Протекли года, ребенок стал юношей, и жрецы дома Сети рассыпались в похвалах его редким способностям, прилежанию, мужеству и ловкости; ему недоставало только дара слова, и главным орудием его красноречия было перо.
Его любовь и благодарность ко мне были трогательны, и все печальные мысли разлетались, когда он усаживался возле меня, с блестящими глазами и пылающим лицом рассказывал о своих успехах, занятиях и обо всех событиях своей ученической жизни.
Иногда казалось, что я вижу Итамара: рост, черты лица, движения были у сына те же, что и у отца, но выражение глаз было иное: в кротком и сладостном взгляде его отца не было гордости, упорства, бурных страстей, сверкавших в пламенных глазах Мезу.
Однажды он сообщил, что старый жрец, учивший его науке звезд и светил, составил для него личный гороскоп, который сулит славную будущность.
«Ты населишь пустыню, — сказал ему пророк. — Под жгучими лучами Ра ты принесешь тысячи жертв богу и умрешь на такой высоте, что только один будешь столь близок к облакам».
Радуясь блестящей будущности сына, я ласкала его черные шелковистые кудри и благодарила богов за покровительство.
С окончанием образования Мезу получил блестящую должность при дворе, но удача выскочки возбудила зависть и тайное роптание египетских вельмож, жадно ловивших случай очернить его перед Рамзесом. Мелкие дрязги ожесточили характер Мезу: веселый и предприимчивый юноша стал мрачен, задумчив и необщителен.
Мечтой моей жизни стало женить его на молодой знатной египтянке и этим союзом уничтожить предрассудки, вредившие его будущности. Красивый, умный и высокопоставленный молодой человек, которому я покровительствовала как сыну, не встретил бы отказа, но, к моему изумлению, Мезу выразил отвращение к браку и умолял оставить мысль о женитьбе.
Он начал глубоко сочувствовать несчастному народу, из которого происходил. Он постоянно навещал своих мнимых родителей, Амрама и Иохабед, привез с собой в Фивы их сына Аарона, которого считал своим братом. Он часами разговаривал с хитрым и остроумным человеком, учил его и заставлял рассказывать историю своего народа и подробности о страданиях и унижениях.
Незаметно я постарела, а Мезу минуло тридцать лет. Мое здоровье было очень слабо, я чувствовала, что смерть приближается. У меня возникло навязчивое желание умереть там, где случилась драма моей жизни.
До моего отъезда в Танис придворная интрига снова причинила Мезу неприятность, и я умоляла Рамзеса дать ему место командующего армией, так как это назначение, надолго удаляя его из Фив, дало бы возможность улечься всем неурядицам. Моя просьба была исполнена, да и время было подходящее — готовился поход, кажется, против ливийцев.
Счастливая и спокойная я прибыла в Танис в сопровождении Шенефреса, который, в отчаянии от угрозы потерять жену навсегда, окружил заботами; по-своему он любил меня, но, увы, его мнительная ревность пережила года.
Несколько недель спустя после нашего приезда я лежала на своей плоской кровле, с которой открывался вид на сады, и с наслаждением вдыхала свежий воздух. Лучи заходящего солнца золотили верхушки пальм, отбрасывая красноватые тени на темную зелень рощ и фантастически освещая полный воспоминаний сад.
Я погрузилась в грезы о былом: вон окруженное розовыми кустами окно, через которое послание Апофиса упало на колени Аснат, давно умершей; а под кудрявой листвой рощи я снова увидела Итамара и ту ночь, я любовалась им, освещенным луною, грустным и прекрасным молодым мужчиной; сердце забилось при воспоминании о блаженном часе, лучшем в моей жизни, потому что, помня лишь о любви, я совершенно забыла перенесенные страдания и не хотела знать о тех, которые нам еще предстояло пережить.
Мне доложили, что Мезу, прибыв из Фив, просит принять его. Я приказала немедленно пустить его, так как вид возлюбленного сына всегда был бальзамом для моего сердца.
Когда все вышли, он уселся на подушку возле моего ложа и прижал мои руки к своим губам:
— У тебя очень страдальческий вид, глаза обведены темными кругами. Дорогая матушка, найду ли я тебя в здравии, когда вернусь? Я останусь одиноким и покинутым без тебя. Кто будет любить меня так же, как ты?
Кто из ныне живущих, думая о великом законодателе Мезу, не представляет себе величественного строгого старца, бесстрастного исполнителя воли Бога Израильского, боровшегося с надменным фараоном и покрывшего землю египетскую бедствиями и жертвами?
Минувшие века пощадили лишь великого пророка, который сумел создать народ и основать религию, но столетия сгладили личность Мезу, который, будучи молодым, красивым и любящим, горько оплакивал потерю покровительницы.
Я ласково погладила его склоненную голову. Он выпрямился и, глядя на меня с отчаянием, прошептал:
— Что за странная тайна заключается в том, что ты, гордая царевна, так полюбила сына презренного народа?
В эту минуту его взгляд, обычно мрачный и суровый, остановился на мне с тем же кротким и ласковым выражением, каким всегда светились глаза Итамара.
Мое сердце смягчилось; привлекая сына к себе, я прошептала в ответ:
— Ты узнаешь все. Перед смертью хочу открыть тебе горестное прошлое, которое нас связывает, но сначала перенеси меня ближе к перилам, здесь я задыхаюсь.
Он поднял меня своими сильными руками и отнес на груду подушек, лежавших у самого края плоской кровли, но на меня напала такая слабость, что я безропотно опустилась на подушки и долго не могла произнести ни слова. Мезу понял мой немой знак и никого не звал.
Луна залила все своим серебристым светом, когда я собралась с силами прошептать:
— Посмотри на сад, Мезу. Видишь мраморную скамью в беседке из акаций? Много лет тому назад возле скамьи стоял мужчина, такой же высокий и красивый, как ты, и, глядя на наш дворец, мечтал о жившей в нем женщине, как вдруг пред ним явилась та, которую он любил. Он упал к ее ногам и целовал ее одежду, а она, позабыв обо всем, кроме своей любви, отдалась ему. Этим человеком был твой отец, еврей Итамар, а женщиной — Термутис, дочь фараона.
Мезу слушал меня с напряженным вниманием.
— Ты моя мать? И ты не покинула меня — недостойное существо, пятно на твоем знатном имени? Где мой отец? Ты, не покинувшая ребенка, не могла отвергнуть любимого человека. Скажи, где он? Если он бежал, тогда я найду его и приведу к твоему смертному одру, чтобы ты взглянула на него в последний раз. Не бойся за свою тайну, я умею молчать.
— Возлюбленное дитя мое, — отвечала я, целуя его в лоб, — вскоре я снова увижу твоего отца там, где царит полное равенство, где все созданы Озирисом из одинаковых лучей его благости. Я без стыда могу встретиться с душою Итамара, потому что берегла тебя, любила и воспитала. Тебя, дитя нашей любви, оставляю богатым и сильным: все, что могла дать тебе, кроме материнской любви, я дала. Что же касается твоего отца, то он убит кинжалом: рука мстителя смыла в его крови честь фараона.
— А, — прошептал Мезу, бледнея, — значит, правда, что один из членов нашей семьи, имени которого никто никогда не произносит, умер насильственной смертью, и тот, чье имя изглажено, мой отец? Умоляю тебя, мать и благодетельница, расскажи мне все в эту торжественную минуту.
Он наклонился надо мною, и я тихим голосом все рассказала.
— Ты родился возле трупа своего отца, — сказала я в заключение, — но если ты любишь меня, то никогда не станешь искать убийцу, который лишь орудие царской воли.
Я не хотела, чтобы он убил Шенефреса, если бы случайно узнал истину, и заметила лихорадочное волнение, с которым он меня слушал.
Вдруг он выпрямился во весь рост и поднял к небу сжатые кулаки.
— Я отомщу за тебя, услышь эту клятву, дух моего отца! Я разобью ярмо, гнетущее наш несчастный народ. Я буду бороться и дам ему независимость, пот перестанет течь с чела моих братьев на землю рабства. Никто не покраснеет больше, пожимая нашу руку, и настанет время, когда все низко склонятся перед этим презираемым народом и мир будет им управляться. Такова будет моя месть за перенесенные вами страдания, несчастные родители! Так сбудется предсказание о моем будущем! Я заселю пустыню, основав великий народ, и умру, высоко стоя над смертными на престоле Израиля, с которого буду править с мудростью и милосердием.
Я слушала его с волнением и страхом. Вдруг луч восходящего солнца озарил плоскую кровлю и осветил розовым ореолом бледное, прекрасное лицо Мезу и его возведенные к небу сверкающие глаза, в которых отражался океан эмоций.
Я вздрогнула. Неужели Ра, который приветствовал его рождение, услышал и освятил эту страшную клятву?
Но размышлять об этом я не могла, слишком много волновалась в эту ночь и лишилась чувств.
Когда я очнулась, то увидела, что Шенефрес стоит у меня в ногах постели, а Мезу, прощаясь, поцеловал мою руку и вышел; это была наша последняя встреча при моей жизни. С того дня я начала чахнуть и, не вставая с постели, с часу на час ждала своего освобождения. Вечером, когда я снова лежала на плоской кровле, беспокойство, мучившее меня с утра, превратилось в леденящий холод, охватывавший все мое тело. Все вокруг меня кружилось, будто освещенное пламенем пожара, затем меня ошеломило сильное потрясение.
