Базилика, тяжеловесное, «византийское» сооружение с огромным куполом, стоящая в окружении немногочисленных деревьев, привлекла меня в качестве памятника архитектуры, когда я романтическим южным вечером бродила по городу в первый день своей жизни в Тулузе.
Я забралась по ступеням под купол и обнаружила там груду скомканных пестрых одеял, из которых во множестве торчали грязные человечьи пятки и собачьи хвосты. Сколько людей и псов храпело там вповалку — сказать трудно. Еще несколько бомжей, то и дело присасываясь к бутылке, любовались каналом. Они отпустили мне вслед замечание, которое пропало втуне, ибо я его не поняла, и засмеялись.
Лежки бомжей я находила и потом во время своих прогулок по каналу. Беспечно бросив под мостом одеяло и бутыль с водой, бомж уходил бродить по улицам Тулузы в поисках денег и выпивки.
Днем они растекались по всему центру. Я видела одних и тех же в определенных местах, где они сидели на мостовой, выставив перед собой кружку.
Тулузский бомж просит милостыню следующим образом: когда мимо проходит человек достаточно приятной наружности, бомж вежливо здоровается. Человек (чаще всего девушка) останавливается, отвечает на приветствие. Бомж призывно встряхивает кружкой. В кружку подают некоторое количество франков. Завязывается дружеская беседа, причем цивил стоит, глядя на бомжа сверху вниз с приветливой улыбкой, а бомж сидит, задрав к цивилу голову. Беседа длится в среднем минуты три, иногда меньше, редко — дольше, после чего цивил и бомж чрезвычайно вежливо прощаются друг с другом. Цивил уходит, сохраняя на лице мечтательно-умиленную улыбку, бомж вновь погружается в созерцание прохожих.
К вечеру они собираются в стайки. На моей улице де Тур околачивалась своя такая стайка из пяти человек. Один из них был заводилой — небольшого роста полуголый человек, который спал на этой улице и к которому в гости приходили пить другие бомжи, в том числе и другой мой «знакомый» — седой длинноволосый долговязый бородач в американской мягкой шляпе с полями. Заводила, пошатываясь, входит в местный универсам, вываливая на прилавок у кассы всю собранную в кружку мелочь. Затем, приветственно и лениво махнув кассирше, устремляется в недрища винных полок. Возвращается оттуда вскоре, держа за горла три стройных бутылки с красным вином, будто мародер — убиенных куриц за свернутые шеи. Кассирша невозмутимо отсчитывает нужную сумму, сдачу сгребает бомжу обратно в кружку, аккуратно запаковывает бутылки в фирменный пакет от магазина и с «мерси-и» вручает покупочку бомжу. Бомж вываливается из универсама и устремляется к коллегам, ждущим на противоположной стороне улицы. Поставив кружку со сдачей на край мостовой, они раскупоривают бутылки и присасываюся к горлышку. Собаки лежат рядом, вывалив языки и шевеля боками — жарко. Тут же скомканные пестрые одеяла.
Алжирцы
Алжирцев в Тулузе я видела немного, однако есть несколько арабских кафе (Petit Pacha и др.), на одном из которых я с трудом разобрала до боли знакомое по питерским ларям слово «шаверма». Стоит эта радость у нас 5 тысяч, а в Тулузе — 25 франков (!) В сквере на площади Вильсона, недалеко от Капитолия, алжирские старики подолгу сидят на лавочке, переговариваясь между собой.
Алжирцы практически не смешиваются с местным населением. Во всяком случае, я не видела арабских парней с французскими девушками, арабских девушек с французскими парнями. Арабские женщины, как и у нас, ходят, до глаз закутанные в платки.
Цветные
То, чего мне не хватает в России, — многоцветье лиц. В отличие от арабов, негры смешиваются со здешними белыми в любых пропорциях и соотношениях, порождая исключительно красивых людей. Даже не берусь описывать красоту цветных девушек в Тулузе. На них можно смотреть без конца. Чем и занимаются французы, сидящие в кафе и глазеющие на улицу, а также алжирские дедушки, обсевшие сквер Вильсона.
Вьетнамцы тоже есть и тоже довольно легко растворяются среди аборигенов. На Страсбургском бульваре, среди выплеснувшегося на улицу торжища, имеются несколько прилавков, где очень черные негры продают связки поясов, погремушек, звонких индейских барабанов и странные струнные инструменты, сделанные из чего-то вроде высушенной тыквы.
Две твердыни
Жак уехал в Страсбург, объяснив, что в Монсегюр попасть невозможно.
Что в Монсегюр попасть невозможно — это мне объяснили в четырех местах на всех возможных языках и с помощью наглядных пособий (географических карт, расписаний движения поездов и автобусов). Во-первых, в «офис де туризм». Там действительно организуют поездки по местам боевой славы катаров. Одна экскурсия уехала 15-го июня, следующая намечается только на 12 июля, а всего их четыре за лето. Да и дорого это, m-lle. Во-вторых, об этом сказал Жак. В-третьих, то же самое твердили в справочном на железнодорожном и автобусном вокзалах. Да, до Фуа ходит поезд. И автобус. Но дальше — только если у вас есть автомобиль… Пешком? Нет, пешком дойти невозможно, очень далеко. Автостопом? M-lle, одинокая женщина не должна путешествовать автостопом, особенно такой бель-жён-фий-рюс (хорошенькая русская девочка), как вы…
Так что с идеей попасть в Монсегюр придется расстаться, моя дорогая, сказал мне Жак, целуя меня на прощание.
И бель-жён-фий-рюс остался один, зажав в кулаке расписание движения поездов от Тулузы в разные направления. Уныло приняв решение съездить наутро в Монтабан, где (как сулит путеводитель) есть какие-то памятники XII века, я легла спать на свою неудобную, слишком мягкую кровать.
Наутро мысль о Монтабане показалась мне невыносимо противной. Я стиснула зубы, сунула в сумочку деньги и отправилась на вокзал по улице св. Бернарда. «Сказано — в Монтабан, значит — в Монтабан!»
И чем ближе я была к вокзалу, тем явственнее я ощущала зов — неодолимое притяжение — ТОГО, ради чего я, собственно, приехала в эту страну. Оно ждало. Оно не желало ждать дольше.
Жак сказал мне как-то раз: «Просто не верится, что в этой стране тебя никто не ждет…»
Если бы он знал, КАК меня здесь ждали!
Это место влекло с такой страшной силой, что я не могла больше противиться. Я вступила в странное состояние, когда время и пространство стали вдруг для меня прозрачными на несколько часов и десяток километров вперед, когда некая сила, взяв меня в кольцо охраняющих рук, чутко и вместе с тем непреклонно, повлекла туда, куда я должна была идти. Любой шаг в сторону, любое отклонение от правильной цели вызывало соприкосновение с этим оберегающим кольцом.
Началось это на подходах к вокзалу. Я встала в очередь, чтобы взять билет до Монтабана и, когда подошло время, неожиданно для самой себя сказала: «Фуа!»
Мне дали билет. Я взяла его, прочитала — Foix — и сразу успокоилась. Я делала то, что нужно. Я поступила правильно.
Та часть меня, которая продолжала мыслить разумно, боялась. Она боялась ехать так далеко от Тулузы, она боялась, что по дороге меня ограбят, отберут деньги, изнасилуют, убьют. Она боялась идти по дороге. Я сказала ей: «В конце концов, посмотрю Фуа. Это ведь тоже кое-чего стоит». И та «я», которая мыслила разумом, попритихла: довод был разумный. Но та часть меня, которая мыслила вовсе не рассудком, слышала зов Силы.
Поезд пришел и быстро помчался по рельсам. За окном мелькали желтые поля пшеницы и зеленые — кукурузы. Сперва горы маячили где-то очень далеко, волнились на горизонте, но чем дальше от Тулузы на юго-запад уходил поезд, тем ближе подступали они к дороге, чтобы наконец стиснуть ее с двух сторон. Фуа. Foix.
Я вышла на платформу. Поезд умчался. Духота обступила меня. Со всех сторон на меня смотрели горы.
Я подошла к молодой девушке, которую встречал симпатичный мужчина, и на всех известных и неизвестных мне языках спросила, как добраться до Монсегюра. Мужчина и девушка довели меня до «офис де туризм», который имелся в Фуа, и осведомились там насчет Монсегюра. Как может эта одинокая русская дурочка туда добраться?
Из окошка высунулось лицо служащей. Она явно сочувствовала моим родителям, породившим столь безумную дочь. Нет, до Монсегюра сейчас добраться нельзя. Туда не ходит транспорт. Туда вообще ничего не ходит.
— А пешком? — спросила я и похлопала себя по теннискам. — А пьё?
— А пьё? — переспросила служащая, и все засмеялись. Потом она сказала:
— Вообще-то вы можете на автобусе добраться до Лавеланета. Автобус ходит туда два раза в сутки. Переночуете где-нибудь в Монсегюре, а наутро вернетесь в Фуа.
Ночи теплые, подумала я, летом не сдохну. Но это подумала та я, которая боялась. А та я, которая была сгустком силы, спросила:
— А от Лавеланета до Монсегюра сколько километров?
— Двенадцать.
Я расхохоталась. Я расцеловала мужчину, который привез меня в «офис де туризм». Я помахала служащей. Двенадцать километров! Господи, всего двенадцать!
