— Слышим, — неуверенно ответил Петр. — Чирикают... где-то...
— Где-то, — повторил внештатник. — А должны быть везде. И здесь.
— Говори конкретно, — потребовал я. Гришаня оторвался от созерцания облаков, пристально посмотрел нам с Петей в глаза.
— Нечисто здесь, — тихо сказал он.
— А парень? — спросил я, мотнув головой в сторону удаляющегося дежурного.
— Парень вроде пока чистый. Да его все равно на базе проверят. А нам еще туда идти.
Мы влезли в машину. Я открыл аптечку и достал три инъектора.
— Ну подумаешь — укол, — проговорил Петя, взводя свой, — укололся — и пошел.
Он приставил металлическую трубочку к предплечью, и она с сухим щелчком вогнала ему под кожу дозу препарата 2-101.
— Я — за рулем, ладно?
Мы с Гришаней тоже сделали себе по уколу. Машина въехала на бугор, и нам открылось огромное поле, испещренное сетью стежек и тропинок.
— Вот и думай, — проговорил Петя, — по какой ехать?
— Бери прямо посередине, — посоветовал Гришаня. Через несколько минут мы пересекли поле и оказались в зарослях ивняка. Сквозь поникшие ветви блеснула река. Моста не было, зато имелся наезженный брод. Под колесами забренчали речные камешки.
— Что-то голова у меня тяжелая, — пожаловался Петя. — Наверно, после укола.
— После укола, — сказал я, с подозрением оглядев его, — в голове должно быть чисто, как в больнице.
— Тут нечисто, — вновь заметил Гришаня. Слова прозвучали тревожно. Вообще Гришаня частенько делал разные замечания и пророчества, всячески демонстрируя свою сверхчеловеческую проницательность. И нельзя было понять, когда он действительно что-то чувствует, а когда корчит из себя наместника Высшего разума. Но сейчас нам стало немножко не по себе.
— Останови-ка машину, — велел я Петьке. Он вывел «уазик» на пологий «коровий пляж», дернул ручник и вопросительно посмотрел на меня.
— Выкладывай, Гришаня, что тут нечисто?
— Да пока непонятно, — завилял он.
— Говори все начистоту, тебя для этого сюда и взяли. А то поздно будет.
— Ну... Что-то есть. Что-то довольно сильное, и это близко.
— На что похоже? Раньше такое бывало?
— Раньше... Нет вроде.
— Гришаня, перестань юлить! Скажи хотя бы, опасность есть?
— А я почем знаю? И вообще, надо на месте разбираться. Сейчас не о чем и говорить.
За рекой раскинулось широкое кукурузное поле. Дорога проходила между огромных — по два-три метра — стеблей. За машиной клубилась густая пыль, и вся кукуруза была грязная, серая, совсем не такая, как ее рисуют на коробках с хлопьями.
— Поглядите, — пробормотал Петька, прищурив глаза, — вроде кто-то на дороге...
Гришаня первым догадался вытащить из контейнера нивелир, входящий в комплект геодезического инструмента.
— Девочка маленькая, — сообщил он, приложив глаз к окуляру. — Сидит, лепит что-то из земли.
Девочка нас тоже заметила и отошла к обочине, терпеливо ожидая, когда мы проедем. Она была такая загорелая, словно провела всю свою небольшую жизнь на этом прокаленном солнцем поле. Петька остановил машину, пижонски скрипнув тормозами.
— До Ершова по этой дороге доедем? — спросил он у юной аборигенки.
Девочка посмотрела на дорогу, потом на колеса нашей машины.
— Нет, — ответила она с неестественным равнодушием.
— Как?! — ухмыльнулся Петя. — А где ж Ершово?
— Там, — девочка указала на дорогу.
— Так мы туда и едем!
Девочка пожала плечами и слегка улыбнулась. Мне даже показалась, что усмехнулась. И потом снова перевела глаза с наших колес на дорогу. Я проследил за ее взглядом. Метрах в пяти от бампера машины путь пересекала цепочка одинаковых земляных пирамидок. Они были слеплены с помощью синенькой пластмассовой формочки, которую наша собеседница держала в своей испачканной землей ладошке.
— Не хочет, чтоб мы ломали ее творения, — понимающе шепнул Петька.
Увы, сломать их нам пришлось бы в любом случае. Кукуруза по краям дороги была такая крепкая и густо растущая, что не дала бы нам объехать игрушечный барьерчик. При всем нашем уважении к детскому труду пирамидки обречены были погибнуть под колесами.
— Поехали, — тихо сказал я Петьке. Он с сожалением улыбнулся девочке и включил передачу.
Машина не тронулась с места. Сначала я думал, что Петр просто пробует двигатель на холостых оборотах, но время шло, а мы так и оставались на месте— Петькина нога словно прилипла к педали сцепления.
— Что-то с машиной? — спросил я.
— Эй! — удивленно воскликнул Гришаня, который все умел чувствовать на мгновение раньше меня и любого из нас.
Я посмотрел на Петра. По его виску катились две большие капли пота. Щеки дрожали, будто у штангиста, берущего непомерный вес.
— Да что с тобой?! — я хлопнул его по плечу. Петя с трудом повернул голову и посмотрел куда-то мимо меня. Белки его глаз покраснели, лоб пересекли несколько морщин.
— Олег, дело нечисто! — тревожно проговорил Гришаня.
Я уже и сам все понял. Первым делом выдернул ключ из замка зажигания. Двигатель кашлянул и заглох. Петр сразу обмяк, отцепился от руля. Я обежал вокруг кабины и начал вытаскивать его наружу. Это было нетрудно — он и сам спешил вылезти. Собственно, он уже был почти в порядке. Только виновато улыбался и вытирал рукавом взмокшие виски. Рядом прыгал обеспокоенный Гришаня с аптечкой на изготовку.
Девочка равнодушно смотрела на нас. Удивительно, но ни единой искры любопытства не сверкнуло в ее глазах.
— Ну, говори, — велел я Петру.
— Не знаю... — он сокрушенно качнул головой. — Не могу ехать — и все. И эта еще смотрит... — он недобро покосился на ребенка.
Гришаня хмыкнул, а затем подошел к девочке и сел перед ней на корточки.
— Как тебя зовут? — ласково спросил он. Мы украдкой смотрели на них. Я вдруг понял, что у девочки не лицо, а маска. У ребенка не может быть таких равнодушных глаз, это противоречит всем законам природы.
— Дяденька, — спокойно сказала она, — а вы скоро умрете.
Гришаня вскочил как ошпаренный, но быстро взял себя в руки. Вернувшись к нам, он что-то проворчал себе под нос, потом сказал:
— Черт ее знает, что за девчонка. Ничего не понимаю.
И тут меня осенило.
— Петя! Ты сколько ночью анальгина принял?
— Ну... Сначала две таблетки. Потом еще одну утром. А при чем тут?.. Ах, черт! — он схватился за голову.
— Вот именно, Петя, — мне оставалось только похлопать его по плечу. — Либо анальгин, либо препарат. Несовместимые продукты, знаешь ли.
Мы беспомощно смотрели друг на друга. Пожалуй, даже испуганно. Ни в моей, ни в Петькиной практике не было такого, чтобы экспедиции целенаправленно мешало что-то необъяснимое. Вернее, необъясненное. Не болезнь, не погода, не поломка в машине, а одно лишь его величество Нечто. Мы были просто обескуражены. Несмотря даже на то, что вся наша служба состояла из ежедневных напоминаний — «бойтесь, опасайтесь, будьте настороже».
Глядя на нас, пугался и Гришаня. Он вообще до сего дня воспринимал свою работу на Ведомство как приятную и увлекательную игру для взрослых. Мол, бегают люди, что-то ищут, что-то находят — романтика! По правде сказать, и его способности еще ни разу ни в одном деле всерьез ничего не решили. Внештатников обычно использовали как второстепенную вспомогательную силу, не более того.
— Ну и что мне делать? — медленно проговорил Петя. — Обратно возвращаться?
— Думай сам. Как ты себя чувствуешь, так и поступай. Если не уверен — тогда, конечно, домой, на базу. Петя ненадолго задумался.
— Нет, — он помотал головой. — Едем дальше. Только за руль больше не сяду. И еще — повторю дозу препарата.
— Это не очень-то полезно для здоровья, — заметил я.
— Ничего, переживу, — он пренебрежительно поморщился и забрал у Гришани аптечку.
Девочка уже утратила к нам интерес и опять занялась размножением земляных пирамидок. Однако, заметив, что я завожу машину, послушно отошла к обочине.
Машина тронулась с места. Я украдкой поглядывал на Петра — не начнется ли у него новый приступ.
И не угадал. Приступ начался у меня.
Это произошло внезапно. Иногда человека посещают необъяснимые мрачные предчувствия. Словно кто-то изнутри говорит ему: не садись в эту машину. Или: не уезжай сегодня в командировку. Это всегда угнетает, даже если человек не суеверный.
Вот такое же ощущение, только возведенное в степень мании, навалилось сейчас и на меня. Я почувствовал, что мне нельзя переезжать заграждение из детских пирамидок. Что там, за ними, — неизвестность, мрак, холод, власть чужих, несчастья, болезни — все худшее, что бывает в мире.
Нечто не хотело пускать меня в свой мир.
Но у меня было преимущество перед Петром. Я был готов к подобному повороту, и я не нейтрализовал препарат анальгином.
Меня бросало то в жар, то в холод, но педаль акселератора я не отпустил. Колеса провернулись — раз, другой — и перекатились через ощетинившуюся гряду земляных фигурок. В зеркало я увидел девочку. Она равнодушно смотрела нам вслед.
