и так далеко, как никакое другое транспортное средство. И в пути вы пролетите над местами, с которыми знакомы в лучшем случае понаслышке.
Иногда я думаю: «А ведь есть места на карте, настолько отличные по своей культуре, истории и темпераменту, что их попросту нельзя связывать прямыми авиарейсами». Ну посудите сами: Вашингтон и Рио, Токио и Солт-Лейк-Сити… Чтобы получилось как следует прочувствовать расстояние, разделяющее эти города, путешествие из одного в другой должно занимать десять недель, а не десять часов. Да и не важно, между какими двумя городами проложен маршрут. Почти любой перелет слишком скор для восприятия. Мы только делаем вид, что понимаем, как это Лондон, который только что окружал нас, вдруг превратился в, скажем, Луанду или Лос-Анджелес – словно мы стоим на месте, а города движутся и перетекают из одного в другой. Никак иначе наш разум не может воспринять такую скорость перемещения. Джонни Митчел поет в «Хиджре», что «пропиталась лихорадкой странствий». А я пропитался текучестью нашего пространства.
Если мы не видим землю, над которой пролетаем – например, потому что спим или сидим у прохода, – полет может показаться мгновенным. Люк самолета превращается в шторку фотоаппарата.
Только-только оказавшись в новом городе, всегда испытываешь непонятное замешательство. Человек просто не создан для скорости. Уж точно не для такой. После того как ты облетел полмира, часть твоего подсознания так и не может понять, что, собственно, с тобой приключилось. Можно, конечно, сказать себе: «Я прилетел в Гонконг. Ну разумеется, я в Гонконге! Вот надписи иероглифами, вот толпы людей на тротуарах, вот огоньки рыбацких судов играют в речной воде и мешаются с отражениями небоскребов». Но я же точно знаю, что еще вчера был дома. Я это помню и даже могу представить доказательства. Выходит, я как бы почти одновременно нахожусь в двух разных местах, единственная связь между которыми – я сам. Вот две точки на карте, разделенные шестью тысячами миль и двумя континентами, и я – мост между ними! Безумие какое-то.
Если бы плейслаг был общепринятым термином, то в следующий раз, когда в Токио мимо меня проедет фургончик с громкоговорителем, зазывающий граждан на муниципальные выборы, или когда на рынке в Сан-Пауло я буду таращиться на полный лоток невиданных фруктов, понятия не имея, ни как их едят, ни как они называются, или когда в Лагосе попаду под небывалый для Массачусетса ливень, я мог бы подмигнуть своему спутнику и сказать: «Что-то меня плейслагом накрыло», и он бы понимающе улыбнулся.
У летчиков, бортпроводников и у людей, которым просто приходится много летать, плейслаг случается даже чаще, чем джетлаг. Мы редко остаемся в одном и том же месте достаточно долго, чтобы привыкнуть к местному времени – акклиматизироваться, говоря языком инструкций. Я даже не перевожу часы и мобильный на местное время. Многие пилоты поступают так же – всюду живут по своему местному, даже если из-за этого случается окончательно перепутать день с ночью и провести три дня в городе, так и не увидев его при свете солнца.
К джетлагу мы начинаем привыкать сразу по прибытии, а вот плейслаг может поначалу даже усилиться. Наша память всегда переполнена событиями последних дней и недель, и когда после перелета наши тела принимаются адаптироваться, голова кругом идет от все увеличивающегося несоответствия новой обстановки и далекого, но такого недавнего домашнего уюта. С каждой минутой мир вокруг кажется все более чужим.
Наверняка многим путешественникам знаком такой феномен: усталый и растерянный, попадаешь поздним вечером в незнакомый город, по дороге в гостиницу успеваешь составить о нем какое-то представление, а проснувшись утром и раздвинув занавески на окне, чувствуешь себя будто только что приехал. Будто ночных странствий не было вовсе. Первый раз я прилетел в Дели в январе. И аэропорт, и город тонули в тамошнем знаменитом тумане. Наш автобус выехал из терминала часа в три ночи. Улицы быстро сужались, со всех сторон нас обступали жилые кварталы. Меня поразило то, что ночью в Дели холоднее, чем в Лондоне. Серая уличная пыль в тумане казалась снегом. Мне почему-то запомнилось, что поездка проходила в полной тишине. Мы как будто крались по Дели – чужаки во времени и в пространстве.
В конце концов, большинство путешественников обвыкнутся на новом месте. Ощущение пространства вернется к ним, словно сбежавшая тень из сказки – к своему хозяину. Но задолго до того, как это случится, экипаж самолета, который привез их в незнакомый город, будет уже на пути домой или к другому пункту назначения. У нас всегда с собой глазные повязки и беруши, на часах – свое время, и джетлаг нам не страшен. Но от плейслага нам никуда не деться.
Когда по прилету у меня выпадает свободное утро, я часто иду на главный городской вокзал. Новый или старый, в Пекине или в Цюрихе – это всегда потрясающее архитектурное сооружение, и внутри всегда найдется кафе, где можно посидеть с книгой. Еще мне нравится разглядывать железнодорожные табло отправления поездов (они так похожи на табло в аэропорту!) и вычитывать оттуда названия маленьких городков, о существовании которых я до этого не подозревал – или не знал, что до них можно доехать поездом. Но, думаю, главное, за что я люблю вокзалы, – это за то, что они являются воплощением «ни-тут-ни-тамости», чувства, которое я испытываю в своих бесконечных перелетах.
Сильнее всего плейслаг дает о себе знать, когда приходится покидать чужой город поздно вечером. У отеля нас забирает автобус, и мы едем в аэропорт. По пути я вижу легковые машины и пассажирские автобусы, которые везут домой рабочих с вечерних смен. Они держат на коленях пакеты с провизией для ужина и что-то слушают по радио – то ли музыку, то ли выпуск новостей. Даже знай я местное наречие, эти радиопередачи для меня все равно были бы как с другой планеты. Все, кто катится мне навстречу, проведут сегодняшнюю ночь в своих постелях, в то время как я буду глядеть на приборы, паря в небесах Пакистана, Чада или Гренландии. Иногда в таких поездках я испытываю что-то вроде озарений и вижу этот город и этот уходящий день так ярко, так отчетливо, как это дано лишь чужестранцу. Но чаще я чувствую, будто уже уехал или вовсе никогда тут не был.
Несколько часов спустя, уже набрав высоту, я задумываюсь о людях, которых мы оставили в Йоханнесбурге, или в Кувейте, или в Токио, о тех, кого мы называем наземным персоналом. О мире, в
