Филипп всегда отказывался гулять с ней при дневном свете. В своем офисе он, само собой, никогда с ней не появлялся. Он говорил, что уронит свой авторитет, если приведет в бюро сморщенный, слюнявый абрикос на поводке.
Когда мы ночевали у него первый раз, Филипп приготовил для Марпл большую, страшно некрасивую собачью корзину. Сначала это глубоко меня тронуло: я подумала, что мой новый божественный друг хочет, чтобы моя маленькая Марпл чувствовала себя на уикендах этаким милым пудельком. Но он поставил корзину в самый неуютный темный угол своей 180-метровой квартиры: в крошечной каморке где-то между гладильной доской, бельевой стойкой и винными полками.
Я не хотела сложностей, промолчала и задвинула Марпл в ее угол. Это была ошибка.
Меня до сих пор мучают угрызения совести и кошмары.
Но в ту ночь мне было не до угрызений совести — я была слишком занята тем, чтобы произвести впечатление на Филиппа фон Бюлова и показать, какая я экстраклассная любовница. Я как раз впилась ногтями ему в позвоночник — именно так, как я вычитала в книге советов «Горячие точки для горячих ночек», когда оглушительный грохот сломал весь мой сценарий.
Скорее всего, Марпл плохо спала — это часто бывает в чужом и малоприветливом месте — и во сне толкнула гладильную доску. Она упала на бельевую стойку, а та — на полки с вином. Марпл лежала, не шевелясь, в огромной луже красного вина, которую я, без своих контактных линз, приняла за лужу крови. Я еще помню, как в горе упала на колени рядом с моей собакой и закричала: «Она мертва! Филипп, ты свинья, ты ее убил!»
В этот момент Марпл поднялась, отряхнула с шерсти вино и радостно завиляла хвостиком. У меня камень свалился с души, и сегодня Филипп тоже может над этим смеяться. По крайней мере, я так думаю.
Это похоже на фарс? Я к этому уже привыкла. Вся моя жизнь смахивает на второразрядную шутку. Со мной постоянно случаются вещи, которые, если рассказывать о них на следующий день в веселой компании, выглядят дешевой попыткой привлечь к себе внимание.
К сожалению, я часто многое ломаю и порчу. Не только предметы. Но и остроты, начатые с надеждой разговоры, хорошее настроение. К сожалению, я делаю это не намеренно, для этого я недостаточно зла. Филипп считает меня неуклюжей и неотесанной. Я же придерживаюсь мнения, что мне просто не везет. Порой это кончается большими неудачами.
5:47
Мое отражение в зеркале лучше, чем я думала. Волосы почти ровно лежат на голове, а выражение лица решительней, чем можно было ожидать. Из-за моих круглых карих глаз вид у меня какой-то удивленный. Как будто я вытаращила глаза от удивления. При этом я их совершенно не таращу. Они от природы широко раскрыты. Поэтому, к сожалению, кажется, будто меня интересует то, что рассказывают другие люди.
«Мужчины думают, что ты на них несправедливо обижена, — говорит моя подруга Ибо. — Ты разглядываешь их, как помесь испуганной молодой косули и опытной ночной сиделки».
Но в том-то и дело, что я вообще не разглядываю. Я просто хочу что-то увидеть! И это действительно плохо. Мои глаза кажутся широко распахнутыми, как открытые уши. И каждый блеет в них что-то свое. А когда они слышат еще и мое прозвище, то отпадает последнее желание утаить от меня что-то, чего мне знать вовсе ни к чему.
«„Куколка"? Какая прелесть! Так тебе подходит!»
С тех пор как я себя помню, люди называли меня куколка. Пошло это от моей бабушки Амелии Чуппик.
Моя мама хотела доставить своей маме особую радость, окрестив дочку Амелией. Ужасное имя, в этом не может быть сомнений, да бабушка Амелия Чуппик и не думала сомневаться.
Когда она увидела меня в первый раз, то разразилась диким смехом. Я орала благим матом, была очень маленькой и очень сморщенной. И с кучей волос на голове. Я и впрямь выглядела странно и смешно, и тем не менее моя мать огорчилась — какая же мать стерпит, что при одном взгляде на ее ребенка кого-то разбирает смех. Это сравнимо лишь тем, как мужчины относятся к своим гениталиям и женщины — к своей новой прическе.
Амелия Чуппик во всяком случае повеселилась по поводу моей прически: «Некоторые едва родились, а им уже пора к парикмахеру!», моих многочисленных складочек: «Боже, ребенок выглядит старше, чем я!» и в конце концов сказала: «Ну, тогда, моя маленькая куколка, будь у меня такое же глупое имя, я бы тоже орала, как под розгами».
По преданию, после этого я сразу успокоилась. И с этого момента я стала куколкой. Моя мама еще иногда называла меня Амелией, когда я отказывалась убирать со стола или курила тайком в садовой беседке.
Итак, меня зовут куколка, и так я и выгляжу. Так, как будто я засмеюсь, если нажать мне на живот, или автоматически закрою глаза, если положить меня на спину.
Филипп всегда считал, что мне надо было пойти в отдел убийств или репортером в отдел сплетен. Мне нужно только достаточно долго смотреть на человека, чтобы он признался, где спрятал части расчлененного трупа или с какой из женщин зачал по недосмотру дитя. К счастью, у меня другая профессия, которой я очень довольна.
Выбор моей профессии был совершенно случаен, и мне всегда становится теплее на сердце, когда я вспоминаю об этом.
Пять лет назад я — тоже случайно — познакомилась с Ибо. Ее полное имя — Ингеборг Химмельрайх, она на две головы выше меня, у нее короткие светлые волосы, крепкая фигура, крепкий характер и самые лучистые голубые глаза, которые я когда-либо видела. Она могла бы рекламировать цветные контактные линзы, не надевая цветных контактных линз.
Мы понравились друг другу с первого взгляда. Я пролила ей кофе на блузку, на что она радостно отреагировала: «Наконец-то один нормальный человек в этом скучнейшем заведении».
Ингеборг Химмельрайх работала экономистом, и три дня назад устроилась бухгалтером в фирму Зольдеманна, крупнейшего производителя ковровых покрытий в Гамбурге. Я работала там уже целый год и каждый день спрашивала себя — почему?
Когда-то я училась на дизайнера интерьера, потом — на дизайнера-графика, недоучилась, затем принялась было за германистику и, наконец, прослушала три семестра истории искусств. Пару месяцев я делала обложки CD для андеграундных групп. В двадцать шесть я решила зарабатывать деньги и приняла предложение от фирмы Зольдеманн разрабатывать дизайн ковровых покрытий.
Нет, скажите, какой идиот разрабатывает дизайн покрытий? Самый большой стыд в своей жизни я испытываю, когда на вечеринках меня, бывает, спрашивают, кто я по профессии. Что ответить? Я лично все равно предпочитаю паркет.
В отличие от меня, Ингеборг Химмельрайх не собиралась прозябать на фирме «Ковровые покрытия Зольдеманна». Для нее бухгалтерия этого предприятия была настолько неинтересна, что через три месяца она записалась на прием к Зольдеманну-младшему, положила ему на стол заявление об уходе и сказала: «Мне очень жаль, господин Зольдеманн, но вы не выдержали испытательный срок».
Я до сих пор восхищаюсь этим ее шагом. Мне нравятся решительные шаги — мне, к сожалению, они удаются крайне редко.
В тот день, когда Ибо уволилась, мы вместе вышли из офиса, бормоча что-то по поводу женских страданий, и засели в баре в павильоне Альстера.
Ингеборг Химмельрайх и куколка Штурм набирались до позднего вечера. Само собой, шампанским. «Вдова Клико». В маленьких бутылочках. Семнадцать штук. Ибо сказала, что мечтала об этом всегда: став добровольной безработной, упиться шампанским из этих наперстков и рухнуть под стол. Под конец мы уже чокались бутылками и при этом громко кричали: «Ничего нет ковровей ковровых покрытий!»
Далеко за полночь мы завалились ко мне и провели ночь в моей двуспальной кровати безудержно хихикая. Я съела мешок масляного печенья, а Ибо между тем глубокомысленно рассуждала, можно ли покраснеть, если в темноте станет стыдно. Это навело меня на другую мысль: как называют найденыша, прежде чем его найдут?
И почему приглушаешь радио, когда сидишь в машине и ищешь нужную улицу?
Мы долго говорили на подобные темы. Я могу обсуждать с Ибо такие вопросы, которые любой другой сочтет признаком слабоумия. Однажды мы просидели целый вечер напролет, наслаждаясь словесной игрой. Она заключалась в том, чтобы исковеркать названия всех известных нам чистящих средств. Типа «Омо-сексуализм».
В другой раз мы придумывали названия для парикмахерских. Как ни странно, моя идея оказалась лучшей: «Hair Force One» — «Военно-волосатые силы».
Ингеборг Химмельрайх — очень умная женщина, я горжусь тем, что я ее лучшая подруга, хотя до конца так нигде и недоучилась. Ингеборг говорит, что с ее внешностью у нее не было другого выбора, как стать умной. Я считаю, она малость кокетничает. О'кей, она не из тех, от которых мужчины исходят слюной и приглашают выпить. В глаза бросается ее интеллигентность, поэтому у семидесяти пяти процентов мужчин она изначально не вызывает интереса. За мной же, напротив, увязываются полные дураки, которым лучше бы меня остерегаться, — я бужу в них инстинкт защитника. Только когда я выхожу с Ибо, никто из этих придурков не рискует на меня бросаться. Нам спокойно.
