У майора пористая кожа лица, трапециевидный лоб в глубоких морщинах.
Собственно, говорить с Чапелем Ковалеву было еще труднее, чем с Санчиловым. Майор старше Ковалева на четыре года и считает себя обойденным. После службы за границей Чапель окончил курсы «Выстрел», учиться дальше не пожелал. И жене — учительнице младших классов — запретил.
— В высшие сферы захотела? Все равно «Волги» не купишь, — внушал он ей.
Просто удивительный анахронизм! Родной брат Стрепуха, изгнанного из суворовского. И что с Чапелем делать — Ковалев ума не мог приложить. Хотя было абсолютно ясно, что держался он в армии — один из последних могикан заскорузлости — в силу какой-то инерции.
В службе Чапель придавал решающее значение стороне чисто внешней, показной. Как никто другой умел «навести марафет», покорить сердце проверяющего аккуратной рамочкой, подкрашенным стендом, нарядной виньеткой, дорожкой, посыпанной песочком.
«Важно — выглядеть!» — убежденно сказал он как-то.
И считал, что его не продвигают по служебной лестнице потому, что недооценивают, несправедливы.
Чапель охотно рассказывал о проказах своей армейской юности. На учениях ему надо было выйти к реке, а он вышел черт знает куда. По радио же доложил: «Вышел!»
На недоверчивый возглас командира ответил:
— Да вот я умываюсь в реке.
Выхватил флягу у бойца, полил воду себе на ладонь.
— Слышите? Хлюпаю!
Это выдавалось за армейскую сметку.
…Да, говорить с Чапелем о Санчилове было почти бессмысленно и все же говорить следовало.
— Товарищ майор, — переходя на официальный тон, сдвинул брови Ковалев, — от лейтенанта Санчилова надо не только требовать, но и учить его…
«Возиться с этим молокососом?! — возмущенно подумал майор. — Он в армию пришел и ушел…»
Короткая шея Чапеля порозовела:
— Я немного выражу мысль… в том направлении… армии нужны… не барышни с университетским образованием…
О, это старая знакомая песня.
— Армии необходимы люди с университетским образованием! — может быть, несколько резче, чем надо, произнес Ковалев, и складка губ его отвердела. — Необходимы! И я требую от вас, товарищ майор, требую самым категорическим образом не только карать, но и учить… не загоняя недуги внутрь… Румянами хворь не лечат…
Ковалев встал.
Чапель, опять ничего не поняв, вытянулся и отчеканил:
— Есть…
— Вот так-то, Константин Федорович, — сказал Ковалев и, не подавая руки, козырнув, вышел из комнаты.
Чапель потер морщинистый лоб, с неприязнью подумал о Ковалеве: «Конечно, ему положено требовать. Везет же человеку, в такие годы — и командир полка… А ко мне фортуна все задом стоит… Не иначе у Ковалева в округе или в Москве сильная рука. Может, кто из суворовцев в начальники выбился и тянет… Или родственник какой? Я же всего добивался своей горбушей».
Чапель открыл дверь в коридор, зло прокричал:
— Дежурный!
И опять путь домой. Рядом с Ковалевым — молчаливый Расул.
Дождь исхлестывает смотровое стекло машины. Большая капля прокладывает себе трассу, вбирая капли поменьше. Расул, включив «дворник», сосредоточенно крутит баранку. В его молчании что-то успокаивающее.
«В порту есть должность стивидора, — думает Ковалев, — человек этот наблюдает за правильным распределением тяжести при загрузке корабля, не допускает крена. Вероятно, и мне надо быть стивидором. Добиваться, чтобы офицеры совершенствовали свой стиль работы, давая солдатам полную нагрузку, ограждали их от пустого труда».
Чапель любит, как он изволит называть, «закаливание тяготами». Подчас придумывает их, говоря при этом: «не размокнут», «не надорвутся». Он может бесцеремонно вызвать офицера из дому в полк по пустяковому случаю. При этом строгий взгляд майора отметает недоумение подчиненного, словно говорит: «Служба — не мед!»
У Ковалева как-то возник соблазн: дать Чапелю отменную характеристику для повышения и таким образом избавиться от него. Но Владимир Петрович немедля отбросил эту мысль, как бесчестную.
«Ну, хорошо, — не однажды говорил себе Ковалев, — есть же и у Чапеля достоинства, вот на них и следует опираться».
Да, Чапель нетруслив. Как-то самоотверженно спас тонувшего в реке солдата. Бескорыстен, хлебосолен.
Но разве этого достаточно для офицерской службы? Характером, малыми знаниями, армейской бесталанностью не подходил он для нее. Ведь академия ума не дает, а у Чапеля и академии не было. Да и не захотел он ее.
До Ковалева командовал этой же частью молодой подполковник Ярлов. Между прочим, тоже из суворовцев. Офицеры говорили о нем по-разному. Одни восхищались молодцеватостью, решительностью, напористостью Ярлова, тем, что он «сам все умел». Другие — и таких было много больше — видно, затаили обиду, неприязнь к бывшему командиру полка, уехавшему учиться.
Ярлов отличался резкостью, любил подчеркнуть свою власть и употребить ее даже без особой надобности. Ему ничего не стоило сказать офицеру: «Закройте дверь с той стороны». Его ирония походила на обидную насмешку.
Ярлов считал, что командир полка должен быть неприступным, возвышаться над всеми, вызывать трепет; не без удовольствия узнал, что его прозвали «железным солдатом».
Владимиру Петровичу в первые месяцы, когда он только сменил Ярлова, приходилось туго. Кое-кем в полку его нерасположенность к начальственным разносам, щедрым наказаниям была воспринята как чрезмерная мягкость, чуть ли не безволие. А всего-то навсего он в требованиях обращался к чести, никогда не разрешал себе унижать человеческое достоинство.
Не закрывая глаз на недостатки характера подчиненного, но уважая в нем личность, Владимир Петрович был уверен, что недостатки эти, за редким исключением, преодолеть возможно.
Может быть, Чапель и есть это редкое исключение?
А вообще-то в его полку офицеры подобрались опытные, работящие. Вот, например, командир танковой роты — капитан Градов.
Он пришел в армию из далекой, глухой деревушки и тогда впервые увидел большой город. Был сержантом, учился в танковом училище, окончил академию. Жадный интерес к технике, книгам беспределен в Градове.
В нем и в тридцать лет осталось что-то от неиспорченного деревенского паренька: в открытом взгляде, застенчивой улыбке, розоватом, обветренном лице. Даже в том, что носил Градов немодную прическу, аккуратно, на пробор, зачесывая светлые волосы.
Если надо было дать кому-то трудное задание, даже не входящее в круг обязанностей командира танковой роты, но необходимое «для пользы дела», Ковалев безошибочно останавливал выбор именно на Градове: все будет сделано добротно, в срок. Только и скажет:
— Понял вас…
Недавно Ковалев писал на него служебную характеристику. Отмечал рвение в службе, щепетильность, верность офицерскому слову, умение работать с людьми без внешней рисовки — спокойно и настойчиво.
И дала же судьба такому человеку не жену, а наказание. Эта дебелая, ярко выкрашенная в блондинку женщина имела свои весьма сомнительные представления о том, что можно, а чего нельзя. Так совсем недавно она приказала солдатам мужа привезти из военного городка на квартиру рамы, заготовленные для парников. Бедный Градов позже самолично возвращал их назад.
После подобных демаршей супруги капитан Градов мрачнел и в таких случаях на него лучше всего действовал тон спокойный, доброжелательный.
…Расул резко затормозил.
Ковалев очнулся. Машина стояла у подъезда их дома. Свет фары уперся в цоколь. На нем мелом и явно Машкиным почерком было написано: «Ковалева».
«Первый автограф», — усмехнулся Владимир Петрович.
— Спокойной ночи, Расул, — сказал он, — в пять сорок быть здесь… Успеем к подъему.
Расул молча кивнул и, дав полный газ, помчался назад, в военный городок.
Санчилов ожесточенно месил сапогами грязь.
В свою неуютную, холостяцкую квартиру Александр шел неохотно.
Конечно, командир полка — этот ходячий устав — вправе думать о нем, как о некудышном, весьма условном лейтенанте. Не на такое пополнение Ковалев мог рассчитывать. И недовольство подполковника можно понять. Что же, Александр постарается не выглядеть в его глазах уж очень неприглядно.
Единственное, что подбадривало и согревало Александра, так это письмо Леночки. Весь день оно приятно похрустывало в нагрудном кармане кителя и сейчас притаилось там. Он сегодня же ночью ответит. Может быть, будет писать даже до утра.
И расскажет всю правду о своих неудачах здесь. Пусть знает, с каким недотепой имеет дело.
…Александр познакомился с ней два года назад, когда Леночка перешла на третий курс литературного факультета их же университета.
Филологи и физики были месяц на уборке винограда, а потом компанией человек в двадцать, в их числе и Александр, «метеором» поплыли вверх по Дону, к Цимлянскому морю.
