заплатил за игру был всегда сногсшибателен. Мой одноклассник клянчил у бабушки червонцы, чтобы оплатить молоденькой смотрящей за игровой приставкой.
Я так часто там стоял, что как-то в дождь никого не осталось. Все успели ушмыгнуть, а один парень вопил, что у него угнали велик, пока он зависал с джойстиком. И эта девушка тайно предложила мне поиграть бесплатно. Я с таким почтением и благоговением сел напротив дорогущей редкой плазмы. А она взяла и поставила самую худшую игру, что там имелась: гоночки, да ещё и управление на двух крутящихся толстых пипках, которые поначалу бесили с такой-то привычкой к Денди. Я так желал поиграть в приставку, а тут она была вовсю под моим полным контролем, сжата в потных пальцах. Приходилось гонять по трассе, не сидеть же и молча смотреть на то, что стало таким ненужным и совершенно бесполезным. Я не предавал далёкую мечту о компьютере жалкой мечте о приставке. В компьютере можно делать всё, что хочешь, в этом я был уверен.
Эта девушка, сдающая пээску на время поюзать, её звали Настя. Мне нравилось её лицо. Оно было чуть более округлым для эстетического идеала. Я видел её подлинное лицо, видел что-то в ней, что не было у остальных. Мне не требовалось пялиться на неё, просто я ощущал её присутствие близко ко мне. Друг со школы подговорил меня посмотреть ей под юбку со стороны витрины, где улица. Через грязное стекло я ничего не разглядел эдакого.
Я водился с самым крутым пацаном в классе. На осеннем балу мы пили палёнку за 20 рублей из ларька. Такой ужасный горький вкус химии. Я наблюдал за диджеями из другого класса и тоже желал стать главным дисковояжером школы, властелином музыки, под которую вынуждены танцевать все приходящие на учёбу. Моего друга выперли из школы, а я частично остался. Самое крутое, что я сделал — это перестал заполнять дневник.
Мне выбили бесплатную путёвку в детский санаторий на Чёрном море. Голубая волна — его имя. Ещё одна женщина с детьми из Самары тоже туда ехала и моя мать настоятельно попросила её приглядеть за мной в Анапе. Мы ехали на поезде. Её дети мне сразу не понравились, иногда хватает секундного взгляда. Шкет, что младше меня, Костян начал бахвалиться, что он слушал Продиджи и Бумфанкэмси. Я жалобно признался, что слушал Руки вверх. Он принижал меня за это всю вагонную тряску.
Этот первый запах морской сырости, в первый раз всё всегда было волшебным. Санаторий был просто мелкой колонией, из которой я сматывался каждый день. Воспитатели выглядели, как неуместные на эту роль сезонные рабочие на вахте. Я неизменно был голоден и этот невыносимый запах кошачьего экскремента в песке у входа в столовую. Это терзало голодный пустой желудок. Я сбегал через забор и шастал по Анапе, прошёл её вдоль и поперёк. Ловил крабиков и умерщвлял их, чтобы высушить в качестве трофея с юга. Суровые времена, такие и дела. Та женщина, что любезно согласилась присматривать за мной брала меня за всё время пару раз погулять по городу. Но мне и не надо было, было лучше удирать и шастать с близкими, с такими же тихими, как я. Я ходил в туалет по-большому раз в полтора недели. В первый день пребывания меня спровоцировал лысый паренёк с Волгограда. Мы оба встали друг против друга и он без толку замахивался на меня сжатым кулаком, рассчитывал я дрогну перед ним. Я не шелохнулся, а он мирно отошёл. Процедуры неважные, горячая грязь только в кайф была и кислородный коктейль. Единственный раз водили в кинотеатр на фильм, где в землю вливался астероид. И ещё ездили в Темрюк. Там лазили среди гейзеров, я набрал 2 пакета грязи. Посетили музей авиации, где я конечно же залез на каждый самолёт.
Проходил конкурс среди отрядов. Нужно было оперативно подготовить сценку и я наблюдал, как наши выбрали парня — моего друга Артема и покрасили, как барышню. Он вышел на сцену и объявил себя Борей Моисеевым, низко поклонился и ушёл, вот и вся сценка. Вечером перед отбоем к нам в комнату завалилась ватага старшаков с первого отряда. Артём ещё даже не успел лицо отмыть, лежал спиной на кровати. Они по очереди усаживались на него и прыгали на его паху, а он просто неподвижно лежал и не мог никого оттолкнуть. Всё, что он сделал — это прикрыл лицо полотенцем, оставаясь лежать в той же позе на спине. Я внимательно вместе с остальными соседями пристально наблюдал это и не мог ничего с этим поделать. Подобно очень крошечной, пугливой серой мышке моё узкое тело обомлело, чтобы не выделить себя ничем и не направить на себя внимание отсталых душегубов. Толпа внутри дрожала от интенсивного страха, боялась за хозяина. Умирает хозяин — умирает толпа.
Я приобрёл памятные сувениры из ракушек и впервые побывал в магазине, где всё можно брать самому и просто нести на кассу. Обратно на родину я ехал в дальнем от этой женщины вагоне, её сын испытывал ко мне особую неприязнь и вестимо его мать тоже. Я что-то ляпнул про него до этого, а он подслушивал стоял, перед этим подговорив мелкого татарина. Он разнюхивал у меня тайну моего к нему отношения. Я сказал про него негатив. Там был один парниша из Абакана, выглядел, как татарин, но намного шире. Я прозвал его вол. Его постоянно доставали, докатилось до того, что оттуда из Сибири примчался его батя и спал рядом с ним на отдельной кровати, которую ему выделили. Подростки жестоки и трусливы одновременно.
Участие моё в спортивных соревнованиях в составе школьной команды стало местом статиста. Я был просто телом для нужного количества. Я никогда не мог понять в чём конкретно заключалась людская радость победы. Иногда я проявлял рвение, но недолго. С виду это было похоже на нерешительность, а я ещё и жалел об этом. Я хотел стать лучше, чем другие в чём-либо, но при этом особо ничего не делая. Весьма странное желание.
И я увидел впервые снимки неприкрытых девушек. Всё, что было между ног и сзади. Это было сильнейшее сексуальное возбуждение. Мне так понравилось, как обнажённая девушка выглядела на всех фото довольной. Ей не было стыдно, не было грустно, она выглядела именно так, как она выглядит в любой житейской ситуации.
Мой, как и твой ум хотел, чтобы меня все любили, говорили какой я хороший, как проявляю рвение, правильно
