От Кронверкского пролива уже были видны вышки аттракциона «Американские горы». Виктор катался на этих горах всего один раз, весной прошлого года, и то ему просто повезло.
К старшему брату Андрею пришла девушка-однокурсница. Это для семьи Стоговых было сногсшибательным событием. Младшим приказали убраться из комнаты и не показывать носа. Витьку это вполне устраивало: он в кухне доделывал модель самолета.
Когда в коридоре хлопнула дверь, он выглянул из кухни и громко, на всю квартиру, выпалил:
«Ма! А к Андрюшке девушка Валька пришла!»
Выскочивший из комнаты Андрей дал Витьке подзатыльник. Мать как будто бы даже одобрила это, а девушка, шедшая вслед за Андреем, стала упрекать его. Если бы не жалость Вали, Витька воспринял бы это вполне нормально, ведь его дома все так воспитывали. Но заступничество девушки разжалобило его самого, и он тихо всхлипнул.
Все ушли в комнату. Но спустя немного времени Валя вышла и спросила:
«Хочешь с нами в Госнардом поехать?»
«Чего я там не видел? А потом этот, – он кивнул в сторону комнаты, намекая на брата, – опять руки распустит».
«Не распустит. Ты на „Американских горах“ катался?»
«Нет».
«А хочешь?»
Витька молча кинулся к умывальнику и только краем уха услышал разговор Андрея с матерью.
«Ма, дай рубля два-три», – попросил он тихо, чтобы не слышала Валя.
«Ты с ума сошел! Зачем так много?»
«Ну, на трамвай, мороженое и на этого балбеса».
…Витьку посадили прямо за спиной водителя тележек. Он без особого восхищения наблюдал, как канат медленно поднимал их на очень крутую вершину. Потом началось что-то невообразимое. Прямо с вершины они стали падать. Мальчик отчетливо видел, что рельсы уходят куда-то вниз, сливаясь в узкую ниточку. Казалось, сейчас все они кубарем, через голову водителя, покатятся в пропасть. Сзади раздался женский визг, испуганные возгласы. Все это слилось с шумом колес и свистом ветра.
Витька съежился и, хотя бы пристегнут ремнями к тележке, изо всех сил вцепился в ее борта. Только мальчишечье самолюбие не позволило ему завизжать от страха. И в этот момент водитель встал во весь рост. Это казалось невероятным. Его поведение тотчас подействовало успокаивающе.
В самом низу, сделав крутой изгиб, тележки стремительно взлетели вверх. Сильная перегрузка вдавила людей в сиденья. Выскочив на новую вершину, поезд покатился по пологой изгибающей, отчего возникло такое ощущение, будто тебя вытаскивают из тележки. Рельсы круто метнулись влево, увлекая тележки в вираж. Потом поезд понесся по пути, проложенному на опорах, поднятых высоко над землей, отчего создавалось впечатление свободно парящего полета.
Видно было, как люди на земле, подняв головы, с любопытством наблюдают за движением поезда. Сделав еще несколько головокружительных взлетов и спусков, поезд стал полого спускаться, постепенно замедляя ход. Прекратился визг, раздались возгласы облегчения.
Теперь, когда Витька почувствовал, что остался цел и невредим, его обуяла безудержная храбрость. Он готов был кататься еще и намекнул об этом брату и Вале. Но ему купили пятнадцатикопеечное мороженое, после чего брат шепнул, чтобы он катился на все четыре стороны, и чем быстрее, тем лучше.
…Сейчас «Американские горы» не работали. Возле них было пусто. Зато площадка около сбитого фашистского самолета кишела людьми. Над толпой торчал серо-зеленый киль[8] с желтой пугающей свастикой.
Ребята пронырнули в толпе и оказались рядом с веревочной оградой, за которой лежал самолет, собранный из обломков. Несколько военных стояли около него.
![]()
– Дядь, а можно заглянуть в кабину? – обратился к одному из них Витька.
– Да внутри все разбито – нечего смотреть, – ответил тот.
– Все равно интересно, – умоляюще поддакнул Валерка.
– Ладно, ныряйте под веревку, – разрешил военный.
Ребята бегом помчались к самолету и вскарабкались на борт возле кабины. Там действительно все было разбито. Множество приборов с поломанными стрелками замерли в тот момент, когда стервятник закончил свое разбойничье существование.
– Тьфу, Гитлер проклятый! – Витька плюнул в кабину.
…Дома был переполох. Срочно собирали в эвакуацию близнецов Сашу и Лену, работавших на одном из оборонных заводов. Виктор позавидовал им: всего-то на пять лет старше, а уже едут одни, без старших, и не куда-то близко, а на Урал.
Он подступил к матери.
– Ма, пусти меня с ними, – попросил робко, чувствуя, что лезет под горячую руку.
– Ты что, свихнулся? – удивилась она, продолжая завязывать фанерный чемодан. – Это не твои дурацкие игры в войну.
– Да, а чем они лучше меня? Тогда я все равно убегу!
– По ремню соскучился? Так и скажи, – пригрозила Александра Алексеевна. Но потом, смягчившись, добавила: – Андрей и Гриша воюют, Саша и Лена уезжают на Урал. Что же, я с одними девчонками останусь? В деревне такие, как ты, уже по хозяйству помогают.
Сборы были короткие. Мать сдвинула чемодан и клеенчатый узел к стене, скомандовала:
– Все садитесь! – и пристально глянула на притихших близнецов, словно пытаясь запечатлеть их перед разлукой. Через минуту молчания она поднялась. – С Богом! – и перекрестила детей. – Пишите, не ленитесь. Теперь душа будет болеть о вас.
Все вышли на улицу, где возле полуторки суетились отъезжавшие.
– Ксения, – обратилась мать к одной из женщин, – ты уж пригляди за моими. Сама понимаешь, сколько у них ума.
Машина тронулась. Шум поднялся еще больше. Кричали из кузова машины, последние напутствия торопились высказать оставшиеся. Многие плакали.
У Витьки защекотало в носу, и он скривился от подступающих слез. Уезжали брат и сестра, самые близкие ему по возрасту, самые любимые.
Мать не плакала. Только шевелились ее губы, призывая Бога не оставить своей милостью детей, уезжавших в неизвестную даль.
Мать Витьки, Александра Алексеевна Стогова, женщина 55 лет от роду, на своем веку видела многое. Она была простой русской крестьянкой, до 43 лет прожившей в деревне, на долю которой выпал тяжкий труд, нищета, рождение 14 детей и кулаки пьяницы мужа. Тихая, набожная, она тем не менее обладала крепким духом. Только поэтому решила в один из зимних дней 1929 года покинуть родную деревню, забрав с собой весь «выводок». Она хотела податься в город Волхов. Там, на вокзале, она уговорила сердобольного проводника пустить их в вагон поезда, не ведая, куда едет. Через двое суток вся семья оказалась в Ленинграде. Соседи по вагону, ленинградские партийные работники, доставили семью Стоговых в школу, убедили директора выделить комнатку и взять женщину на работу уборщицей. Потом-то директор не пожалел о своем согласии, потому что на школу работала не только Александра Алексеевна, но и вся ее семья, для которой школа стала родным домом, храмом просвещения, местом приложения безвозмездного труда.
С раннего утра дети, подобно муравьям, растаскивали по всем пяти этажам школы вязанки дров, протапливали классы до начала занятий, следили за состоянием освещения и водопровода, оформляли помещение к праздникам и олимпиадам, белили потолки, красили стены и делали тысячи всяких дел в хлопотном школьном хозяйстве. А главное, все они жили тут, рядом, в конце коридора на первом этаже.
Школа, как могла, заботилась о семье Стоговых. Детей обеспечивали одеждой и обувью, летом отправляли в пионерский лагерь. Уже пятый год, как переехали они из двенадцатиметровой комнаты в двадцатиметровку, где помимо обеденного стола появился еще стол для занятий старших ребят. Правда, спать все равно приходилось на полу, но уже не так тесно, как раньше. Жизнь медленно, но все-таки улучшалась. По праздникам мать баловала детей даже белым хлебом. А на деньги, полученные за распиловку дров для учителей, старшие братья купили одни выходные брюки. Три года назад старший из Стоговых, Андрей, стал студентом. Казалось, до полного благополучия осталось совсем немного. Но война перечеркнула всё.
