Таким образом, получается, что одной из первых песен, которую запомнил юный Володя Маяковский, был гимн европейских революционеров – тот самый, что «всегдашне» напевал его отец.
Ещё один отрывок из «1-го ВОСПОМИНАНИЯ»:
«Отец выписал журнал „Родина“. У „Родины“ „юмористическое“ приложение. О смешных говорят и ждут».
Сестра Людмила разъяснила:
«… ждали журнал «Родина», где печатались карикатуры, шарады, игры. Но журнал, как оказалось, был реакционного направления, и мы больше его не выписывали».
Историю с «Родиной» можно рассматривать как дополнительное косвенное свидетельство того, что «реакционное» в семье Маяковских не любили. Но тогда выходит, что приветствовали только революционное?
Не говорит ли это о том, что в молодости родители Владимира Маяковского принимали участие в каком-то антиправительственном движении, к примеру, состояли в той же партии «Народная воля»? Мятежным духом они явно были переполнены. И своим детям его передавали. В этом убеждают и автобиографические заметки их сына. В главке «2-е ВОСПОМИНАНИЕ», начинающейся со слов «Понятия поэтические», речь идёт о пушкинской поэме, которая названа одним словом – «Евгенионегин». Сестра Людмила уточняет:
«Мы тогда очень увлекались стихами, особенно Пушкиным и его „Евгением Онегиным“. Читали, учили наизусть, рисовали иллюстрации к роману».
В главке «ДУРНЫЕ ПРИВЫЧКИ» упоминается другой российский поэт:
«Отец хвастается моей памятью. Ко всем именинам меня заставляют заучивать стихи. Помню – специально для папиных именин:
Как-то раз перед толпою
Соплеменных гор…»
Александра Алексеевна Маяковская:
«7 июля 1898 года Володе исполнилось пять лет, он получил много подарков. К этому дню Володя выучил стихотворение М.Ю. Лермонтова «Спор», хорошо и очень выразительно прочитал его наизусть – конечно, не до конца, однако довольно много строф для пятилетнего мальчика…
Володино чтение хвалили».
Спорят у Лермонтова две горы – Эльбрус и Казбек. Они выясняют, кто завоюет Кавказ. Внезапно до спорщиков доносится шум – это напомнил о себе «север тёмный»:
«От Урала до Дуная,
До большой реки,
Колыхаясь и сверкая,
Движутся полки…
Боевые батальоны
Тесно в ряд идут,
Впереди несут знамёны,
В барабаны бьют…
И испытанный трудами
Бури боевой,
Их ведёт, грозя очами,
Генерал седой».
В стихотворении описана русская армия, двинувшаяся под командованием генерала Алексея Петровича Ермолова на завоевание Кавказа. Этот поход Лермонтов не воспевает, скорее, осуждает. Ведь заканчивается его рассказ тем, что «Казбек угрюмый» посчитал русские полки своими «врагами»:
«Грустным взором он окинул
Племя гор своих
Шапку на брови надвинул
И навек затих».
Но именно это стихотворение Маяковский-старший «заставлял заучивать» сына.
Зачем?
Не для того ли, чтобы с ранних лет приучить мальчугана относиться к любой захватнической политике с осуждением? Возможно, так оно и было. Особенно если учесть явное благорасположение Владимира Константиновича к революционной «Марсельезе».
Но…
Открыто делиться своими раздумьями было тогда опасно. И очень многое из того, что произносилось вслух, не отражало мировоззрения говорившего. Поэтому у россиян и возникла непреодолимая тяга к иносказаниям.
Новый стиль
Родившийся в 1853 году поэт и философ Владимир Сергеевич Соловьёв своих читателей прямо предупреждал:
«Милый друг, иль ты не видишь,
Что всё видимое нами —
Только отблеск, только тени
От незримого очами?
Милый друг, иль ты не слышишь,
Что житейский шум трескучий —
Только отклик искажённый
Торжествующих созвучий?»
В другом его стихотворении говорилось, вроде бы, о сне. Но между строк можно было прочесть и горестные сетования автора на невыносимость существования, когда тебя окружает сонм сыщиков-филёров:
«Какой тяжёлый сон! В толпе немых видений,
Теснящихся и реющих кругом,
Напрасно я ищу той благородной тени,
Что тронула меня своим крылом».
Ещё один российский поэт Дмитрий Сергеевич Мережковский в стихотворении «На распутье», написанном в 1883-ем, восклицал:
«Мне не надо лживых примирений,
Я от грозной правды не бегу;
Пусть погибну жертвою сомнений,
Пред собой ни в чём я не солгу!
Испытав весь ужас отрицанья,
До конца свободы не отдам,
И последний крик негодованья
Я, как вызов, брошу небесам!»
Склонные к бунту россияне искали новый способ выражения своих мыслей и новую манеру их изложения. Не случайно фраза, высказанная Дмитрием Мережковским, стала крылатой:
«Лишь постольку мы люди, поскольку бунтуем».
Вот почему манифест Жана Мореаса (Иоаннеса Пападиамантопулоса), появившийся 18 сентября 1886 года в парижской газете «Le Figaro» и провозгласивший новое поэтическое направление (символизм), россияне встретили не только с пониманием, но и с восторгом. Ведь Мореас, считавший себя и своих соратников-стихотворцев последователями Шарля Бодлера, Поля Верлена и особенно бунтаря Артюра Рембо, восстававшего против всех поэтических канонов, в своём манифесте писал:
«Символистскому синтезу должен соответствовать особый, первозданно-широкоохватный стиль, отсюда непривычные словообразования, периоды то неуклюже-тяжеловесные, то пленительно-гибкие, многозначительные повторы, таинственные умолчания, неожиданная недоговорённость – всё дерзко и образно…».
Молодые российские поэты и художники восприняли новое течение в искусстве «на ура!» – ведь с его помощью вместо понятных всем слов можно было употреблять аллегории, намёки и символы. Причудливая словесная форма позволяла скрывать подлинное мировоззрение и сокровенные мысли. И символистами объявили себя многие стихотворцы.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
