Вечереет. Я возвращаюсь домой пить чай. Приготовить самовар к моему приходу — дело Савельича, потому что Авдотья в это время под коровами. До сих пор не было случая, чтобы кондитер запоздал с самоваром. Вхожу в кухню — самовар кипит. Это Савельич порадел.
Во время вечернего чаепития у меня доклад. Прежде всего является Авдотья и докладывает, сколько надоили молока, в каком положении коровы и телята, какие коровы причинают, какие поназначились, каков у той или другой коровы причин и пр. и пр. Так как делать зимой вечером нечего, то доклад бывает продолжительный, подробный и обстоятельный. После Авдотьи является с докладом Иван и сообщает, что сделано сегодня по хозяйству, что будет делаться завтра. С ним мы толкуем ежедневно подолгу: советуемся о настоящем, обсуждаем прошедшее, делаем предположения о будущем. Он же сообщает мне все деревенские новости.
— Сегодня, А. Н., суд в деревне был.
— По какому случаю?
— Василий вчера Еферову жену Хворосью избил чуть не до смерти.
— За что?
— Да за Петра. Мужики в деревне давно уже замечают, что Петр (Петр, крестьянин из чужой деревни, работает у нас на мельнице) за Хворосьей ходит. Хотели все подловить, да не удавалось, а сегодня поймали. (Мужики смотрят за бабами своей деревни, чтобы не баловались с чужими ребятами; со своими однодеревенцами ничего — это дело мужа, а с чужими не смей.) А все Иван. Заметил в обед, что Петра в кабаке нет и Хворосьи нет. Догадались, что, должно быть, у Мореича в избе — того дома нет, одна старуха. Нагрянули всем миром к Мореичу. Заперто. Постучали — старуха отперла, Хворосья у ней сидит, а больше никого. Однако Иван нашел. Из-под лавки Петра вытащил. Обсмеяли.
— Что же муж, Ефер?
— Ничего; Ефера Петр водкой поит. А вот Василий взбеленился.
— Да Василью-то что?
— Как что? Да ведь он давно с Хворосьей живет, а она теперь Петра подхватила. Под вечер Василий подкараулил Хворосью, как та по воду пошла, выскочил из-за угла с поленом, да и ну ее возить; уж он ее бил, бил, смертным боем бил. Если бы бабы не услыхали, до смерти убил бы. Замертво домой принесли, почернела даже вся. Теперь на печке лежит, повернуться не может.
— Чем же кончилось?
— Сегодня мир собирался к Еферу. Судили. Присудили, чтобы Василий Еферу десять рублей заплатил, работницу к Еферу поставил, пока Хворосья оправится, а миру за суд полведра водки. При мне и водку выпили. — А что ж Хворосья?
— Ничего, на печке лежит, охает. Еще Листара побили. Листар, выпивши, над Кузей куражиться стал. Панас ему и говорит: что ты куражишься? Листар и похвались: отчего мне не куражиться, — я ни царю, ни пану не виноват. А! говорит Панас, так ты с меня панские деньги взыскивать хочешь! Бац его в рыло. Кузя тут взялся, Ефер, Михалка — все на Листара навалились; уж они его били, били, — а Михалка все приговаривает: не ходи к чужой жене, не ходи — в кровь избили. Я им говорю: что это вы, ребята, все на одного. Так ему, говорят, и надо: мы знаем, говорят, за что бьем.
Иван ушел, чаепитие кончилось. Скучно. Сижу один и читаю романы Дюма, которыми меня снабдил один соседний помещик. Авдотья, Иван, Савельич, напившись чаю, собираются итти ужинать. «Мы ужинать пойдем, — говорит Авдотья, вошедшая убирать постель, — а я вам ужин поставила в столовой». Люди ушли в застольную. Я иду в столовую. Кошки, зная, что я дам и за ужином лакомый кусочек, бегут за мной. У меня две кошки — большой черно-белый кот и черно-желто-белая кошечка; такую кошечку национального цвета я завел для опыта. Говорят, что только кошки бывают черно-желто-белого цвета и что котов такого цвета никогда не бывает; говорят, что когда народится кот черно-желто-белого цвета, то значит скоро светопреставление. Я хочу посмотреть, правда ли это. Первый признак близости светопреставления — это, как известно, появление большого числа нытиков, то есть людей, которые все ноют; второй — рождение черно-желто-белого кота. После «Положения» появилось множество нытиков. Хочу посмотреть, не народится ли черно-желто-белый кот.
Кошки у меня приучены так, что когда я сажусь ужинать, то они вспрыгивают на стулья, стоящие кругом стола, за которым я ужинаю: одна садится по правую сторону меня, другая — по левую. Выпив водки, я ужинаю и во время ужина учу кошек терпению и благонравию, чтобы они сидели чинно, не клали лапок на стол, дожидались, пока большие возьмут, и т. п.
А на дворе вьюга, метель, такая погода, про которую говорят: «хоть три дня не есть, да с печки не лезть». Ветер воет, слышен наводящий тоску отрывистый лай Лыски: «гay», «гay», через полминуты опять «гay», «гay», и так до бесконечности. Волки, значит, близко бродят.
Поужинав, я ложусь спать и мечтаю… [1.9].
ПИСЬМО ВТОРОЕ
Деревенские интересы. – Зачем мужик идет к барину. – Костик – специалист, охотник и вор. – Пьяница ли мужик. – На благовещенье воры заворовывают. – Кулак Матов. – Суд над Костиком. – Случаи и слухи. – Насчет леченья. – Пушной хлеб. Девка умрет – расходу меньше – Организация медицинской помощи в деревнях. – “Попы”. – Их доходы. – На станции. – На съезде. Удобства нового судопроизводства.
Я описал вам мой зимний день. Утром чаепитие, потом прогулка на скотный двор, обед, прогулка к «старухе» и на скотный двор, вечернее чаепитие и доклад, ужин…
И так изо дня в день…
С утра до ночи голова наполнена хозяйственными соображениями. Интересов, кроме хозяйственных, никаких. Как? скажете вы. Как никаких интересов! А дворянские дела, земские дела, деятельность новых судебных учреждений, наконец, политика?!
Никаких-с. Позвольте. Во-первых, я не желаю служить, я исключительно посвятил себя хозяйству и посредством хозяйства желаю зарабатывать средства для своего существования — и потому службы по земству, мировым или дворянским учреждением не ищу. Ни в председатели управы, ни в предводители, ни в мировые, ни даже в члены опеки я не мечу. Если раз я не желаю заполучить местечко, какое же мне дело до земства, мировым и дворянских учреждений? Какое мне дело? — ведь я, повторяю, ни в какие должности не мечу. Во-вторых, я живу в деревне, в городе никогда не бываю, следовательно, о земстве, которое находится в городе, ничего не знаю. А можно ли интересоваться тем, о чем ничего не знаешь? Как ничего не знаете? скажете вы, да ведь окладной лист получаете? Получаю — ну так что ж?
Политика? — Но позвольте вас спросить, какое нам здесь дело до того, кто император во Франции: Тьер, Наполеон или Бисмарк?
Разумеется, не каждый день проходит совершенно одинаково. Случается, придет кто-нибудь; но, разумеется, по делу, и всегда по одному и тому же. «Мужик пришел из Починка», 2 — докладывает Авдотья. Я иду в кухню. Мужик кланяется и говорит:
— Здравствуйте, А. Н.
— Здравствуй. Что? хлеба?
— Ржицы бы нужно.
— Куль?
— Кулик бы.
— Восемь рублей.
— Подешевле нельзя ль?
— Нет, дешевле нельзя. Позаднюю бери без полтины.
— Да что уж позадняя. Хорошей возьму. Извольте деньги. Мужик достает восемь засаленных билетиков — у мужиков все больше билетики (рублевые бумажки), трояки и пятерки тоже бывают, красный билет (10 руб.) редкость, четвертной (25 руб.) еще реже, а билет (100 руб.) бывает только у артелей — и идет со старостой в амбар получать хлеб.
— «Мужик пришел из Дядина», — докладывает Авдотья. Иду в кухню.
— Здравствуйте, А. Н.
— Здравствуй. Что? хлеба?
— Хлебца бы нужно.
— Осьмину?
— Да хоть осминку бы.
— Четыре рубля.
— Денег нет. Опустите под работу. Кустиков нет ли почистить?
— — Кустиков нет. Работы все сданы, только полдесятины льну не сдано.
— Знаю. Мы ленку бы взяли.
— Нельзя. Ты один с женой и дочкой, у тебя только пара лошадей. Не сделаешь.
— Да оно точно что пара. .
— Нельзя. Не сделаешь. Лен, сам знаешь, много работы ко времю требует.
— Да уж сделаем. Взявшись, нельзя не сделать. Свои работы бросим, а по договору сделаем. У соседа лошадь прихвачу. Только бы теперь перебиться.
— Нет, нельзя. Не сделаешь. Тебе лен не под силу. Да и живешь далеко — за семь верст. Ищи тебя тогда. Нельзя, не сподручно.
— Оно точно не сподручно. Трудно со льном одиночке. Точно — не сделаешь. Дело-то плохо. Хлеба нет, а в кусочки итти не хочется. А тут скот продать грозятся за недоимку. Что ты будешь делать!
Мужик уходит пытать счастья в другом месте.
«Панас пришел из Бардина», — докладывает Авдотья. Иду в кухню. Этот уже и здравствуй не говорит, а начинает прямо.
— А. Н., дай хлеба хоть пудик — есть нечего.
— Да ведь за тобой и без того долгу много.
— Отдам. Ей-богу, отдам. Сам знаешь, отдам. Дай, А. Н. Есть нечего. Жена с девочкой в кусочки пошли, много ли они выходят — старуха да девочка — разве что сами прокормятся. Сноха дома — скот убирает. Мы с сыном дрова возим. Ей-богу, сегодня, что было мучицы, последнюю замесили. Дай, А. Н. Справлюсь, отдам. Овцу бы продал — хозяйство свести не хочется. Может, как и перебьюсь, а там, даст Бог, и хлебушка уродится.
