и бесповоротно оставить книгоиздательство. Я уклонился от его навязчивых предложений вступить в какую-то партию и занялся тем, к чему у меня лежала душа — фантастикой и только нарождающейся тогда индустрией компьютерных игр. Сменил множество изданий и издательств, попробовал силы на телевидении, побывал, правда недолго, в шкуре военного корреспондента в Чечне и паре других горячих точек, за границами бывшего СССР. Пробовал писать сам, и не без некоторого успеха, издав то ли три, то ли четыре бодрых фантастических романа, освоил на приличном уровне английский и худо-бедно немецкий языки, сумел за всеми жизненными перипетиями сохранить верность парусному морскому туризму, и даже перешёл на новый уровень, приобщившись к ретро-судостроению. Дважды едва не женился, но всякий раз одумывался в самый последний момент — итак почти четверть века, пока, в итоге, я не оказался на скамейке, возле Дворца Пионеров на Воробьёвых горах, в возрасте шестидесяти трёх лет, с впечатляющим букетом хронических болячек, и в компании годовалого голден-ретривера по кличке Бритти. Единственного, по-видимому, существа на всём белом свете, которому я нужен по-настоящему.
Так… я что, собираюсь и в новом, молодом теле предаваться старой депрессии, которая, надо полагать, довела меня в 2023-мм году до той раздирающей боли в груди, которая известно чем кончается? Нет уж, как говорил Джиграханян в роли «Горбуна» в известном фильме: «Гони её прочь, тугу-печаль…» В моём случае совет самый подходящий, тем более, что персональный генератор оптимизма — тут, в двух шагах, преданно на меня взирает и виляет хвостом. А то, что по оставшемуся в двадцать первом веке жалеть не приходится — ну так это дополнительный бонус, верно? Куда хуже, если бы там осталась любимая жена, дети и всё остальное — то, что накрепко держит любого нормального человека не давая ему времени изводить себя пустопорожней ностальгией.
Народу на бульваре тем временем прибавилось. Мимо моей скамейки уже несколько раз продефилировали собачники, ведущие на поводках разнопородное зверьё — я насчитал двух восточноевропейских овчарок, боксёра, болонку и сразу три колли — жертв популярности прошедшего в начале семидесятых зарубежного телесериала «Лэсси». А вот время бешеной популярности эрделей ещё не наступило — это случится только через четыре года, когда выйдет на экраны «Приключения Электроника».
Но эрдели — эрделями, а пока нас облаивали, на нас удивлённо косились, смотрели во все глаза, даже порывались заговорить — и заговорили бы, если бы я всякий раз не отворачивался и делал вид, что высматриваю в перспективе бульвара что-то чрезвычайно важное. Предметом внимания была, разумеется, Бритька, и это тоже обещает стать проблемой, поскольку голден-ретриверы здесь проходят по разряду невидали. Этих весьма приметных собак с волнистой золотисто-палевой шерстью и столь же золотым характером в Союзе нет от слова «совсем» — помнится, я читал, что первых привезли только в восемьдесят девятом году. Так что надо срочно придумывать, что отвечать на неизбежные вопросы — собаковладельцы народ въедливый, любопытный и любят поговорить о своих хвостатых и ушастых питомцах…
Пропустив очередного собачника (средних лет дядька с рыжим боксёром на поводке) я вскочил и чуть ли не бегом направился в сторону метро Университет. Справа, на месте парка40-летия ВЛКСМ пыхтела, лязгала и ворочалась за дощатым забором большая стройка — там только-только начали возводить здание детского музыкального театра, и провозятся с ним ещё верных года четыре. А впереди уже маячил рубчатый купол нового Цирка, и мы, перейдя на светофоре Ломоносовский проспект, углубились во дворы сталинских, в форме каре, восьмиэтажек. Навстречу то и дело попадались группы ребят и девчонок, почти все в школьной форме. Сегодня, если верить газете «Труд» на стенде, мимо которого мы только что прошли, одиннадцатое апреля, пятница (забавно, а там было 12-е апреля, выходит, я «попал» с суточным опережением календаря!), значит, встреча с одноклассниками откладывается, по меньшей мере, до понедельника…
Стоп, какой ещё понедельник? Здесь в школах шестидневка, а значит, завтра с утра придётся быть за партой как штык — и это при том, что я даже под страхом высшей меры не вспомню, где сидел на протяжении третьей четверти восьмого класса! И таких вопросов без ответов завтра будет ох, как много…
Впрочем, до завтра надо ещё дожить, а пока — вот он, двор дома, в котором в прошлой своей жизни прожил никак не меньше сорока лет. Очертания двора знакомы, но как же тут всё изменилось! Разросшиеся к 2023-му году деревья пока ещё больше походят на саженцы, машин во дворе — раз-два и обчёлся, на месте будущей парковки покрытый почерневшими весенними сугробами газон. Сетчатого загончика с турником и силовыми тренажёрами нет и в помине, детская площадка вместо сложной конструкции из лесенок и пластиковых желобов, наводящей на мысль о ленте Мёбиуса, украшена крошечным домиком с двускатной крышей, парой качелей да песочницей, с торчащим посредине облезлым грибком-мухомором... Я задержался на минутку, давая Бритьке сделать свои дела, сделал вид, что не заметил удивлённого взгляда бабулек на скамейке — и подошёл к двери своего родного третьего парадного. Я ведь и номера домофона не помню, мелькнула мысль, придётся ждать, когда кто-нибудь откроет дверь…
…Да что я, совсем ум потерял? Какой, нахрен, домофон в семьдесят пятом году? Да здесь и слова такого не слышали, как не знают и о железных дверях подъезда — их заменяют обычные, набранные из дощечек, с узким мутным стеклом в половину высоты створки.
Что ж, одной проблемой меньше. Я взялся да длинную вертикально расположенную деревянную ручку и, чуть помедлив, потянул дверь на себя.
С недоброй памяти девяностых у меня стойко закрепилась в мозгу картинка запущенного, обшарпанных исписанных граффити и провонявших всякой дрянью лестничных клеток. Потом многое, конечно, привели в порядок, но образ остался, и сейчас я инстинктивно ждал повторения. Оказалось — ничего подобного: чистенько, даже по-своему уютно. Наша пятиэтажка относилась к ранней серии II-01, какие возводили в Москве в самом начале хрущёвского строительного бума. Знакомый всякому москвичу список претензий к «хрущобам» — это не про них, дома этой серии даже по программе реновации редко пускали под снос, и ведь было с чего! Толстые, не пропускающие звуков, кирпичные стены, трёхметровые потолки, просторные, хоть в футбол играй, лестничные клетки, где (невиданное дело для двадцать первого века!) стоят возле квартирных дверей санки, а то и заботливо укутанные тряпьём велосипеды — и это при полном отсутствии домофонов, консьержей и видеонаблюдения!
Нередко на таких лестничных клетках силами жильцов устраивали иногда настоящие зимние сады. В таком я
