На фоне этой праздничной суеты царственных родителей снедало беспокойство, не покажутся ли тревожные признаки страшной болезни. Обычно в исследованиях, посвященных этой теме, пишется, что о гемофилии стало известно через пять недель после его рождения. 8 сентября 1904 г. царь записал в дневнике: «Алике и я были очень обеспокоены кровотечением у маленького Алексея, которое продолжалось с перерывами до вечера из пуповины… около 7 часов они наложили повязку»54. Затем он на протяжении последующих трех дней с глубокой тревогой констатировал: «Утром опять на повязке была кровь; с 12 часов до вечера ничего не было»; «Сегодня целый день у Алексея не показывалась кровь; на сердце так и отлегла щемящая забота»; «Кончилось кровотечение уже двое суток».
Манифест о рождении цесаревича Алексея
Вместе с тем ряд документов свидетельствует, что о гемофилии у наследника родители узнали буквально в день его рождения. Поскольку рождение наследника родители напрямую связывали с магическим влиянием Филиппа, то у них не было секретов от великой княгини Милицы, которая поддерживала связь с экстрасенсом. Уже 1 августа 1904 г. Николай II писал ей: «Дорогая Милица. Пишу тебе со слов Алике: слава Богу день прошел спокойно. После перевязки в 12 часов и до 9 часов 30 мин вечера не было ни капли крови. Доктора надеются, что так будет продолжаться. Коровин остается на ночь. Федоров уезжает в город и вернется завтра. Он нам обоим чрезвычайно нравится! Маленькое «сокровище» удивительно спокойно, а когда ему делают перевязку, или оно спит, или лежит и смеется. У родителей теперь немного отлегло от сердца. Федоров говорит, что по приблизительному исчислению потеря крови за двое суток составляет от 1/8 до 1/9 всего количества крови»55.
Видимо, появление записи о кровотечении в дневнике царя за 8 сентября объясняется тем, что весь август родители надеялись, что кровотечение больше не повторится. Но после того как диагноз был окончательно поставлен, царь сделал эту страшную для него запись.
Таким образом, документально зафиксированы два кровотечения. Первое сразу же после родов и второе в начале сентября 1904 г., которое все расставило по местам. Рядом с наследником постоянно находился хирург С.П. Федоров, который «обоим чрезвычайно понравился» и «оставался во дворце двое с половиной суток безвыездно»56. С этого времени болезнь наследника превращается в постоянно действующий дестабилизирующий политический фактор, обусловленный высокой степенью персонификации политической жизни самодержавной России.
Для императрицы свершившаяся трагедия становится очевидной. Поскольку она, видимо, неоднократно говорила на эту тему со своей старшей сестрой Ирэной, то для нее уже тогда, в сентябре, совершенно очевидно было и бессилие медиков в борьбе против этой болезни. И хотя немедленно привлекаются лучшие врачи из Военно-медицинской академии, она уже тогда, в сентябре 1904 г., больше надеется на чудо, чем на медицинскую помощь. Об этих настроениях императрицы свидетельствует ее фраза в письме к царю от 15 сентября 1904 г., написанном в Петергофе: «Я уверена, что наш Друг оберегает тебя так же, как он берег маленького на прошлой неделе»57.
Эта фраза знаменательна тем, что в ней уже прочитывается весь будущий сценарий трагедии этой семьи. «Друг» – это еще не Распутин, а Филипп, его сразу же уведомили о заболевании цесаревича, и надежда на помощь «Друга» в заботе о «маленьком» значительно больше, чем на помощь врачей. В ноябре 1904 г. наследнику вновь понадобилась медицинская помощь. Лекарский помощник Поляков сообщал, что хирург С.П. Федоров нанес «еще два визита».
Болезнь ребенка сразу же приобрела характер государственной тайны, и даже ближайшие родственники далеко не сразу узнали об этом страшном заболевании. О том, насколько тщательно оберегалась тайна, говорит то, что великий князь Константин Константинович только в январе 1909 г. записал в дневнике о наследнике: «У него болит нога, поговаривают, что это воспаление коленного сустава, но наверно не знаю»58. Вероятно, эти безобидные слухи о «воспалении коленного сустава» сознательно распространялись для того, чтобы скрыть страшную правду о гемофилии. О «разнообразии» слухов, связанных с «диагностированием» заболевания цесаревича, свидетельствуют многочисленные мемуарные упоминания. В январе 1911 г. А.А. Бобринский записал в дневнике: «У наследника нечто вроде аппендицита на почве ошибочного доморощенного медицинского диагноза»59. Впрочем, степень осведомленности столичного бомонда была разной. Удивителен разрыв в степени информированности различных людей во властной элите Петербурга. С одной стороны, уже в ноябре 1904 г. А.В. Богданович записала в дневнике: «Про наследника говорил сегодня Штюрмер, что якобы у него есть одна болезнь, с которой он и родился, и что теперь один хирург находится неотлучно во дворце»60, а с другой стороны, американский посол в России Дж. Мэрей писал в конце 1916 г.: «Мы слышали много различного рода историй о состоянии наследника. Самой правдоподобной нам кажется версия о том, что у Алексея существуют какие-то трудности с кровообращением. Кровь как будто находится слишком близко от поверхности кожи»61.
А. Вырубова замечает в мемуарах, что «Их Величества скрывали болезнь Алексея Николаевича от всех, кроме самых близких родственников и друзей»62. Болезнь скрывали так тщательно, что, видимо, к этим «близким родственникам» не относилась даже сестра царя Ксения Александровна, которая узнала о заболевании племянника от своей сестры, великой княгини Ольги Александровны, только в марте 1912 г.: «В вагоне Ольга нам рассказала про свой разговор с ней63. Она в первый раз сказала, что у бедного маленького эта ужасная болезнь и от этого она сама больна и никогда окончательно не поправится»64.
В царской семье росли еще четыре дочери, а поскольку именно женщины являлись носителями мутантного гена, то, естественно, возникал вопрос: не будут ли дочери так же несчастны, как их мать, родив неизлечимо больного ребенка? Старшая Ольга была уже невестой, но ей не торопились выбирать жениха. Впрочем, возможно, и женихи не торопились, хорошо представляя последствия гемофилии. Периодически назывались различные имена, от румынского принца до великого князя Дмитрия Павловича. Но все эти намерения остались только в планах. Не было ли здесь опасения за судьбы дочерей?
По свидетельству Й. Ворреса, великая княгиня Ольга Александровна была уверена, что ее племянницы являются носительницами мутантного гена. И если бы они вышли замуж, то передали бы эту болезнь своим детям. Она утверждала, что «у них бывали сильные кровотечения. Она вспоминала, какая поднялась паника в Царском Селе, когда великой княжне Марии Николаевне удаляли гланды. Доктор Скляров, которого великая княгиня представила императрице, рассчитывал, что предстоит обычная несложная операция. Но едва она началась, как у юной великой княжны обильно хлынула кровь….Несмотря на то, что кровотечение продолжалось, ему удалось успешно завершить операцию»65.
Об этой тайне и порожденных ею слухах позже писали многие мемуаристы и историки. Отношение к этой ситуации среди них было разное. Промонархически настроенные авторы оправдывали действия царской семьи. Например, Е.Е. Алферьев в своей книге писал, что «по политическим и династическим соображениям, чтобы не давать возможность врагам России использовать болезнь Наследника в своих, преступных целях Они были вынуждены ее скрывать»66. Историк С.С. Ольденбург в своей двухтомной истории царствования Николая II просто констатировал, что «болезнь наследника считалась государственной тайной, но толки о ней тем не менее были широко распространены»67.
Критики династии отмечали катастрофические последствия закрытости царской семьи и бесперспективность этой позиции. Например, Феликс Юсупов отмечал, что «болезнь наследника старались скрыть. Скрыть до конца ее было нельзя, и скрытность только увеличивала всевозможные слухи, которые вообще порождались в обществе благодаря уединенной жизни государя»68. Говорили о том, что Алексей умственно отсталый, эпилептик, что «будто бы нигилисты изувечили ребенка на борту императорской яхты»69.
По впечатлениям П. Жильяра, который видел цесаревича в феврале 1906 г., он не производил впечатления больного ребенка: «У него был свежий и розовый цвет лица здорового ребенка, и когда он улыбался, на его круглых щечках вырисовывались две ямочки»70. Многочисленные фотографии подтверждают это.
Не все так по-доброму воспринимали Алексея. На него смотрели не как на больного ребенка, а как на наследника огромной державы и будущего властителя. Многие задавались вопросом: а какое будущее ожидает их страну, когда во главе ее окажется калека? Эти настроения отражены в воспоминаниях графини М. Клейнмихель: «Стали говорить, что ребенок слаб и недолговечен. Говорили, что у ребенка отсутствует покров кожи, отсутствие которого должно вызвать постоянные кровоизлияния, так что жизнь его могла угаснуть от самого незначительного недомогания… Благодаря тщательному уходу за ним, ребенок выжил, стал поправляться, хорошеть, был умен, но долго не мог ходить, и вид этого маленького существа, постоянно на руках у здоровенного казака, производил на народ удручающее впечатление… Этот маленький калека – в нем грядущее великой России?»71. Кроме этого монархистов заботила чрезмерная близость Распутина не только к императрице, но и к наследнику. М.В. Родзянко писал, что «не без основания, являлось опасение, что постоянная проповедь сектантства может оказать влияние на впечатлительную детскую душу… привьет его миросозерцанию вредный мистицизм и может сделать из него в будущем нервного и неуравновешенного человека»72.
