своего отца.
Самодержец российский все еще оставался некоронованным императором. Потому, как только кончился государственный траур, Николай выпустил манифест, извещая подданных о предстоящей торжественной церемонии.
Как раз в эти дни Софья Игнатьевна Пиляр фон Пельхау, урожденная Янушевская, обратилась с прошением к директору виленской мужской гимназии.
Дело касалось ее племянника Феликса Дзержинского, которому грозило отчисление из гимназии за какие-то непонятные ей, родной его тетке, проступки...
Перед тем классный наставник и преподаватель немецкого языка, сухонький человечек с ехидной ухмылкой на тонких губах и маленькой редкой бородкой, которую он непрестанно теребил при разговоре, сказал Софье Игнатьевне:
— Плохо, очень плохо кончит ваш Феликс. Путается с темными элементами, скажу я вам!.. Прямых подтверждений этому нет, но... Лучше ему самому уйти из гимназии. Говорю это конфиденциально, храня святую память о вашем покойном супруге.
— Как же так! Все это так неожиданно! — воскликнула Софья Игнатьевна.
Классный наставник приблизил бородку к самому лицу Софьи Игнатьевны и свистящим шепотом добавил:
— Скажу только для вас: из полиции интересовались, как ведет себя воспитанник Дзержинский. Вы слышите? Там его взяли на заметку... Это очень серьезно!
Дома расстроенная Софья Игнатьевна тотчас же рассказала племяннику об этом разговоре.
— Вот провокатор! вырвалось у Феликса. — Ведь он сам бегает в полицию, фискалит... Ну что ж, это к лучшему, я и так решил уйти из гимназии!
— Что ты говоришь, Феликс! Ведь тебе не дадут аттестата зрелости! Всего один год остался...
— Обойдусь без аттестата. В самом деле, пожалуйста, напиши, тетя Соня, прошение директору, чтобы выдали документы. Сам-то я по закону еще несовершеннолетний.
Второго апреля 1896 года Софья Игнатьевна подала прошение директору гимназии. Она покорнейше просила его высокоблагородие выдать документы племянника Феликса Дзержинского, ввиду того что по семейным обстоятельствам он не может продолжать образование...
Директор, осведомленный, что полицейские власти интересуются поведением воспитанника Дзержинского, без промедления согласился отпустить его из учебного заведения.
Теперь для нелегальной работы у Феликса стало куда больше времени. Он продолжал вести кружок самообразования, а поздними вечерами пробирался в подвалы бернардинского костела и в глубокой тишине, прислушиваясь к малейшему шороху, печатал там прокламации. Ему удалось договориться со сторожем костела, и он получил ключ от кованой железной двери, о существовании которой все давным-давно позабыли.
Листовки печатали на гектографе, который переправили с Поплавской улицы. В работе Феликсу помогали Стась и Юлия. Иногда приходила Мария Войткевич, недавно закончившая женскую гимназию. Мария стала профессиональной революционеркой и работала в Вильно. Обычно она приходила за отпечатанными листовками.
С Любомиром Больцевичем, наборщиком из типографии, Феликс по ночам расклеивал листовки на улицах.
В один из вечеров в подвале бернардинского костела Феликс печатал листовки — бесшумно прокатывал резиновым валиком каждый листок и осторожно снимал его с гектографа. Иногда подносил готовую прокламацию к глубокой нише в стене, на краю которой стояла лампада, тускло озарявшая стол и угол подвала. Просматривал оттиск — четко ли выходят строки.
Юлия сидела, склонившись над листом бумаги. Она печатными буквами выписывала новую прокламацию, чтобы потом перенести на гектограф: в подполье готовились к первомайской демонстрации и массовке.
Временами Юлия отрывалась от работы и долгим взглядом следила за всеми движениями Феликса, потом опять склонялась над прокламацией. А Феликс ничего не замечал: он был словно одержим тем делом, которое захватило его всего без остатка.
Чуть поодаль, прислонившись спиной к стене, сидела Мария Войткевич и молча глядела на Феликса и Юлию.
Феликс был в косоворотке и пиджаке, а девушки в хустках — теплых клетчатых платках, накинутых на плечи и накрест повязанных вокруг талии. Такие носят женщины фабричных окраин. В них удобно, тепло, и можно под хусткой незаметно пронести отпечатанные листовки.
Таинственная обстановка: низкие своды с потускневшей старинной росписью, вдохновенные, настороженные лица, склонившиеся над столом, высвеченные янтарным огоньком лампады, стопки листовок, призрачно белевшие в полумраке, — все настраивало на романтический лад. «Какая чудесная пара! — думала Мария. — Неужели Феликс не замечает, как его любит Юлия?..»
Вслух она спросила о другом:
— Ты уже ушел из гимназии?
— Да, завтра беру документы.
— Не жалеешь?
— Нисколько!
— Что будешь делать?
— Еще не знаю. Стану давать уроки. Перееду на другую квартиру, чтобы не подвергать близких опасности. Буду клеить вот эти прокламации. А завтра, когда пойду в последний раз в гимназию и заберу документы, скажу панам наставникам все, что я о них думаю! Я испорчу им настроение перед коронацией... Забирай, Мария. На сегодня всё, — он сдвинул отпечатанные прокламации на край стола.
Юлия помогла Марии спрятать листовки под хустку. Они вышли из подвала. Сначала — Юлия, для разведки, потом — Мария, несколько располневшая от тайного груза, укрытого под платком. Последним — Феликс. Он запер кованую скрипучую дверь и спрятал громоздкий ключ в расщелине стены.
Утром Феликс Дзержинский, теперь уже бывший ученик, пришел в гимназию. В канцелярии документы выдали быстро, и он, не задерживаясь, направился в учительскую.
Была перемена. Учителя отдыхали. Кто жевал бутерброд, прихлебывая чай, кто курил, стоя у распахнутого окна. Лениво перекидывались словами.
— Господа, — сказал Феликс, остановившись в дверях, — прошу извинить меня, я хочу попрощаться и поблагодарить вас за все доброе, что вы для меня сделали...
— Похвально, похвально... — произнес преподаватель русского языка с нелепой фамилией Рак. Внешность его в чем-то соответствовала фамилии: злые выпученные глаза и торчащие в стороны рыжеватые усы. Он отодвинул стул, шагнул к Дзержинскому и протянул руку. — Желаем вам, молодой человек, всего доброго!
— Простите, — остановил его Феликс, — но к вам это не относится. Я благодарил учителей, которые делали мне добро, прививали любовь к знаниям. А вы, запрещая нам говорить на родном языке, вызывали в нас чувство протеста... Так знайте: учителя-притеснители сами воспитывают революционеров, готовят борцов за свободу. Но за это я не могу вас поблагодарить, господин Рак... Вот и все, что я хотел сказать. — И Феликс закрыл за собой дверь.
В учительской были ошеломлены словами вчерашнего гимназиста. Какое-то мгновение Рак стоял с протянутой рукой, потом растерянно ее опустил.
— Я?.. Я готовлю революционеров!.. — воскликнул он. — Ну, милостивые государи, такого я еще не слыхивал!.. Это же настоящий преступник!.. Из таких людей вырастают цареубийцы! Да, да, вы слышали, как дерзко он говорил!.. Слава богу, что он ушел из нашей гимназии! Мы не отвечаем за него ни перед богом, ни перед полицией...
4
На хутор Дзержиново, доставшийся
