Главная задача, которую поставил перед собой Степан Николаевич заключалась в том, чтобы срочно построить свой дом. Конечно же, и речи не могло быть о совершенно новом доме. Единственное что ему удалось, так это приобрести в дальней деревне небольшой сарай, разобрать его, перевезти в Рудавец и, собрав здесь заново, приспособить под жильё. Так он и поступил.
26 мая 1948 г. т. е. когда Виктору Степановичу исполнился ровно год, свои первые шаги он сделал уже по новому дощатому полу в новом доме. Это было событие.
Что же касается самого дома, то, по словам В.С. дом – это слишком громко сказать. На самом деле это была маленькая хатка в 2 окна, без фундамента, покрытая соломенной крышей. Зимой в ней было страшно холодно и в вёдрах замерзала вода. Спасались на русской печи. Собственно вокруг неё и теплилась жизнь. Мебели в доме никакой не было. Вместо неё – сбитый из досок стол и лавка. Не было в доме и часов. Из посуды – сковорода, 4 алюминиевых ложки и одна, правда, глубокая, миска. Из неё все и ели. Впрочем сестра Стефании Андреевны, Фортуната, жила и того хуже. Ложки и миски, по воспоминаниям В.С. были у них деревянными. Особенно запомнились В.С. башмаки Фортунаты Андреевны с деревянными подошвами (крайняя степень бедности). Да и свой дом Фортуната Андреевна с Альфонсом Ивановичем смогли построить только где-то в 1956–1957 гг., т. е. намного позже, чем семья Брачевых, а до этого жили они в землянке, также топившейся по-чёрному. У них было двое детей – 2 девочки, старшая Вячеслава (Чеся, 1943 г.р.) и младшая Фортуната (Франя, 1946 г.р.). В тесном общении и в играх с ними, собственно, и формировались первые детские впечатления Виктора Степановича. Младшая из них, Фортуната, к сожалению, уже умерла, а старшая Чеся живёт в настоящее время в г. Екабпилс в Латвии, куда они ухали из Матеш ещё в конце 1950-х гг. спасаясь от нищеты.
Что же касается семьи Брачевых, то она в начале 1950-х гг. увеличилась. 5 марта 1950 г. у них появился второй сын – Валентин (в настоящее время проживает в Полоцком районе Витебской области, республика Беларусь, пенсионер). Так как брак между родителями к этому времени официально был расторгнут, хотя они и продолжали жить вместе, зарегистрировать его пришлось уже по фамилии матери – Шаркевич. В 1953 г. появился ещё один ребёнок – Николай, но он через год умер.
В 1953 г. с B.C. случилось большое несчастье, первое в его жизни. Видя что отец наточил топор и положил его под лавку, мальчик решил самостоятельно срубить дерево; взял топор и держа его обеими руками на весу вышел на улицу. Но по дороге подскользнулся, упал и топор свалился на него, разрубив кисть левой руки. Сам Виктор, впрочем, так испугался, что не почувствовал боли, не было на первых порах видно и крови, но зато как испугались его родители!
Никаких бинтов в доме, не говоря уже о йоде, зелёнке и прочем не было и в помине. Стояла летняя жара, кругом было полно мух и, боясь заражения крови, так как рана оказалась глубокая, Стефания Андреевна, не придумала ничего другого, как дезинфицировать её. Заставив B.C. положить руку на порог хаты, она тут же пописала на неё, и надо сказать поступила, хотя и оригинально, но совершенно правильно. Перевязав затем наскоро руку мальчику какой-то тряпкой, родители решили немедленно отправить его в больницу г. Браслав, до которого было не менее 15 вёрст. Своей лошади, не говоря уже о каком-нибудь другом транспорте, у Брачевых, естественно, не было. Ни о каких рейсовых автобусах или скорой медицинской помощи, говорить тоже не приходилось. Надо было срочно обращаться в колхоз за лошадью, и здесь ярко проявилась разница характеров отца и матери B.C. Степан Николаевич заколебался в эту ответственную минуту и стал говорить, что лошадь с телегой ему никто не даст, что идёт уборка урожая и прочее. В результате за лошадью вынуждена была пойти Стефания Андреевна. Пошла она прямо в поле и когда ей отказали, не долго думая, отобрав вожжи столкнула одного из мужиков с телеги и погнала её к дому.
В больницу B.C. повёз, впрочем, уже отец. Здесь мальчику сразу же сделали операцию и зашили рану. В больнице он пролежал где-то дней 10.
Что запомнилось ему, так это манная каша, которую принесли Виктору на завтрак. Попробовав её на вкус, он решительно отказался однако её есть. «Что это такое, это не настоящая каша, настоящая каша – это бульбяная, т. е. картофельная». Дело в том, что до этого ни манной, ни какой другой каши, кроме картофельной, он никогда не видал. Мальчику пошли навстречу и на следующий день ему принесли картошку с мясом. Есть её впрочем Виктор тоже не стал, но зато её с большим удовольствием съел навестивший его и проделавший для этого нелёгкий 15-километровый путь пешком, его голодный отец.
Обратный путь из Браслава оказался для мальчика так же тяжёлым испытанием. Увидев, что сын устал, Степан Николаевич взял его в районе деревни Ахремовцы себе на плечи. Здесь между прочим произошёл весьма характерный для B.C. эпизод: увидев на обочине дороги рваную калошу, отец поднял её и осмотрев хотел взять с собой – авось пригодится в хозяйстве. Но тут раздался рассудительный голос сына: «папа не надо брать эту дрянь, зачем она тебе, мы не нищие». Это так поразило отца, что он тут же выбросил злосчастную калошу, а придя домой, рассказал о случившемся жене. «Вот какой разумный сын растёт у нас», – заявил он. И в дальнейшем B.C. поражал своих родителей и окружающих не характерной для его возраста рассудительностью.
В школу в соседней деревне Рудава B.C. пошёл 1 сентября 1954 г. Пошёл босым, так как у матери не было денег на детские туфли или сандали. Впрочем, справедливости ради, говорит B.C., надо сказать, что не он один был такой, а добрая половина класса ходила в школу босая, и это никого особенно не волновало. Единственно, что требовали учителя, так это чтобы ноги были чистыми. А так как они, были понятное дело, грязными: ведь не по паркету шли дети в школу, а по просёлочной дороге, то перед тем как войти в школу, ноги обязательно приходилось мыть в луже. Но это только в том случае, если она была. Эта же картина повторилась и в следующем году. Туфлями B.C. обзавёлся где-то в классе 3 или 4. Когда же наступали осенние и зимние холода, то обувать Виктору приходилось материнские резиновые сапоги 38 размера, в качестве же верхней одежды, использовалась материнская фуфайка и отцовская шапка-ушанка. В таком вот виде и ходил B.C. в школу.
Поскольку в колхозе почти ничего не платили, а уйти из него было нельзя, не давали паспортов, то иначе как голодными детские годы B.C. не назовёшь. Спасала картошка с приусадебного участка (50 соток), да овощи с огорода. Хлеба, как правило, не было. Да и откуда было ему взяться, ведь то зерно, что давали на трудодни в колхозе, вполне умещалось в 1–2 мешках, да и то зерно было гнилое. Спасались тем, что сеяли рожь на приусадебном участке. Мать жала её серпом, вязала в снопы, после чего их молотили цепами вручную и получали зерно, но чтобы испечь из него хлеб, зерно надо было раззмолоть. Никакой мельницы в деревне не было, да и быть не могло, но зато у сестры Стефании Андреевны – Фортунаты Стилба были каменные жернова, на которых вручную зерно перемалывалось в муку. Этим занималась обычно мать. Пытался ей помогать, когда подрос, и сын, но работа эта тяжёлая и надолго его не хватало.
«Сегодня может возникнуть вопрос, – говорит B.C. вспоминая своё детство, – почему мы не умерли, как выжили? Выжить нам помогла корова. Самые трудные месяцы наступали тогда, когда перед отёлом буквально на 6–7 недель мать прекращала её доить (не было молока), а самая большая радость, когда корова, наконец, телилась и наступало молочное изобилие».
В 1954 г. из-за того, что заложенная осенью на зиму в бурты колхозная картошка сгнила, и на Степана Николаевича, как на бригадира, в судебном порядке было наложено взыскание за понесённый колхозом ущерб, в доме Брачевых появился судебный исполнитель с деревенскими мужиками, чтобы забрать у семьи единственную ценность, которая у него была – корову (больше не было ничего). В этой сложной ситуации Стефания Андреевна не долго думая, схватила топор и матерно ругаясь и крича, стеной встала у хлева, грозя порубить каждого, кто подойдёт к его двери. В результате, несмотря на все уговоры судебного исполнителя деревенские мужики «идти под топор» отказались, не решился на это и сам судебный исполнитель. Грозя матери всевозможными карами он вынужден был удалиться.
«Сопротивление законным властям, шаг, безусловно, серьёзный, акт отчаяния. Но идя на него мать спасла нас с братом от голодной смерти, ибо без коровы, т. е. без молока, в отсутствии хлеба, на одной картошке, нам было бы не выжить. Всегда гордился и горжусь своей матерью», – говорит в связи с этим B.C.
Конечно же, Стефания Андреевна старалась не только прокормить, но и хоть как-то приодеть своих ребятишек. Дело в том, что со времени единоличного хозяйства (1945–1949 гг.) у неё оставался некоторый запас льна, из которого после так называемой процедуры трепания удалось получить паклю, а затем и льняную пряжу. Что запомнилось В.С., так это зимние длинные вечера при свете коптилки и мать за прялкой.
