг хлопнул себя по лбу. — О боже мой, Ватсон, ну какой я осел! Так нелегко представить — но вот она, разгадка! И тут же все распутывается! Странно, что я прежде не видел логику событий. Суставы, отчего я не думал о суставах? И, кстати, собака! И плющ!.. Нет, пожалуй, и вправду наступил срок уйти от дел и отдохнуть на крохотной ферме, о которой я уже столько времени грезил… Но тс-с-с, Ватсон! Видите, он выходит! Теперь проверим, прав ли я.
Дверные створки открылись медленно, и в ярко освещенном проеме показался силуэт профессора Пресбери. В ночном халате, не двигаясь, он чуть наклонился вперед — как и тогда, когда мы с ним в первый раз увиделись, — и так же низко опустил руки.
Затем он спустился с крыльца и сразу же переменился до невероятия: встал на четыре конечности и побежал, без конца подпрыгивая, будто бы энергия переполняла его и хлестала через край. Миновал фасад и свернул за угол. Как только он скрылся, из дверей особняка выскочил Беннет и, крадучись, направился следом.
— Скорей, Ватсон! — прошептал Холмс, и мы бесшумно поспешили через кусты к тому участку, где можно было наблюдать за боковой стеной особняка, опутанной плющом и ярко освещенной молодым месяцем. Мы тут же заметили скорченную фигуру профессора — как вдруг он, прямо на наших глазах, с невероятной ловкостью стал взбираться по стене. Прыгая с ветки на ветку без всякой видимой цели, без труда переставляя ноги и легко цепляясь руками, он прямо-таки ликовал от захлестывающей его свободы ничем не ограниченных движений. Полы его одеяния вились по ветру, и больше всего он сейчас напоминал исполинскую летучую мышь, скользящую в стремительном полете вдоль залитой лунным светом стены. Но через какое-то время это, похоже, ему надоело — и он, перепрыгивая с ветки на ветку, устремился к земле. Потом, спустившись, опять встал на четыре конечности. И этой дикой, невозможной походкой запрыгал к конюшне. Пес уже давно выскочил наружу, заходясь яростным рыком. Увидев хозяина, он и вовсе будто озверел: рванулся с привязи, содрогаясь, будто в конвульсиях. Профессор, не поднимаясь на две ноги, подобрался к собаке почти вплотную, но так, чтобы она не могла до него дотянуться. Скорчившись, подобно животному, рядом с беснующейся овчаркой, он принялся вовсю ее дразнить. Подбирал с земли гравий и швырял его в пса, норовя попасть по уязвимому носу; тыкал его палкой; гримасничая, кривлялся прямо возле разверстой собачьей пасти — словом, всеми силами старался распалить и без того неуемное бешенство своего недавнего любимца. Сопровождая Холмса в его рискованных приключениях, я насмотрелся всякого — но не припомню более устрашающей картины: эта фигура, еще сохраняющая все признаки человеческого существа, по-обезьяньи беснующаяся перед разъяренным животным и осознанно, изощренно пытающаяся пробудить в нем еще большую ярость.
И в этот миг случилось непоправимое! Цепь выдержала — но овчарка сумела вывернуться из ошейника, рассчитанного на более широкую шею сторожевого пса. До нас донесся резкий звук упавшего железа — в следующее мгновение собака и человек клубком покатились по земле, сплетясь в ближней схватке. Овчарка захлебывалась хриплым рыком, а человек — неожиданно пронзительным визгом, полным звериного ужаса. Разъяренный пес без промаха схватил своего хозяина за горло, изо всех сил стиснул челюсти — и профессор, мгновенно лишившись чувств, оказался буквально на краю гибели. Подбежав, мы бросились их растаскивать. Мы, конечно, сильно рисковали — но выручил Беннет. Лишь одного его окрика оказалось достаточно, чтобы огромный пес тут же угомонился.
На шум из конюшенных помещений выскочил ничего не понимающий со сна, испуганный кучер.
— Так и знал, что этим все кончится! — сказал он, узнав, что случилось. — Я ведь и прежде видел, какие штуки проделывает тут профессор, и был уверен, что в конце концов собака доберется до него.
Роя, без сопротивления с его стороны, снова посадили на цепь. А профессора мы отнесли в спальню, где Беннет, сам медик по образованию, помог мне наложить бинты на его глубоко прокушенную шею. Раны были достаточно серьезны: хотя клыки и не затронули сонную артерию, но все-таки Пресбери потерял много крови. Однако через полчаса опасность для жизни была ликвидирована. Я сделал раненому укол морфия — и он заснул глубоким сном.
И после этого — только тогда! — мы смогли посмотреть друг на друга и обсудить сложившуюся ситуацию.
— Мне кажется, его должен осмотреть первоклассный хирург, — сказал я.
— Нет, не дай бог! — возразил Беннет. — Пока лишь домашние знают, что случилось с профессором, история будет храниться в секрете. Но если это станет известно кому-то постороннему, начнутся толки и сплетни. Необходимо помнить о положении профессора в университете, о его европейской известности, да и о том, как воспримет такие пересуды его дочь.
— Вы абсолютно правы, — сказал Холмс. — Полагаю, сейчас, когда мы можем действовать свободно, у нас есть шанс избежать огласки и при этом исключить вероятность повторения нынешнего прискорбного случая. Мистер Беннет, возьмите, пожалуйста, этот ключ на цепочке. Макфейл проследит за больным и в случае чего известит нас, а мы отправимся поглядеть, что же лежит в загадочной шкатулке профессора.
Предметов там было немного, но чрезвычайно важных: пара флаконов, пустой и только-только начатый, а также шприц и несколько писем. Корявый почерк и крестики под марками свидетельствовали, что это именно те конверты, которые не должен был вскрывать секретарь. Отправителем всюду значился «А. Дорак», проживающий на Коммершл-роуд; в основном это были извещения, что профессору Пресбери переслан новый флакон с препаратом, либо денежные расписки. Но нашелся все же и конверт с австрийской маркой, проштампованный в Праге и надписанный, судя по почерку, образованным человеком.
— Как раз то, что мы искали! — воскликнул Холмс и достал письмо из конверта.
«Уважаемый коллега! — с интересом прочитали мы. — После Вашего визита я немало размышлял над Вашими обстоятельствами. А они таковы, что у Вас просто нет иной возможности справиться с ними, не воспользовавшись моим средством. И все-таки убедительно прошу Вас быть внимательным при его приеме, поскольку должен с сожалением признать, что оно совсем не безопасно.
Наверное, мы допустили ошибку, применив в нем сыворотку большого лангура, а не какой-нибудь из человекообразных обезьян. Лангуром мы воспользовались, как я говорил Вам, лишь оттого, что иной возможности не было. Но это животное передвигается исключительно на четырех конечностях, к тому же обитает на деревьях, т. е. является преимущественно лазающим. В то время как у человекообразных есть по крайней мере склонность к двуногому наземному передвижению, да и по ряду других признаков они намного ближе к человеку.
