Неизбежно во время оккупации с отдельными представителями вражеской армии возникали какие-то личные отношения. Многие свидетели вспоминают, что некоторые немцы давали им хлеб, показывали рукой на метр от пола и говорили: «Дома киндер», показывали фотографии семьи. Иван Григорьевич Столбовский вспоминает: «Наш дом стоял на окраине. Немцы оборудовали рядом зенитную батарею, в доме жил ее офицер. Он хорошо говорил по-русски, украдкой давал нам суп из гороха без картошки, который ели сами офицеры, консервы, раз даже угостил шоколадкой. Часто беседовал с отцом и, когда не слышали другие офицеры, сказал: „Нашего Гитлера и вашего Сталина надо столкнуть лбами и заставить драться вместо нас, простых людей. Пусть убивают друг друга до смерти“». Петр Егорович Журенко, 1927 года рождения, вспоминает: «У нас в доме жил немец старый, для меня он был как дедушка. Он был ветфельдшер, в офицерском чине, жил один в зале, а мы в другой комнате. Нас не обижал, меня просил держать лошадей при его осмотрах, за это давал иногда продукты». Вспоминает Николай Иванович Жерноклев, 1938 года рождения: «Мы с братом были двойняшки, только он темнее, а я светлее. Немцы относились к нам хорошо, удивлялись, что мы так похожи. Один немец очень подружился с нами, подарил нам по чайной ложечке, мне под золото, а Володе под серебро, часто угощал хлебом. Он потом специально заезжал к нам раненый, без ноги, когда возвращался в Германию из-под Сталинграда. Он говорил, что кровь там течет рекой, прямо по земле».
Надежда Петровна Саломащенко, 1924 года рождения, рассказывает, что однажды немец спас ей жизнь при бомбежке. «Мне надоело прятаться в подвале, и я решила заночевать на кухне. Немцы же совсем не прятались, при всех бомбежках спали в доме. У нас жили те, кто восстанавливал железную дорогу, умаются за день и спят. Налетели наши самолеты, я испугалась и побежала прятаться в подвал. Немец схватил меня за шиворот и положил на пол. Я плохое подумала, стала кричать, а тут бомбежка закончилась. Он встал и пошел. Мне говорят: „Он жизнь тебе спас“. Если бы я дальше побежала, как раз бы под разрыв угодила».
Вскоре жители разобрались, что среди оккупантов не все немцы по национальности: есть австрийцы, венгры, хорваты. Многие сносно говорили по-русски и относились к населению мягче, чем немцы.
Нашлись жители, которые захотели стать полицаями, служить немцам. Из записок Галины Васильевны Захарченко: «С помощью прихвостней-полицейских стали выгонять людей на принудработы: тушить пожар на элеваторе, восстанавливать железную дорогу, мосты. Людей сажали на открытую платформу и в сопровождении автоматчиков с собаками возили в Закадычное на восстановительные работы. Стала работать пекарня, выпекали хлеб из зерна, которое немцы смогли спасти от пожара на элеваторе. Этот хлеб имел запах гари и привкус горечи»[6].
Все полицаи преследовали свои интересы, стремились насладиться властью, побольше положить в карман.
Тогда же на территории района стал действовать партизанский отряд. Мы узнали, куда исчезли руководители района за неделю до оккупации. Их вызвали в обком партии, объявили, что они мобилизованы в партизаны. При этом они сдали свои документы, партийные и комсомольские билеты на хранение. Александра Александровна Хайло показала нам справку, выданную ей в обкоме партии в 1943 году, где указывалось, что ее комсомольский билет находится на хранении. Всего их было в отряде около 30 человек. Во главе стояли руководители района и районных предприятий. Александра Александровна попала в отряд как член бюро райкома комсомола. Ей и Нине Гончаровой поручили работать в Болыпе-Кирсановке, разносить листовки, выполнять разные поручения руководителя, Александра Гудзенко (он был секретарем райкома партии). В районном архиве есть примерный список членов этого отряда, составленный со слов уцелевших партизан в 1970-х годах. В нем значится 28 человек.
Вспоминает Екатерина Григорьевна Добрица: «Я в первую оккупацию жила у родителей мужа на хуторе Добрицы. Тесть сделал на доме двойной фронтон, то есть на чердаке была потайная комната, которую никак было не видно – ни с улицы, ни с чердака. Там сделали нары, и там прятались пять человек – партизаны. Среди них были Гудзенко Александр (он был наш родственник – муж тети моего мужа), Афонов Василий (позже он был руководителем Таганрогского подполья) и еще не помню кто – все бывшие руководители района. Они по ночам уходили на свои дела, а днем скрывались у нас. Знаю, что они взорвали два эшелона с немцами в Закадычном, а что еще – не знаю. У нас полный двор немцев, а на чердаке партизаны. Очень страшно было. Мы им стирали, кормили их. Пятеро мужиков, не шутка! Большой был риск, а у нас дети малые. Еды не хватало, мы даже побирались одно время. Скрывали их месяца четыре». (Часть района не освободили в декабре 1941 года, там продолжалась оккупация до августа 1943 года.)
Нас заинтересовало, что почти все свидетели не говорят о действиях партизан как о нужном деле. Из записок Антонины Григорьевны Шелковниковой: «Партизаны пускали ночью ракеты из-под железнодорожного моста. Наши самолеты весь поселок бомбят ночью. Немцев было в селе очень мало. Но наступает ночь, люди села берут коров за веревку, кое-какие вещи и идут в поле ночевать. Ибо прилетят самолеты, побросают свечи-ракеты на парашютиках, станет светло, летчикам все видно. Тогда они, сбросив сотни бомб, улетают. Немцев нет, зениток нет, одни жители и те в поле. Утром возвращаемся – дом разбит, кругом кучи земли и обломки. Сидим у соседей в подвале… Благодаря партизанам два месяца попусту бомбили наше село».
О страшных последствиях бомбежки вспоминает Надежда Петровна Саломащенко: «Когда наши в 1941 году ушли, то оставили здесь партизан – бывших партработников. Толку от них никакого не было. Здесь не было боевых частей немцев, таких, как я видела в Кривянке, в эвакуации. Там здоровые, сильные, молодые, а у нас старики железную дорогу восстанавливали. Еженощно наши пускали ракеты, и нас бомбили. Жили по ночам в погребе среди бочек с капустой, ноги отекли от такой жизни. Мама и отправила меня к родственникам в Красный Бумажник. Там не бомбили. Шли туда пешком, вдоль железной дороги. Часто нам встречались солдаты наши, выходили из окружения группами, человека два-три. Грязные, голодные, чем-то на зверей похожи».
Другие очевидцы рассказали подобное – таких свидетельств много. Как же тогда относиться к партизанам? Вроде бы идет война с врагом, партизаны часть этой войны, работают на уничтожение фашистов, но жертв больше среди мирного населения. Мы решили, что дело в масштабах их действий, и, возможно, если бы жители видели, что партизаны действительно причиняют большой вред врагу, отношение к ним у людей было бы иное. В самом же поселке страдали именно мирные жители. Но в книге читаем: «Активную деятельность развернули в тылу врага партизаны. Были созданы отряды в Неклиновском, Матвеево-Курганском, Азовском районах… Особенно ценными были их сведения о дислокации немецких войск. В этом партизаны оказывали большую помощь командованию советских частей»[7]. Взгляды с разных сторон фронта на деятельность партизан – из штабов и из подвалов, где прятались жители, – оказываются противоположными. Раиса Степановна Горбаткова, 1929 года рождения, рассказала: «Нас бомбил наш земляк Кочубей Сергей. Он был летчик, здесь все знал и после войны хвалился, как точно он всегда попадал, когда ему приходилось бомбить здесь. Говорил, что сюда чаще всего посылали бомбить». Отношение к его подвигам у земляков было не слишком хорошим, хотя вслух, конечно, люди ничего не говорили.
Началось наступление под Москвой. 29 ноября 1941 года советские войска освободили Ростов. Перед отступлением фашисты стали жечь дома жителей Матвеева Кургана. Из воспоминаний Екатерины Ивановны Резниченко, 1929 года рождения: «Первым начали жечь наш край – улицу Разина. Мы увидели, что на соседней улице загорелся дом Чемикоса. Тогда еще не знали, что это немцы жгут, думали, случайно. Побежали тушить. У него был грудной ребенок, еле успели выскочить. И видим, что это немцы выводят скот, сами в черных комбинезонах, с факелами и канистрами с бензином, черные и страшные. Собаки лают, скот мычит, немцы-поджигатели не дают тушить, отгоняют автоматами. Началась паника. Мама с Валей, младшей сестрой, потерялись, мы их смогли найти только на второй день». Надежда Петровна Саломащенко вспоминает: «Команда здоровых, черных, в саже немцев подходит с факелами и с канистрами с бензином к дому. Почти все крыши из камыша. Подносят факел к крыше и стоят несколько минут, ждут, когда загорится как следует. Потом переходят к другому дому. Жгли дома три дня. К нам пришли от кладбища. Мы, пока к нам добрались, все вещи убрали в бочки в саду. Я выглянула из-за бочки – немец дал очередь. Они подошли к соседнему дому, там была полная бабушка, она стала просить, чтобы их не палили, так немец ее сильно толкнул, она упала. Но их дом не сгорел. У них был сын-полицай и дед, так они успели разобрать часть крыши, сгорел только фронтон. У нас остался цел потолок, была какая-то крыша. Мы жили так до 5 декабря, до эвакуации».